Согласно указу, с 1 сентября 2015 года минимальный размер заработной платы будет составлять 130.240 сумов в месяц ($50 по официальному курсу и $27 – по реальному, далее будем указывать только по второму), пенсии по возрасту и пособия инвалидам с детства – 254.730 сумов ($53), пособия престарелым и нетрудоспособным гражданам, не имеющим необходимого стажа работы, - 156.310 сумов ($32,5) в месяц.

Расходы, связанные с повышением заработной платы работников бюджетных учреждений и организаций, пенсий, пособий и стипендий, будут производиться за счет госбюджета республики и внебюджетного Пенсионного фонда при Министерстве финансов Узбекистана. Хозрасчетным предприятиям и организациям предлагается повышать зарплату за счет повышения эффективности производства и снижения затрат труда.

Напомним, что 1 сентября в Узбекистане из-за новых ставок импортных пошлин и акцизного налога подорожают многие товары, причем большая часть – на 30 процентов. Стоимость высшего образования вырастет с той же даты на 15 процентов.

Последнее по времени повышение зарплат и пенсий в Узбекистане произошло 15 декабря 2014 года – на десять процентов. Средняя зарплата колеблется от 700 тысяч до 1 млн 100 тысяч сумов в месяц ($150-240), хотя еще в сентябре 2010 года Ислам Каримов обещал, что «размер средней заработной платы в конце текущего года составит около 500 долларов США».

На днях в столице Кыргызстана вновь оживилась общественная дискуссия вокруг проблемы так называемых новостроек, они же «жилмассивы» или «саманный пояс». Это оживление оказалось связано с предвыборными дебатами. Одна из партий, Ата-Мекен, пообещала легализовать ту часть земель в этих микрорайонах, которая до сих пор не имеет законного статуса. Что вызвало в столице, мягко говоря, неоднозначную реакцию.

Вопрос новостроек, то есть самозахватов земель и строительства на них самовольных строений, возник в Кыргызстане довольно давно. Первая волна самозахватов прошла еще в 1989-1990 годах, но с того времени самовольные строители уже успели легализоваться. А вот после «тюльпановой революции» 2005 года в Бишкек хлынул массовый поток внутренних мигрантов с депрессивного и перенаселенного юга. Пользуясь общей неразберихой, они занимали земли в окрестностях столицы, возводили дома, в том числе саманные (саман – композитный материал из смеси глины, земли, мелкой соломы и воды, иногда с добавлением навоза и даже жидкого стекла). Отсюда и пошло название «саманный пояс Бишкека».

Многие самозахватчики не стали строить (или не смогли себе этого позволить по финансам) даже саманный дом, не говоря уж о кирпичном, ограничившись лишь фундаментом, но застолбив, таким образом, место. На состоявшемся на днях в Бишкеке в Национальной библиотеке круглом столе по проблеме саманного пояса меня больше всего поразила такая цифра, прозвучавшая из уст работников бишкекской мэрии: «На тысяче из захваченных участков, из числа до сих пор не легализованных, стоят только фундаменты, а на 67 не построено вообще ничего. Но захватившие их люди заявляют, что если бы у них в 2005 году были деньги, то они бы на этих участках что-то построили, и на этом основании требуют оставить землю за ними».

В азиатском регионе есть несколько примеров работы с «бидонвиллями», выражаясь латиноамериканскими терминами. В Стамбуле в конечном итоге участки у самозахватчиков выкупали. В Алма-Ате незаконные дома попытались сносить, что привело к кровопролитию (инцидент в микрорайоне Шанырак). В современном Кыргызстане массовый снос самовольных строений по политическим соображениям невозможен.

На сегодняшний момент в Бишкеке есть 47 «жилых массивов», изначально возникших путем самозахвата, в которых 45769 домостроений. Важно отметить, что небогатые и, как правило, не слишком образованные мигранты часто становились жертвой различных аферистов, которые предлагали им купить документы на жилье и участок – якобы легальные. На самом же деле им всучивали подделки. Однако множество самозастройщиков до сих пор пребывают в уверенности, что дома у них стоят на вполне законных основаниях. В эту схему оказались вовлечены чиновники на местах, торговавшие за взятки фальшивками с использованием реальных бланков и печатей.

- К нам в мэрию в первом полугодии нынешнего года обращались 132 человека с просьбой легализовать их участки на основании имеющихся у них на руках документов, и всем мы были вынуждены отказать, потому что документы были фальшивые, - рассказал на круглом столе руководитель Департамента индивидуального жилищного строительства мэрии Самарбек Болотбеков.

У этого вопроса есть и другая сторона. В городе существует муниципальная очередь тех, кто хочет получить земельный участок под дом или гараж на вполне законных основаниях. Их более 6200. И эта очередь не движется годами. На круглом столе было озвучено, что в 2005-2008 годах мэрией вполне легально были выданы свыше 14 тысяч разрешений на землю… и ни одно из них не досталось очереднику. Сработали так называемые «коррупционные механизмы».

