Книжные новости в Русском Журнале / Новости

• Вехи: реструктуризация Роднянской.
• Проблемы: новый историзм Эткинда.
• События: сайт "Книжного обозрения".
• Объявлементи: презентация Марии Степановой.

Ежик и айсберг

Настоящая литературная новость это, конечно, текст. Памятно время (первая половина прошлого десятилетия), когда самым ярким феноменом литературной жызни была критика (и - шире - журналистика-публицистика, осознававшая себя как странный вид арта: эстетическая независимость и фронда в ангажированных изданиях). Это время тешило самолюбие фигурантов, эта ситуация сформировала некоторое количество долгоиграющих репутаций, но была откровенным знаком межеумочности и переходности. Пришел срок: литература обратилась к широкому читателю. Последние годы (вот уже второй или третий - безусловно!) мы наблюдаем расцвет романа: пусть корявый-коряжистый, ухабно-уродливый, пусть начало расцвета, пусть лишь предвестие этого начала, но - расцвета. Критика потеряла блаженную самодостаточность и обрела функцию естественного медиатора. Критика, скорее, стала литературной журналистикой. Места ее дислокации - сетка, газетка, еженедельник. Из толстых журналов она попросту ушла: в соответствующих р! азделах ландшафт печальнейший. Гляньте на апрельский "Новый мир": критика представлена двумя относительных достоинств эссе (раз и два), которые, может быть, и неплохо бы смотрелись в "Независимой газете" 10 лет назад, но то была газета ежедневная, априори не застрахованная от высокого процента мусора и проходняка, а не крейсер-ежемесячник с имперскими амбициями.

Но речь, собственно, заведена из-за статьи, опубликованной в том же "Новом мире" месяцем раньше и ставшей подлинным событием, уже получившим жывой отклик (мой не только не первый, но и далеко не последний). Ирина Роднянская явила нам "Гамбургского ежика в тумане": впервые за много лет в толстом журнале появился критический текст, достойный внимания. И показательно, что посвящен текст как раз кризису текущего критического дискурса.

Речь о том, что были "у нас" критерии оценки, а теперь их нет. За точку отсчета берется известная шутка про "гамбургский счет": писатели сравниваются с борцами, которые в цирке колбасятся в угоду продюсеру, а раз в год в заветном трактире бьются по-взрослому, а потому знают, у кого какая НАСТОЯЩАЯ цена. Поразительно, насколько жывуч этот кошмар, походя введенный в оборот игривым Шкловским восемьдесят лет назад. Представление о том, что есть Абсолютные Понятия, а главным является тот, кто всем ряху начистил, было бы непротиворечиво в устах бандита или спортивного комментатора. Шкловский, кстати, имел военную биографию, из пушки стрелял. Ему его метафора, может, и идет. Но в высшей степени странно, что мирные интеллигенты на протяжении многих десятилетий продолжают считать это СИЛОВОЕ решение проблемы справедливым и вообще даже как-то типа того что духовным.

Это я, конечно, чуть-чуть пережимаю. Сравнение Роднянской (превратившей "счет" в нежного ежика) или Сергея Костырко, тоже любящего про сомнительный счет потолковать, с бандитами в высшей степени бессовестно, и позволяю я его себе лишь как фигуру дружеской мольбы: одумайтесь, сообразите, к какой системе ценностей вы апеллируете, на чьем языке вы говорите! Я понимаю, что в шкловском образе Роднянская и Костырко видят прежде всего идею "подлинной шкалы ценностей", а пыхтение потных тел, вывороченные скулы и торжество сильного над слабым - все это представляется им несущественными мелочами. Ну, также как этимология слова "подлинный". Не видят они в упор этого аспекта возвышенной теории. Александр Эткинд (о котором ниже) говорит в связи с такими эффектами чтения о скотоме ("слепой участок в поле зрения"). Вроде ведь написано: люди друг другу кости выламывают. Написано вроде. А читается: исти! нная шкала.

В чем причина такой очевидной слепоты? В том, что "разрушен трехвековой договор между читателем и писателем: ...вера в вымысел, в его гипнотическую реальность"". Вперед нынче вырываются тексты, которые в реальность своего вымысла не верят, а игрушками балуются. Поименно наречены Шишкин, Толстая, Успенский, Королев, Юзефович, Галина, Байтов (пара-тройка ненареченных угадывается, не правда ли?). Пишут эти люди профессионально, часто хорошо пишут (Роднянская - восторженный, искренний критик - радостно цитирует большие куски), тем пуще их грех. Ушли они "в сторону блистательного кича". Пишут не из жызни, а из других книжек. Использование спецэффектов, позаимствованных из масскульта (сравни с рассуждениями Ольги Славниковой в том же журнале). Стараются "нейтрализовать первичную читательскую эмоцию - ужаса и сострадания", сохранить читателю комфорт. И вообще, литература сменила ориентацию: "об! ращена не к провиденциальному собеседнику, будь то Бог или потомок, а к тем, кому сгодится тут же". Спарена с заказчиками-поклонниками "обязательствами взаимоуслаждения".

