Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения

Новые поступления

"Октябрь" # 4

Содержание номера представляют Афанасий Мамедов и Инга Кузнецова

- В этом номере Октябрь напечатал сильные и, как всегда, психологически трудные для читателя рассказы Людмилы Петрушевской под общим заглавием Три истории о любви. Читая их, лишний раз думаешь о том, что родом из Петрушевской многие наши писательницы - причем каждая развивает какую-то одну особую сторону ее писательского мира. Скажем, Ольге Славниковой оказался близок жесткий психологизм и жесткая сюжетность; а вот Нине Горлановой - подход к теме: обыденная ситуация, доведенная до гротеска (правда, в отличие от Петрушевской, пишущей миф, Горланова описывает странную и в то же время незамысловатую жизнь провинциалов, так сказать, прямо с натуры). Проза Петрушевской, даже если она касается сугубо женских историй со всеми окружающими их слухами, сплетнями подружек и соседок, гораздо выверенней и универсальней.

- Инга, но она написана подчас (неоправданно?..) жестоко по отношению к персонажам. Скажи, тебя, как женщину, как поэта, как автора так понравившейся мне статьи о современном "лирическом герое", не коробит эта черта прозы Петрушевской?

- Действительно, может сложиться впечатление, что людей здесь рассматривает, точно под микроскопом, этакий глаз инопланетянина.

- Скорее тот самый глаз, который так тщательно выписывал на своих полотнах мой любимый Одилон Редон.

- Глаз Бога?

- Едва ли. Но я не об этом тебя спрашивал. Это для меня как читателя неважно. Мне кажется, эта проза слишком уж отстранена, если не сказать негуманистична, безнадежна, что ли, хотя в этом и ее плюс - с помощью особого зрения Петрушевской читатель может увидеть в себе то, что неразличимо каким-либо иным способом. А что ты скажешь о ее рассказах этого номера в целом?

- Рассказ Са и Со о подростках в пионерском лагере, может быть, яснее всего выражает философию писательницы. Очень приблизительно я могла бы передать ее так: в этом мире, полном абсурда, все относительно и не стоит спешить с ярлыками. Все может перевернуться, и себялюбивое желание отбить красавчика у чересчур самодостаточной девчонки способно прорасти в настоящую - первую - любовь и первую трагедию. Последний рассказ Вольфганговна и Сергей Иванович кажется наименее характерным для Петрушевской и наиболее счастливым для ее персонажей.

- Похоже, проза этого номера у нас вообще сурова. Большая вещь Льва Тимофеева под названием Играем Горького показалась мне несколько перегруженной негативной актуальностью.

- Да, пожалуй, чересчур старательно Лев Тимофеев прописывает в тексте романа приметы времени - и в основном те, что вызывают и отвращение и ужас. Слишком старательно пытается он сориентироваться в современных социальных проблемах. Но текст выстраивается, та самая "негативная актуальность", о которой ты говорил, оказывается оправданной его структурой. Это роман-хроника, в которой оказываются по драматургическим законам соблюдено единство места и времени: практически все события развиваются в бывшем доходном доме в Кривоконюшенном переулке близ Арбата.

- Доме, которому грозит снос, но где легкомысленно проживают молодые талантливые актеры, старая дама, увлеченная Блаватской и столоверчением, три столетние сестры-гадалки, которые умирают одна за другой после того, как предсказывают смерть самому опасному из главных героев, а также несчастный бомж Ляпа, сбывающий наркотики для этого самого героя, в прошлом криминального авторитета, а ныне одного из ведущих бизнесменов страны Яна Арвидовича Пуго по кличке Глина.

- В романе есть живые характеры, близкое знание театральной жизни (впрочем, тема жизни как театра, жизни в театре в последние два года чересчур активно эксплуатируется нашими писателями - вспомним по крайней мере Дмитриева и Зорина).

-Я бы хотел еще сказать о смысле названия романа. Он в том, что именно сейчас многие соотечественники оказались на дне - практически в горьковской пьесе. Кто-то философствует, кто-то отчаивается, кто-то находит в себе силы утешать. А что ты скажешь о языке романа?

- Он написан легким, летучим стилем - и это единственная компенсация тяжелого чувства, возникающего у автора - и у читателя - от действительности. А знаешь, Афанасий, мы с тобой окрестили этот номер суровым, жестким, натуралистичным, но совершенно забыли при этом о странной, фантасмагоричной повести Андрея Гальцева Клим (Хождение по Очарованной стране).

- Она, действительно, нарушает общий ритм и чем-то напоминает Стругацких времен "Понедельника...". По крайней мере мне так показалось. Это притча о поисках души. Очарованная страна - параллельный мир, в который герой попадает после того, как его ударило током. Выйти из него можно тоже только через смерть - в том пространстве.

- Эта проза построена на символике, в ней есть сильный мифологический пласт: птица, которая уносит героя, ученый медведь, старуха-ведьмачка... Душа здесь - неуничтожимая светящаяся точка в любом пространстве.

- Единственное, что мне не понравилось остро - примитивный прием входа в иную реальность с помощью несколько тривиального бытового происшествия. Совершенно не нужно было герою ложиться под электрический провод для того, чтобы пережить мистерию. Хотя, я понимаю, что электричество прежде всего ассоциируется у нас со светом. Но свет электрический и свет истины - не одно и то же. И писательская подача/ход могли бы быть иными, более оригинальными, на худой конец можно было бы обойтись и вовсе без них, прямехонько окунув читателя в иной мир.

- Тема смерти проходит и в маленьких новеллах...

- Скорее этюдах.

- ... Валерия Шубинского под названием Переводные картинки. Лучшие из них (Таксист, Бандит с мешком) отчасти напомнили мне раннего Валерия Попова. Нет, подчеркнуто автобиографичный герой Шубинского другой, в нем нет такой бездны комического обаяния. Он, что называется, интеллигент со справкой - мнителен и советлив, безжалостен к себе и другим, склонен к сложным снам и парадоксам. Все-таки питерская школа.

- А вот, что мне, действительно, понравилось, Инга, без всяких оговорок, это енисейские очерки Михаила Тарковского под рубрикой Место жительства - совершенно замечательны здесь описания рыбного лова и зимней охоты. Стиль Тарковского изобилует выразительными местными диалектизмами. Речь алтайских стариков своеобразна, вкусна на звук и уходит корнями в первобытную русскую древность. Есть в них и ощущение Большого времени, того, что так не хватает нам всем в Москве. К тому же очерки эти сопрягаются с интервью, которое брала у директора, гл. режиссера "Новой оперы" Евгения Колобова незадолго до его смерти Светлана Васильева. Дело в том, что Колобов в беседе то и дело упоминает любимого своего писателя - Виктора Астафьева и говорит о неподдельном в искусстве. Вот эта неподдельность, как мне кажется, и присутствует в очерках Тарковского. Который одно время, не знаю как сейчас, тоже боготворил Астафьева и даже приносил ему свои рукописи для ознакомления, так сказать.

- Получается, это токже одна из сквозных тем номера! Посмотри, как открыта и эмоциональна поэзия Ивана Волкова, которым мы завершим наш обзор. Волков - поэт прямого лирического высказывания, прозрачный и тонкий. Приведу его стихотворение "Кострома - Саратов".