Заявления лидера Ата-Мекена Омурбека Текебаева о том, что он намерен одним махом легализовать захваченные земельные участки, у законопослушных очередников вызвало, как нетрудно догадаться, возмущение. В результате появилось их открытое письмо киргизским политикам, в котором они заявили: мы тоже могли бы просто захватить себе участок, почему мы оказываемся в менее выгодном положении, чем те, кто закон откровенно нарушил?

Большой интерес на круглом столе вызвало заявление правозащитницы Токтайым Уметалиевой. По ее словам, проект закона по новостройкам, лоббируемый партией Ата-Мекен, может привести к грандиозной афере. Значительная часть участков в «новостройках» уже легализована, осталось решить вопросы по 6328. Это в целом примерно 252 гектара.

«Значительная часть земли, которая до сих пор не легализована, на самом деле принадлежит никаким не мигрантам, а нашим земельным олигархам, а всякие «застройщики» в данном случае просто подставные лица. Понятно, что в случае узаконивания земель они тут же официально сменят своих хозяев, и там будут строить многоэтажные дома, а государство не получит ровно ничего. В отношении тех участков, где строились реальные люди, я подозреваю, представители так называемых союзов застройщиков рассчитывают после объявления легализации нагреть руки, работая в комиссиях, которые будут созданы в жилмассивах. Ведь не каждое строение можно легализовать. Кто это будет решать? Эти самые «общественники» и, предполагаю, политики из Ата-Мекена, которые сейчас лоббируют их интересы. Учитывая общую площадь, о которой идет речь, «навар» может составить от 3 до 7 миллионов долларов. Есть, за что побороться. В итоге простых жителей новостроек, которые уже пострадали от аферистов, ограбят второй раз», - заявила Уметалиева.

На самом деле, конечно же, не все строения в жилмассивах можно узаконить, какой бы законопроект ни утвердил парламент. Несколько десятков самовольных домов находятся буквально в 20 метрах от городской свалки, прямо за автодорогой. Множество – в охранной зоне газопровода высокого давления («В случае взрыва там на расстоянии 150 метров ничего живого не останется», - отмечали работники мэрии на круглом столе). Некоторые дома возвели под ЛЭП, на золоотвале ТЭЦ и так далее. Это свыше 2700 участков.

Что же касается остальных земель, то решать вопрос каким-то образом надо. Реальные люди, которые там живут, не могут оформить прописку, устроить детей в школу и пользоваться другими преимуществами «социального пакета» для горожан. Мэрия видит компромиссный путь решения.

Об этом рассказал на круглом столе мэр Бишкека Кубанычбек Кулматов. Он также призвал жителей новостроек не идти на поводу у «земельной мафии» и популистов, которые дают заведомо невыполнимые обещания. Вместе с тем, по его словам, в тех случаях, когда нет возражений у санэпидстанции, МЧС и других служб, можно предоставить землю в бессрочное пользование – реальным людям, конечно, а не подставным лицам, а также позволить им узаконить строения. Но не давать «красную книгу», удостоверение о праве собственности на землю, чтобы не провоцировать дальнейшие самозахваты.

Рабочий момент сноса самовольно возведенного фундамента жилого дома

Проблема самозахватов остается в центре внимания общества и после круглого стола. А пока, наводя порядок, 25 августа мэрия Бишкека провела снос незаконного самовольно залитого фундамента на одном из участков в новостройке Ала-Тоо. Этот фундамент мешал построить детский сад, предусмотренный генпланом развития Бишкека, в который могли бы повести детей сами окрестные жители. Владелец его отсутствовал уже много лет. Так что все прошло без эксцессов.

Александр Травников, Бишкек

Ильдар Сахапов и Федор Басимов. Фото «Озоди»

Ранее гособвинитель попросил суд приговорить Сахапова к 14 годам лишения свободы, а Басимова - к 18 годам. Оба военнослужащих на суде сознались в преступлении и в подробностях рассказали, как ими было совершено убийство. Судебный процесс проходил за закрытыми дверями на территории 201-й РВБ в Душанбе, журналистов впустили на него ненадолго лишь один раз.

Рахимджон Тешабоев занимался частным извозом, и его клиентами были, в основном, военнослужащие российской базы, расположенной в Гипроземгородке столицы Таджикистана. Его тело с перерезанным горлом было обнаружено 19 августа 2014 года рядом с озером в кишлаке Джимтеппа в пригороде Душанбе. Через неделю по подозрению в убийстве Тешабоева были задержаны военнослужащие российской военной базы Ильдар Сахапов и Федор Басимов.