Словом, претензии все понятные. Подозрительно похоже на Павла Басинского (в финале даже образы схожие появляются; "Остались муляжи - забавные роскошные, величавые", очень напоминающие басинское "чучело России"). Только написан текст, что называется, кровью; только сделаны в нем тяжелые для автора выводы - муляжи победили, и весь сказ. Это не басинская дежурная придурковатость. К Роднянской хочется отнестись серьезнее.

Конечно, построения ее "деконструировать" легко. И концептуально они несостоятельны: Александр Агеев остроумно замечает, что Роднянская корит искусство за то, что его искусством и делает - за то, что оно не совпадает с Абсолютом. И профессионально слабоваты: тот же Агеев прав, что дискуссия о "литературе и литературщине" ничего кроме "школярского хихиканья" вызвать не может; я добавлю, что неразумно как-то ссылаться на будто бы недоступную повесть Елизарова "Ногти", если не знаешь, что она с осени преспокойно висит в сети. И эмоционально сомнительны: это Шишкин-то и Толстая пекутся о "читательском комфорте"??!!

Деконструировать-то легко, а вот жыть среди айсбергов... Я вот типа гражданин России (да пусть хотя бы и чучела ее), менять ПМЖ не намерен, и меня беспокоит, что в головах лучших моих сограждан по-прежнему царит хтонический богатырский мрак. Что им люб и привычен образ мира, в котором нет любви (как презрительно сказано про "взаимоуслаждения!"), где нет уважения к собственности (ставится под сомнение права писателя распоряжаться свои талантом по полному своему усмотрению). Где разговор с тем, "кому сгодится тут же", представляется чем-то малосущественным и даже неприличным по сравнению с разговором с Богом или потомком.

Но ведь разговор "с тем, кому сгодится", это и есть общество. Человеческие отношения. Диалог. Дружба. Любовь та же. А разговор с Богом и потомком есть духовная сокровенность, которую вовсе не обязательно тащить на страницы романа, на площадь, на майскую демонстрацию.

Телом по тексту

В "НЛО" #47 опубликована подборка материалов о новом историзме. Тема схожая с той, что обсуждалась выше. Поскольку из 5 материалов подборки в сетевой версии журнала есть лишь три, и одну из них, статью И.Смирнова, я вчера из-за позднего часу и сложного слогу осилить не мог, я использую "новый историзм" скорее для продолжения диалога с Роднянской.

Итак, что такое "новый историзм", гуманитарная сия практика последних десятилетий? Александр Эткинд, один из немногих отечественных "новых историков", открывает подборку большущим текстом, где толкует, что

• Историк не отыскивает "правду", которая недостижима, а создает свой дискурс. Именно такова его реальная цель: создание повествования. Фигуры борьбы за историческую справедливость, споры о подлинности фактов имеют, разумеется, серьезное значение, но представление о них всегда условно, а цель - порождение текста - безусловна.
  
• "Новый историзм - история не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу". "Строго говоря, в человеческих делах есть только две эмпирические реальности: тела и тексты. Все огромное пространство между телами и текстами заполнено нашими спекуляциями (которые в свою очередь воплощаются в тексты)". "Сила текста определяется, в частности, его способностью быть посредником между предшествующими и последующими ему событиями".
  
• Автор всегда сочиняет изнутри своего контекста. Он должен учитывать в рассуждении основания своих воззрений. Эткинд говорит, что в его "Эросе невозможного" много внимания уделяется эмигрантским проблемам его героев потому, что сам автор в ходе письма сталкивался со своими проблемами. Если бы у него был другой круг больных тем, он бы больше обратил внимания на иные "правды"...

Велик соблазн сравнить эти тезисы с гамбургскими ежиками. Пусть понюхаются, аки гоголевские пацюки. С "правдой" все ясно, тут я могу повторить свои рассуждения про "гамбургский счет". Интересно про реальность текстов и тел. Вот цитата из Роднянской, к которой я уже обращался: вера в вымысел, в его гипотетическую "реальность"... Почему у Ирины Бенционовны "реальность" текста в кавычках? Потому что она не реальность никакая. Она либо реальность высшая (Дух сквозь текст проходит, как медведь через слесаря), либо низшая (ну что текст: он вторичен по отношению к жызни), и никогда - нормальная реальная реальность. Не в этом ли причина многих проблем - в нежелании признать физическую реальность вымысла? Текст нанесен на бумагу, в нем есть буквы, он воздействует на человека, возбуждает эмоции, толкает его, допустим, на самоубийство или на пикник, в общем - ведет себя как партнер. Эткинду и интересно это партнерство, взаимодействие между текстами и телами, в то время как Роднянско! й интересно поставить кавычки, разобраться по понятиям, какая реальность важнее и выше. "Реальнее".

