Жанр хорошо написанного культурологического
эссе, в котором выдержана эта изящная, тонкая во всех смыслах и сдержанно-торжественная
книжица, - этот жанр самый тоталитарный из всех мне известных. А культуролог
- это самый тоталитарный персонаж современного мифа. Культуролог может объяснить
все, назвать все вещи своими именами, известными только ему одному, так что вы ничего
и не заметите. Вот и эта прелестная книжица - вовсе не новая веха в кропотливой разработке
какой-то частной области знания, будь то история или архитектура. Она создана не
для того, чтобы оказаться поводом для нынешних вялотекущих научных дискуссий. Историк,
архитектор и иску!
сствовед - все они должны воспринять этот текст как находящийся вне сферы их профессиональной
компетенции и держаться от него на почтительном расстоянии. Ничейная территория,
свободное пространство, концептуальная невесомость - это все вожделенные признаки
ритуального, системообразующего текста, а что может быть сегодня содержанием такого
текста? конечно же, теория культуры, то есть того, за пределами чего такой
текст жаждет находиться в роли всевидящего ока. Такая теория моделирует, объясняет,
упорядочивает - расставляет все по своим местам. Как же устроена культура в книжке
Даниловой?
Культура, понятное дело, - это преображенная реальность. Но на вопрос: где происходит
это преображение? - возможны четыре варианта ответа: совершается оно в реальном
мире руками реальных людей в силу разных реальных и конкретных обстоятельств, и потому
культура - реальный продукт, обладающий реальной стоимостью; так называемое "преображение"
- просто внутреннее брожение по особым внутренним законам, а та "реальность", что
снаружи, - это только слово; преображение осуществляет некая внешняя как культуре,
так и реальности инстанция, проводником которой является особый человек - художник,
творец, культурный герой; культура и реальность (не-культура) - это модусы существования
и восприятия объекта, в каждом из которых реализуется свое понятие ценности и свои
механизмы обмена. Если в первом случае все есть реальность, во втором - все есть
культура, в третьем - все есть в большей или меньшей степени воплощение чего-то иного,
то в последнем случае слово "все" просто непр!
именимо, поскольку культура и "все" прочее разделяются нелокализуемой и весьма подвижной
границей, в силу чего определение одного через другое каждый раз не успевает удержаться
"на" и "над" границей, оказываясь то с одной, то с другой ее стороны.
В книжке Даниловой реализуется модель за инвентарным номером 2. Лишь одна цитата,
в которой речь идет о "реальной" Флоренции, увиденной глазами современников: "Из
всего этого разноголосия складывается некая противоречивая целостность, вторая, преображенная
реальность, обогащающая строгий исторический облик этого города, первого города Возрождения".
Но, по сути, строгий облик, увиденный глазами историков, - это еще менее реальность,
чем вторая реальность описаний свидетелей. Эта вторая реальность и есть культура.
Она подчиняется своей особой логике, которая функционирует и в градостроительных
утопиях из трактатов Альберти или Филарете, и в полотнах живописцев кватроченто.
Но где находится сама эта логика, управляющая движением культуры? Ответ не столь
возвышен, как хотелось бы: она заключается в тексте, внеположном описываемому им
объекту. В данном случае на роль такого текста претендует книжка Даниловой. Логика
эта всем культурным людям привычная - система бинарных!
оппозиций. Смена эпох в культуре состоит в том, что от реализации одной стороны
массива этих оппозиций культура дружно по всему фронту переходит к исполнению другой
стороны, а чтобы не запутаться, сверяется с книжкой Даниловой. Поэтому книжка описывает
культуру не как нечто бывшее, но как извечно становящееся, и не какой-то частный
закоулок культуры, но всю ее целиком. Это такой амбициозный проект культурологов
- периодически создавать культуру заново, а то она, того и гляди, рассосется, как
похмелье.
Собственно, оппозиции эти и перечислять как-то неудобно. Все они такие нужные,
такие общезначимые и центральные. Ну например: небо и земля, центростремительное
и центробежное, божественное и человеческое, сакральное и профанное, предопределение
и самоорганизация, случайность и упорядоченность-постижимость-предсказуемость, внешнее
и внутреннее, закрытость и открытость, время и пространство, пассивность и активность,
естественность и искусственность, анонимность и творческая индивидуальность, вертикаль
и горизонталь, статика и динамика. Все, казалось бы, правильно, все так и есть. Есть
незыблемые ценности, непреложные законы, универсальные культурные константы. Только
вот где они есть? Очевидно, подобные всеобъемлющие теории культуры ограничены в своих
возможностях - они слишком увлечены тем, что производит та или иная "система
культуры", и упускают из виду то, как она это делает. Производит она обычно
некую простенькую топологическую модель: так, если верить !
культурологам, в эпоху Возрождения все стало таким горизонтальным, расширяющимся
и однородным. Однако продуктивнее было бы им рассмотреть саму культуру как топологическую
модель, как систему общих мест. Тогда им оставалось бы спросить себя: а где,
в каком месте культуры располагается их собственная теория? И есть ли для нее место
вообще, уместна ли она?
При ответе на этот невозможный вопрос теории культуры идентифицированных выше
четырех типов выдадут всю свою подноготную. Теория #1 с удивлением обнаружит, что,
согласно ее установкам, она сама немногого стоит, но, поскольку признать это она
не решится, то есть не захочет располагаться нигде в реальности, ей останется только
учредить новую реальность. Эта ситуация прекрасно описывается теорией #2, но она
в свою очередь не желает оказаться просто фактом культуры и потому переписывает культуру
заново, выступая в роли коренного текста - это справедливо и в отношении культурологической
теории, содержащейся в рассматриваемой книжке. В конечном итоге обе эти теории оказываются
лишь вырожденными случаями теории #3, которая также полагает себя вне объекта, но
не претендует на роль конечной инстанции, а лишь на ее наиболее адекватное чувственное
воплощение. Но расположить все эти стратегии по местам, открыв простор для их сопоставления,
способна только теория за #4, единственная и!
з всех, которая знает себе цену и содержится в своем объекте. Только такая теория
способна предусмотреть ситуацию своего обесценивания, профанации или даже спровоцировать
ее. Осталось только определить место теории #2, представленной книжкой Даниловой,
с точки зрения теории #4, вероятно, представленной - возможно, в том смысле, в каком
Алису представили пудингу - данным текстом. Что уже и сделано в самом начале.