Следствие установило, что российские военные совершили преступление по предварительному сговору после того, как Басимов взял в долг у Тешабоева 50 тысяч рублей и не смог их вернуть. Сговорившись с сослуживцем Сахаповым, он предложил Тешабоеву порыбачить. Возле озера у кишлака Джимтеппа они и совершили расправу: Басимов схватил водителя, а Сахапов перерезал ему горло. Позднее командование 201-й российской военной базы заявило, что оба военнослужащих имеют психическое расстройство и были направлены на обследование в Екатеринбург. Однако обследование установило, что Басимов и Сахапов не имеют психических отклонений, и они были возвращены в Таджикистан.

Вчера стало известно еще об одном нападении на таксиста со стороны военнослужащего 201 РВБ в Таджикистане. Днем 21 августа на территории Бохтарского района республики военнослужащий курган-тюбинского гарнизона РВБ Дмитрий Толстой нанес многочисленные ножевые ранения 24-летнему таксисту, жителю Курган-тюбе Тоиру Султонову. Проезжавшие мимо места нападения водители задержали российского военнослужащего, передав его позже прибывшим сотрудникам правоохранительных органов, и доставили пострадавшего в клиническую больницу Хатлонской области. Тоир Султонов был госпитализирован в критическом состоянии с многочисленными ранами в области шеи, головы и рук.

В настоящее время Султонов пришел в себя, но по-прежнему находится в тяжелом состоянии. В телефонном разговоре с радио «Озоди» (таджикская служба Радио Свобода) он сказал, что второй год занимается извозом пассажиров, и российского солдата, который напал на него с ножом, видел впервые. «Я не знал, что у него были за планы, и чем он занимается. Сел в Душанбе, попросил довезти до Курган-тюбе. Он не был пьян, но выглядел неважно. Попросил остановить машину, я остановил, налил ему воды, он умылся. Неожиданно он запрыгнул в машину и поехал. Машина перевернулась на бок на меня. Потом он стал бить меня ножом», - рассказал Тоир.

В отношении Толстого возбуждено уголовное дело по статье 110 («Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью») Уголовного кодекса Таджикистана, которое расследует военная прокуратура республики. Источник в управлении внутренних дел Хатлонской области сообщил «Озоди», что, по признанию самого Дмитрия Толстого, причиной нападения на таксиста стали его денежные проблемы. Он договорился с Султоновым на 80 сомони, а при себе имел только 40, поэтому, доехав до Курган-тюбе, решил устранить водителя, чтобы не платить ему. По словам военнослужащего, все заработанные деньги он отправляет своей беременной жене в Россию, и поэтому задолжал крупную сумму таджикским таксистам.

По межведомственному соглашению между органами прокуратуры Таджикистана и России российские военные, совершившие в республике преступление вне пределов воинской части, могут быть переданы следственным органам России по их ходатайству.

201-я РВБ - крупнейший военный объект России, расположенный за ее пределами. База сформирована на основе 201-й мотострелковой дивизии, которая находится в республике еще с советских времен, и насчитывает около 6,5 тысячи военнослужащих, расквартированных в гарнизонах в городах Душанбе, Курган-Тюбе и Куляб. В соответствии с подписанным в октябре 2012 года соглашением РВБ будет пребывать в Таджикистане, как минимум, до 2042 года.

Камеры видеонаблюдения зафиксировали человека, похожего на Жуковского, возле магазинов и гостиницы Стромсунда

По данным следствия, преступление было совершено в период пребывания в Швеции некоего Юрия Жуковского. Как сообщил узбекской службе «Радио Свобода» следователь прокуратуры города Стромсунда Кристер Петерссон, ведущий дело о покушении на Назарова, Жуковский 1978 года рождения; во время совершения преступления у него был узбекский паспорт, который действителен и по сей день.

Уроженцы Узбекистана Баходыр Пулатов и Нодира Аминова, проживающие в Швеции, были заподозрены в соучастии в покушении на Назарова, после чего арестованы, а затем освобождены: обвинение не смогло предоставить необходимые доказательства их вины. Суд подчеркнул, что не сомневается в наличии политической подоплеки покушения на имама-диссидента и эмигранта и что нападение на него было спланировано и организовано за пределами Швеции.

Среди доказательств вины Жуковского, предоставленных шведскими следователями, имеются записи камер видеонаблюдения, которые зафиксировали Жуковского возле гостиницы и магазинов. Следствие установило, что Жуковский дважды ездил в Стромсунд перед тем, как на Назарова было совершено покушение, кроме того, были представлены доказательства контактов Жуковского и ранее арестованных Пулатова и Аминовой. Районный суд Эстерсунда в 2012 году постановил, что имеются достаточные доказательства, указывающие на виновность Ю.Жуковского, и вынес решение о заочном аресте подозреваемого.

После покушения Ю.Жуковский, как сообщалось, скрывался в России. В октябре 2012 года он был арестован. Однако шведской прокуратуре об аресте Жуковского стало известно только в январе этого года, как сообщает РИА. В Россию была выслана необходимая документация, а также официальный запрос на выдачу подозреваемого. Рассмотрев дело, российская сторона передала Жуковского Швеции. По словам Кристера Петерссона, узбекские власти какой-либо помощи шведским следователям не оказали.