И последнее: про фигуру говорящего. Про точку, в которой говорящий сидит и обстоятельствами-характеристиками которой повязан. Статье Роднянской предпослан эпиграф из Никиты Елисеева: "Как быть? Куда деваться? Что делать? Неизвестно...". Ну так вот она и есть - могила собаки. Определенная социальная группа испытывает проблемы с самоидентификацией (я тоже к этой группе одним из боков отношусь и проблемы, стало быть, чувствую). Суть в том, что "мы" отрываемся от мейнстрима жызни, а не в том, что литература отпала от Абсолюта. Нужно позаботится о себе, деконструировать свою позицию, свое место под солнцем, а не предъявлять времени грозный гамбургский счет.

Крыса над головой

Газета "Книжное обозрение" продолжает Большой Апгрейт, начавшийся с присядом Александра Гаврилова в кресло главного редактора. Пару месяцев назад газета стала цветной (дизайн сделал Андрей Бондаренко, парень, модный до непристойности, но заслуженно). Появилась так называемая "профессиональная вкладка": часть газеты отводится под какую-нибудь специальную тему. "Распространение", "Пи-ар" и пр. Я не очень уверен, что в газете, которая и так позиционируется как профессиональная, нужно выделять еще и вкладку профессиональную, но делается она неплохо. Рулит ею Владимир Ермилов, человек мне незнакомый, но очень страстный. О больших складах "АСТа" в Нижнем Тютино пишет как о гибели Помпеи. Вот такая фраза из Ермилова очень мне понравилась.

С таким настроением (имеется в виду нежелание тратится на рекламу - В.К.) трудно раскрутить не то что книгу - даже, извините, крысу над головой.

И это не шутка вовсе: это просто жывинка в деле, поиск тропов повыразительнее.

Стоит такой чувак в сиреневом почему-то пиджаке посреди гигантского склада, вертит крысу над головой. На складе завсегда полно крыс.

Что каcается шуток, на 1 апреля "КО" очень мило пошутило про новый роман непристойно же и заслуженно же модного автора "Пелагия и голубое сало".

Что касается модности, то в том же первоапрельском номере привлекает внимание интервью А.Гордина, маркет-менеджера "Азбуки". Вернее, всего одна, но неотразимая фраза.

Если не пошло - нужно или перепозиционироваться, или заканчивать попытки.

Жаль, что произнес ее не Путин-президент. Произнеси ее Путин-президент, можно было бы вышивать на кумаче и вывешивать в красный угол. Прикиньте, как логично будет смотреться в кабинете чиновника, в УСЗ ЦСКА, в сельском магазине:

Если не пошло - нужно или перепозиционироваться, или заканчивать попытки.

В.В.Путин-президент

Это ведь всего касается. И Космоса, и любви, и охоты на крокодилов. Что книжки? Прочел, разорвал, сжег. Что продажа книжек? Продал, заработал, выпил. А перепозиционироваться - оно и сладко, и колется, и вдругорядь... Словом, у вашего обозревателя проблемы с крышей. Стало в Москве тепло и ему хочется только по улицам ходить да на бульварах пиво пить. В голове ее шел снег и молодой медведь бурил стену. В Москве в уличном антисанитарном фастфуде прибавление: ачма, что ли, какая-то. Или чучмара. Кусок теплого текста цвета вареной картошки. Не текста, а теста, естественно. Так и до фалафеля дожывем, который вот в Питере продают, а в Южной столице - шыш. Он не нужен, конечно, фалафель этот, но пусть будет. Почему нет?

Вот и новорожденный сайт "Книжного обозрения": пусть будет. Слаще ачмы-чучмары, определенно нужнее фалафеля. Пока там мало что есть помимо унтера Кастракшена, но ведь и у младенца человеческого, когда он родился только, мало что есть. Так: голова, уши, голод. По мелочам. Большей части всего у него нет. Вот славная рецензия Веры Мильчиной на книгу Андрея Зорина "Кормя двуглавого орла" есть. Заодно еще и ссылку на подборку цитат из разных рецензий на эту книгу возьмите. Ведь это так прекрасно - ссылочка. Так прекрасно. Что я могу вам чего-нибудь дать, а вы в состоянии это взять. Не поперхнуться. Не осклабится. Не запулиться в гомогению. И эдак раз - и взять. Нет, правда, хорошо в начале лета жыть русскому человеку. Пасха светлая. Душа теплая. Сердце тикает. Вот бы еще мен! ьше пить: цены бы не было.

Или была бы? Да, была бы. Не буду я пока перепозиционироваться. С крысой над головой и нравственным шунтом в селезенке.

Северные южане в южной столице

О литературной жызни. В Москве 24 мая в "Авторнике" презентация книжечки Марии Степановой "Песни северных южан". Как читает Степанова, я не слышал, но сами стишки замечательные.

Когда он вернулся оттуда, куда, Во сне он кричал и бомбил города, И духи казались ему, Курить он вставал, и окно открывал, Совместные тряпки лежали внавал, И я в темноте собирала суму,

Но это еще ничего.

Копать приусадебный наш огород, Семейного рода прикорм и доход, Не стал он и мне запретил. Не дал и притрагиваться к овощам. Отъелся, озлел, озверел, отощал И сам самокрутки крутил.

Но жизнь продолжала себя.

• Все уикли