Как объяснил шведский следователь, «на этой неделе суд Швеции рассмотрит вопрос о взятии Жуковского под арест. В настоящее время имеются материалы прежнего и нового следствия. Для того, чтобы предоставить это дело в суд, потребуется около двух месяцев».

По данным шведской прокуратуры, подозреваемый Ю.Жуковский отрицает свою причастность к нападению.

Мы уже сообщали о том, что августовский номер санкт-петербургского литературного журнала «Звезда» полностью посвящен Узбекистану. Предполагая интерес нашей аудитории ко всему номеру, мы особо выделяем научную статью российского ученого, доктора исторических наук, профессора факультета антропологии Санкт-Петербургского Европейского университета Сергея Абашина.

Работа представляет собой краткий обзор процессов переваривания и осмысления в современном Узбекистане трех понятийных категорий - «национальное государство», «постколониализм» и «постсоветскость».

Мы размещаем полный текст статьи и рекомендуем ее специалистам и подготовленным читателям. Оригинал публикации доступен на веб-сайте журнала «Звезда».

Сергей Абашин. Фото © «Фергана.Ру»

Данный текст является блицпопыткой обзора основных современных процессов в одной из стран, которые образовались на бывшем советском пространстве, — в Узбекистане. Эта страна, которая накануне распада СССР была третьей по численности, после России и Украины, союзной республикой, остается малознакомой для российского жителя, далекой и экзотической окраиной, а вовсе не одним из важных соседей. Исследователи и публика редко и ненадолго задерживают свой взгляд на том, что сегодня происходит в Узбекистане, какие процессы и события там совершаются. Это невнимание служит отправной точкой для размышлений о том, каким образом мы сегодня описываем и эту страну, и регион Центральной Азии в целом, к которому она относится. В фокусе моих интересов будут, в частности, три категории: «национальное государство», «постколониализм» и «постсоветскость». Я предлагаю подумать о том, насколько они применимы к современному Узбекистану, какие возникают трудности и споры, когда мы используем эти категории в качестве описательных и объяснительных схем, каким образом можно увидеть всю сложность и неоднозначность, которые присущи этой стране в период построения своей независимой государственности.

Национализирующийся Узбекистан

Распад СССР и весь последующий период часто рассматриваются как ожидаемое, подготовленное всей предыдущей историей, торжество идеи нации, продолжающееся и усиливающееся укрепление национальной государственности, национальной идеологии и национальной идентичности. В современном Узбекистане, как и в других постсоветских странах, действительно наблюдаются на протяжении всех последних 25 лет создание новых нарративов и ритуалов, которые подчеркивают важность и приоритет национальных интересов, переписывание учебных и научных программ, переоформление музейных экспозиций в духе национальной истории, укрепление роли узбекского языка и т. д. Все это в академической науке называется становлением или строительством национального государства.

Сам факт национализации страны вряд ли вызывает сомнения, и ему можно найти множество подтверждений. Вопрос в том, какую специфику это явление имеет в Узбекистане, какие внутренние противоречия в нем существуют и какова динамика происходящих трансформаций. Особенности в данном случае легче увидеть, если мы откажемся рассматривать формирование национального государства как сам собой развертывающийся, телеологически предопределенный и одинаковый везде процесс, а увидим скорее сумму эффектов разнообразных и зачастую хаотических событий и действий.

Некоторые такого рода эффекты предопределены инерцией советской политики создания национальных республик, национальных культур и национальных элит.¹ Напомню совсем не секретный, хотя и забывающийся факт, что Узбекистан, или Узбекская Советская Социалистическая Республика, как отдельная политическая и административная единица был образован в 1924—1925гг. в результате большевистских реформ, а его нынешняя территориальная конфигурация сложилась в 1920—1930-е гг. в результате непростых переговоров между Москвой и Ташкентом. За последующие десятилетия Узбекская ССР обрела все основные атрибуты автономии: свои институты управления, образование и науку, культурные учреждения, которые подчинялись логике именно национальной государственности. Важно, что и сами местные жители, поколения которых неоднократно сменялись на протяжении десятилетий существования СССР, научились думать о себе и определять себя и других в национальных терминах.

Впрочем, хотя уже в советское время реализовывалась логика национального строительства, этот процесс не был конфронтационным и завершенным. События 1988—1991гг., когда региональные элиты вступили в торг с центром о своих правах, не были ‒ по крайней мере в Узбекистане и других центральноазиатских республиках ‒ «национально-освободительной борьбой» и стремлением к независимости, это было продолжением постоянных переговоров между московской и республиканскими элитами о перераспределении ресурсов и полномочий. Местные руководители выражали полную лояльность Центру, и принятое последним решение о собственном самоотделении в 1991 г. стало для них неожиданностью и непростым испытанием.

После 1991г., когда Узбекистан превратился из союзной советской республики в отдельное государство, идея нации стала главным способом легитимации независимости («мустакиллик» по-узбекски). Тогда же появились новые факторы, которые, будучи иногда субъективными и случайными, а иногда вынужденными, привели к новому витку структурирования национальных институций, практик, идентичностей и чувств. Так ссылка на нацию оказалась удобной как язык международного права, как способ перевода и сравнения, как язык общения с другими странами и международными организациями, туристами, западными экспертами и политиками, для которых категория нации является понятной формой репрезентации страны и ее культуры. Ссылка на нацию дала также возможность говорить о прошлом, историческом наследии, «золотом веке», исконной культуре и преемственности, воспитывая чувства привязанности у населения новых государств и пытаясь сгладить опасные противоречия и разломы внутри общества. Кроме того, ссылка на нацию была и остается инструментом модернизационной мобилизации, построения и пропаганды планов счастливого будущего. В каждом из этих полей национальный нарратив конструируется по-своему, представляется в особых ракурсах, выполняет специфические и порой весьма конкретные задачи, но все эти поля соединяются, когда речь идет о легитимации правящих режимов, которые считают и убеждают, что они действуют от имени и во благо нации.

Понимание, что национальное государство не является изначально заданной программой, а связан с конкретными контекстами, позволяет увидеть различные траектории национальной идеи в независимых странах Центральной Азии. При всех схожих и параллельных чертах, существовавших на протяжении веков или возникших при унификаторской политике советского центра, при наличии многочисленных линий взаимодействия и взаимовлияния, копирования и соревнования, национальные идеологии и практики строительства государств в регионе заметно отличаются друг от друга. Сильно упрощая, можно сказать, что идеология Узбекистана имеет выраженный этатистский характер. Задаче укрепления государственности подчинена и внутренняя политика, построенная на жестком авторитарном управлении, и внешняя, которая стремится сохранить баланс между разными геополитическими полюсами. Причем необходимость именно такой стратегии вызвана не только субъективными предпочтениями и планами нынешнего руководства страны, но и всей совокупностью возможностей, которыми Узбекистан обладает. К их числу относятся большая — для Центральной Азии — территория и численность населения (почти 30 млн человек), большие запасы разнообразного сырья, прежде всего газа, нефти, золота, урана, хлопка и пр., центральное транспортное положение в регионе — на границе со всеми основными государствами, обладание основными историко-культурными символами региона, такими как Бухара, Коканд, Самарканд, Ташкент, Термез, Хива. Наличие тех или иных ресурсов и способность конкретных представителей и групп элиты их использовать определяют в итоге, как формулируются национальные интересы, внешнеполитические ориентиры, риторические предпочтения, выбираются примеры и образцы, которым стремятся подражать.

Как я утверждаю, национальное государство ‒ это не рамка, в которую все люди помещены помимо своей воли, а некая сумма проектируемых или спонтанных действий и их эффектов. Такой подход позволяет увидеть различных акторов, участвующих в производстве таких эффектов или не участвующих. Мы обнаруживаем, что существует не один доминирующий национальный проект, а разные его версии, находящиеся в отношениях постоянной дискуссии и конкуренции между собой. Например, правящая сегодня в Узбекистане группа, следуя этатистской логике, не обращает никакого внимания на нужды и призывы узбекских меньшинств, живущих за пределами страны, полагая, видимо, что это может разрушительно воздействовать на государство, дестабилизируя его через внешние конфликты и диаспоральную активность. Тем не менее, некоторая часть узбекского истеблишмента слышит голоса зарубежных соплеменников и дает понять, что они им небезразличны. Легко можно себе представить, что группы элиты в будущем будут сменять друг друга у власти и по-новому расставлять политические акценты.

Рядом с политической и интеллектуальной элитой (и внутри нее) в Узбекистане существует множество разных социальных классов и сообществ, имеющих собственные интересы. Иногда они вписываются в национальные проекты и усиливают их, а иногда нет ‒ в последнем случае возникают иные эффекты, альтернативные национальной идее. К их числу можно отнести, например, различные исламские/исламистские движения, группировки и идентификации, которые являются предметом большой озабоченности нынешней власти и время от времени бросают политический и даже военный вызов существующему в стране режиму, как это было в 1992, 1999—2000, 2005гг., когда были применены жесткие военные и репрессивные меры против религиозной оппозиции.² Некоторые из этих исламистских группировок полностью отрицают национальное деление как противоречащее исламу, другие хотят строить национальное государство с сильным религиозным компонентом.

Отдельно нужно говорить о масштабной миграции из Узбекистана в другие государства на заработки и на постоянное проживание. Сегодня в трудовую миграцию втянуты не менее 5 млн человек (одновременно за пределами страны находятся около 2,5—3 млн человек, или 10% населения страны). Они живут и работают в России, Казахстане, Южной Корее, Турции, странах Персидского залива и т. д. В 2011—2013гг. денежные переводы, которые трудовые мигранты перечисляли из-за рубежа в Узбекистан, составляли почти десятую долю к ВВП страны или почти половину ко всем расходам бюджета. Миграция приобрела за последнее десятилетие такие масштабы, которыми нельзя пренебрегать и которыми уже невозможно управлять. Эмигранты и трудовые временные мигранты, которые годами живут вне родины, создают там, куда едут, новые социальные сети, идентичности, практики, образуют сложные транснациональные сообщества, в которых роль национальной культуры, истории и языков переосмысляется заново.

Обозревая все эти альтернативные или дополнительные эффекты, которые на протяжении прошедших с распада СССР 25 лет постепенно усиливались, распространялись и сцеплялись в новые проекты и тенденции, можно сделать вывод, что идея нации в качестве доминирующей официальной риторики не в состоянии привести к единому знаменателю многочисленные частные и групповые интересы и стратегии. Более того, мы видим постепенно растущую тенденцию фрагментации наций по разным линиям: регионы, богатые и бедные, город (пригород) и село, исламисты, женщины, мигранты, меньшинства и т. д. Это не означает, что национальное государство ‒ несостоявшаяся общность, однако это указывает на то, что процесс национального конструирования не завершился и продолжает реагировать на новые обстоятельства и меняет свою траекторию.

Постколониальный Узбекистан

Если тема нации все последние четверть века неизменно присутствует в риторике большинства центральноазиатских политиков и, соответственно, в научном и экспертном анализе и внимание к ней не угасает, а пожалуй, даже увеличивается, то тема постколониальности как характеристики местных обществ развивается медленно и неоднозначно.³

Вопрос о постколониальности обычно обсуждается в связи с другим вопросом: был ли СССР колониальной империей и, соответственно, была ли тогдашняя Узбекская ССР колонизированной территорией? По этому поводу мнения среди историков разделились. Одни из них называют СССР именно империей, в которой целые народы и регионы находились в подчиненном, неравноправном положении и управлялись типично колониальными технологиями, когда все решения принимались в Москве. Другие доказывают, что Советский Союз был необычной империей или даже вовсе не империей, а скорее, например, мобилизационным модернизирующимся государством, где культурные различия подчинялись утопическому плану социального переустройства общества. Меня в данном случае интересует не столько эта дискуссия, сколько отношение политиков, элиты и населения современного Узбекистана к этому вопросу. То, как сегодня люди видят себя в недавнем прошлом, указывает на какие-то существенные особенности нынешнего состояния памяти, идентичности и политики.

Официальная критика СССР — необходимый элемент современных национальных идеологий в Центральной Азии. Идея, что нации приходят на смену прежнему несправедливому строю, освобождаются от него, преодолевают его недостатки, лежит в основе политического устройства новых государств. Без отторжения советского прошлого невозможно легитимировать нынешний статус, то есть объяснить, откуда новые страны взялись и почему у них появилось право на самостоятельность. Однако критика СССР в разных центральноазиатских странах принимает разную форму, имеет свою специфику и неодинаковую интенсивность.

Пожалуй, именно Узбекистан занимает в этом вопросе самую жесткую позицию, проводя последовательную политику десоветизации. Почти сразу после распада СССР президент Ислам Каримов провозгласил, что узбекское общество сопротивлялось внешнему давлению и стремилось к независимости всегда, во все времена и добилась ее наконец в 1991г. С тех пор в стране последовательно происходит массированное реконструирование и переназывание пространства, уничтожение всех символических мест памяти о советском времени, из пуб­личной жизни вытесняются советское кино, советская литература, советские учебники, советская музыка. Политика памяти в Узбекистане по отношению к советскому времени основывается на травматизации сознания людей, ярким примером которой является, например, ташкентский Музей памяти жертв репрессий.⁴ Идеология независимости, представленная в музейной экспозиции, объединяет в одну общую боль память о страданиях в результате колониальной политики царского времени, память о раннесоветских и сталинских репрессиях и память о «хлопковом деле» 1980-х гг., все эти события и эпохи представлены в государственной идеологии как взаимосвязанные и характеризующие смысл новой истории до момента обретения незаивисимости.

Почему именно Узбекистан оказался лидером десоветизации? Я бы назвал два фактора ‒ субъективный и структурный. Начну с последнего: Узбекистан считался в Москве «главной» республикой в Центральной Азии (тогда «Средняя Азия и Казахстан»), его представители временами занимали места в Политбюро ЦК, в Ташкенте располагались региональные филиалы союзных министерств, а это означает, что именно здесь контакты между центром и советской периферией, точки их соприкосновения были более непосредственными, а напряжение ‒ более сильным. Субъективный фактор является продолжением структурного ‒ так называемое «хлопковое дело», с помощью которого генсек Андропов в 1980-е гг. попытался дезавуировать прежние соглашения между Кремлем и республиканской элитой и поставить под более жесткий контроль положение дел в регионе, показав всем местным обществам прежнюю силу Москвы. Эта кампания масштабных уголовных преследований за коррупцию была болезненным ударом по самолюбию узбекской элиты, что во многом обусловило ее антикремлевские/антисоветские настроения, которые дали о себе знать, когда СССР неожиданно распался.

Вместе с тем хочу обратить внимание на важную, общую для всех центральноазиатских стран особенность: власти и большинство населения ни одной из них не готовы публично назвать советский период колониальным, а бывшие советские республики — колониями. К этому не готовы даже в Узбекистане, хотя именно там идеологический нарратив обретения независимости ближе всего подошел к классическим образцам деколонизации. Узбекская власть ограничивается лишь прозрачными намеками на то, что советский период был продолжением колониального периода Российской империи, но не решается логически завершить это сравнение объявлением СССР колониальной империей, а нынешнее состояние Узбекистана ‒ постколониальным.

Чтобы объяснить этот любопытный факт, напомню сказанное выше ‒ местное общество не является однородным, оно делится на множество классов, групп, прослоек, сообществ со своими собственными интересами. Выше я упоминал, в частности, трудовых мигрантов, которые массово выезжают работать в Россию и в той или иной мере, вольно или невольно принимают официальную российскую точку зрения на прошлое. Свою роль играет наличие этнических меньшинств в Узбекистане. В период независимости в стране не проводилось переписи, но, если верить официальной статистике, около 20 % населения принадлежит к так называемым нетитульным народам, самыми крупными по численности из них являются таджики, каракалпаки (которые проживают в отдельной автономной республике), казахи, в Узбекистане также около 1 млн русскоязычного населения.⁵ Кроме этнических существуют серьезные различия, например, в уровне жизни — немалая часть населения живет за порогом или около порога бедности, отдельно выделилась верхушка богатых людей, жизнь в сельской глубинке мало похожа на жизнь в столице. Для части населения ностальгия по советскому времени нередко является способом критики имеющихся сегодня проблем в обществе. Недостатки экономики и социальной сферы, разрыв между бедными и богатыми, появление новых форм господства в сознании многих людей делают прежние, советские формы гегемонии не столь актуальными, а успехи прошлого, казавшиеся в 1991г. скромными и спорными, ‒ недостижимым теперь идеалом. Пусть и только декларировавшаяся, но все-таки поддержка в Советском Союзе женщин, жителей отсталых регионов, культурных меньшинств оставила у многих людей скорее чувство признательности. Такая многообразная фрагментация общества объясняет отсутствие консенсуса по отношению к советскому прошлому, большой разброс мнений и оценок, продолжение и иногда даже всплеск дискуссий. Власть старается не обострять возможные противоречия по этому поводу и время от времени чуть смягчает свою антисоветскую риторику.

Одна из причин нежелания помнить себя в роли колонизированых заключается также и в том, что бóльшая часть представителей современной узбекистанской элиты имеет советскую биографию карьеры и успеха, все современные атрибуты государственности ‒ границы, институты, образы ‒ также сформировались в советское время и несут на себе печать советского конструирования. Публично назвать свои корни колониальными ‒ значит поставить под вопрос значение социального и символического капитала, а следовательно, и нынешнего политического статуса, чего элиты пока опасаются делать.

Наконец, после распада СССР на место прежних неравноправных отношений между советскими республиками и московско-российским центром пришли новые отношения зависимости. Активное проникновение в Центральную Азию мировых держав (США, Китай, европейские страны, страны Среднего и Ближнего Востока и т. д.) и разного рода международных организаций сопровождается обострением соперничества с Россией в вопросе о влиянии на регион, возникновением конфигурации нового подчинения, вмешательством во внутренние дела региона, распространением здесь непривычных форм культуры. В таких условиях страны Центральной Азии стремительно превращаются в мировых аутсайдеров, которые в лучшем случае поставляют ведущим державам сырье и рабочие руки, получая взамен еще большую зависимость от внешних кредитов, инвестиций и политической благосклонности. Такая маргинализация вызывает страхи по отношению к наступающему или будущему подчинению новым геополитическим лидерам, а это в свою очередь подкрепляет нежелание носить ярлык постколониальности.

Постсоветский Узбекистан

Вопрос о постколониальности Узбекистана связан также с вопросом о том, какое советское наследие, какие советские черты сохраняются в течение 25 лет независимости, насколько они определяют специфичность процессов в регионе по сравнению, допустим, с другими странами, которые не имеют советского опыта.

Наличие такого наследия априори предполагается в определении «постсоветский», которое по-прежнему является популярным и устойчивым в России, хотя не столь же популярным в самом Узбекистане. В этой характеристике заложен разнообразный набор отличительных характеристик. Она указывает на весьма специфические политические, экономические и социальные трансформации, которые пережил регион в XX столетии под влиянием не столько внутренних процессов развития, сколько политики социальной инженерии, проводившейся центральной властью СССР. В Узбекистане, как и в других странах региона, были сформированы определенные инфраструктуры, институты, практики осуществления власти, которые во многом сохраняются и определяют современный государственный строй. Например, нынешний президентский аппарат, сосредоточивая внутри себя основные рычаги контроля и управления, копирует аппараты центральных комитетов коммунистической партии, большая роль, как и в советскую эпоху, придается идеологии, государственной символике и ритуалам, парламенты и принцип разделения властей носят декоративный характер, большую роль во внутренней политике играют спецслужбы. Сохраняются, хотя постепенно демонтируются и видоизменяются, такие советские институты, как академии наук, творческие союзы, государственные профсоюзы, молодежные организации. Экономика имеет монопольный характер и основывается на экстенсивной эксплуатации ресурсов, в социальной сфере по-прежнему живы пенсии и пособия (пусть крошечные по размерам), формальное бесплатное образование и здравоохранение ‒ рудименты социального государства, каким провозглашал себя СССР. В культуре власть и элита позиционирует себя в качестве секулярных режимов. Подобные следы советскости можно найти буквально во всех сферах государственной жизни современного Узбекистана.

Категория «постсоветский» указывает на специфические повседневные практики и идентичности, которые сложились в советское время у населения независимо от религиозной и национальной принадлежности. К ним относится прежде всего большая роль русского языка ‒ фактически вся центрально­азиатская элита владеет им до сих пор, русский язык активно присутствует в публичной сфере и в быту, особенно в столице страны. Сохраняются, особенно в городах, многие повседневные привычки общения, проведения досуга, приготовления пищи, празднования Женского дня 8 марта, Нового года, Дня Победы. Люди сохраняют память о советских лидерах, советских условиях жизни и т. д. Сохраняются также многие социальные связи (смешанные семьи, дружеские отношения), которые образовались в тот период.

Отсылка к постсоветскости является частой и очень важной объяснительной моделью, но у нее есть и свои слабые стороны. Она, в частности, во многом игнорирует те изменения, которые произошли в Узбекистане после распада СССР. Очевидно, что страна за это время успела проделать свой, особый путь трансформаций, здесь возникли новые отрасли экономики, например автомобилестроение, появилась упомянутая массовая трудовая миграция, которой в советское время не было, сформировались специфические политические и общественные институты, которые раньше не существовали вовсе или имели, например как органы местного управления махалля, иные функции.⁶ На жизнь людей стали влиять такие новшества, как Интернет, мобильная связь и многие другие технические изобретения, что также создает совершенно новую ‒ несоветскую ‒ реальность. Население Узбекистана увеличилось по сравнению с 1989г. на треть, с почти 20 до 30 млн человек, то есть уже выросло и растет многочисленное поколение, которое не имеет памяти и ностальгии по советскости, плохо знает русский язык, поколение, чьи практики и идентичности, например религиозные, не имеют ничего общего с советским периодом. Укрепились активные связи Узбекистана с другими, помимо России, странами, а отношения с соседями, например с Таджикистаном и Кыргызстаном, наоборот, ослабли. Описывать такого рода перемены можно так же долго, как и перечислять примеры советского наследия.

Постсоветскость, иначе говоря, — это не данность, а наш способ оценки. Отсылка к постсоветскости или, как я хотел показать выше, к постколониальности и национальному государству по-прежнему вполне годится для одних аналитических операций, но совершенно не подходит для других. Реальность, которую мы наблюдаем, имеет сложный, неоднозначный характер, она не укладывается в какую-то готовую модель, изобретенную на примере других стран и регионов мира, и не дает оснований к созданию отдельной модели исключительно для Узбекистана. «Переходные общества», «несостоявшиеся государства», «новая периферия» (или «новый Юг»), «авторитарные (на вкус: мусульманские) режимы» и т. д. ‒ каждая из перспектив предлагает свой взгляд и свою линию рассуждений, указывает на какие-то черты местного общества, которые в ином ракурсе не видны или видны частично, в искаженных формах. Любая выбранная для объяснения модель сама в свою очередь накладывает ограничения и создает помехи в восприятии, заставляет спрямлять расходящиеся в разные стороны линии реальности. Если мы хотим увидеть и понять разные стороны жизни современного узбекистанского общества, нужно научиться избегать упрощенных схем, однозначных формул и приговоров, всматриваться в то, как реально живут люди, и не оглядываться на предпочтения политиков. Может быть, тогда прежние связи России с Узбекистаном наполнятся смыслом, двусторонним интересом, будущей перспективой, а не только воспоминаниями о прошлом.

¹ Слезкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или Каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская русистика. Вехи историографии последних лет: Советский период. Самара, 2001. С. 329—374.

⁶ Абашин С. Советская власть и узбекская махалля // Неприкосновенный запас. 2011. № 4 (78). С. 95—110.