Г. И. Ханин,
доктор экономических наук, Сибирская академия государственной службы,
E-mail: galinasu@rol.ru

Одной из самых содержательных и оригинальных концепций конечного периода перестройки явилась концепция двухуровневой экономики. Ее выдвигали несколько авторов в различных ее вариантах. Общим для них являлось одновременное существование двух изолированных секторов экономики, развивающихся на разных принципах.

Один из наиболее интересных вариантов концепции двухуровневой экономики был предложен экономистом (экономисткой) Ж. Келен - сотрудницей Министерства финансов Венгрии - в ходе проводившегося в конце 1989 - начале 1990 гг. международного конкурса на лучшую работу по конвертируемости рубля. Поступившие на конкурс работы (их было представлено около 600 из 23 стран!) оценивало международное жюри из известных советских и американских экономистов [65]. Ж. Келен получило на этом жюри вторую премию.

Содержание своих предложений Ж. Келен обобщила в резюме, которое я привожу почти полностью, чтобы наиболее точно представить мысли этого выдающегося автора. Отдельные уточнения этих взглядов и мои комментарии к ним будут представлены после изложения резюме.

"При разработке проекта комплексной реформы советской экономики, основным компонентом которой является новая конвертируемая валюта, я исходила из следующих негативных тезисов: 1) ввиду известных факторов объективного и субъективного характера существующая советская экономическая система не может быть за короткое время переведена на рыночный режим. В то же время попытки смешивать и примирять две противоположные модели - планово-директивную и рыночную пока что ни в одной стране не дали положительных результатов; 3) поскольку рубль обслуживает планово-директивную систему и к тому же находится под инфляционным нажимом, его нельзя превратить в конвертируемую валюту.

После негативных тезисов следуют тезисы позитивные: 1) исходя из вышеупомянутых негативных тезисов... я вижу единственный выход из положения: последовательно разграничивать элементы плановой и рыночной модели, что означает создание двойной хозяйственной системы; 2) планово-директивный сектор должен быть четко определен и ограничен. Богатый опыт ведомств в управлении этим сектором делает их здесь незаменимыми, но их деятельность надо подвергать демократическому контролю, чтобы они не могли расширить сферу влияния данного сектора; 3) вся хозяйственная деятельность вне рамок этого закрытого, ограниченного сектора должна быть оставлена без прямого контроля государственных органов и подвержена влиянию рыночных сил в рамках как можно быстрее создаваемых правовых норм; 4) административно-командный сектор будет обслуживаться и в дальнейшем рублем, финансирование останется подчиненным выполнению планов, но оно должно способствовать сокращению этого сектора; 5) рыночный сектор будет получать новые деньги, которые почти полностью будут конвертируемы с момента рождения; 6) рынок и "хорошая" валюта будут "выманивать" товары на рынок и их предложение будет повышаться. Рост цен и девальвация курса будут восстанавливать равновесие между спросом на импортные и отечественные товары и на свободно конвертируемые валюты и их предложение" [66].

Очевидно, что Ж. Келен является сторонником рыночной экономики и особенностью ее позиции является способ перехода к ней. Он, конечно, является постепенным. Но сторонником такого подхода являлось и множество других авторов. Оригинальность Ж. Келен в технологии этой постепенности. Она отстаивает длительное изолированное развитие двух секторов - рыночного и планового. Этот основной пункт ее концепции должен быть рассмотрен прежде всего и подробнее всего.

Нельзя сказать, что он обоснован в статье достаточно убедительно. Ж. Келен противопоставляет две "возможности будущего развития. Первая из них связана дальнейшими попытками примирить рыночную модель с директивной, как это делалось до сих пор в СССР и странах Восточной Европы во время размаха реформистских течений. Вторая возможность состоит в обособлении двух секторов друг от друга, в увеличении и укреплении рыночного сектора за счет административного. По моему мнению, первый путь уже доказал свою несостоятельность и привел бы к дальнейшей потере времени. Не имеет большого смысла вводить в административно-командную систему рыночные элементы или экономические стимулы. Эта система и модель рыночной экономики полностью противоположны и непримиримы" [67].

Эти доводы напоминают доводы экономистов восточно-европейских стран в начале 1960-х годов о невозможности совместить прямой и косвенный хозрасчет [68], хотя на этот раз речь шла о полном переводе на рыночные методы государственного сектора. Ж. Келен признает, что ее работа "не призвана доказать истинность данного тезиса теоретической аргументацией или описанием отрицательного опыта из практики других стран или самого СССР, хотя я полностью признаю, что это было бы очень полезным" [69].

Боле ясно мысль автора изложена в короткой фразе: "Планово-директивную экономику невозможно улучшить применением таких экономических стимулов, которые предназначены только для стимулирования рыночных механизмов и созданы тем же бюрократическим аппаратом, который отвечает за составление плохих планов" [70]. Проще говоря, этот сектор нереформируем (но разрушаем реформами), но и обойтись без него несколько лет нельзя [71]. Этот вывод является, таким образом, результатом экономической интуиции, основанной на реальном опыте реформирования (не излагаемом) и размышлениями (тоже не излагаемыми) над сущностью этого сектора. Из этого вывода следует предложение разделить два сектора. Как же это предполагается осуществить?

Вполне оправданно опасаясь развала в ходе хаотичного реформирования всей экономики (и социального взрыва в связи с этим), автор считает, что "было бы мудрее признать, что в нынешнем тяжелом положении... применение "чистой" сталинской модели могло бы быть рациональным" [72]. Редкое и смелое признание для убежденного сторонника рыночной экономики! При этом "необходимо удалить из планово-директивного сектора все чуждые ему элементы (рыночные, "экономические" механизмы или методы)" [73].

В состав административно-командного сектора автор предлагает включить следующие сегменты экономики: 1) производство предметов повседневного пользования (продукты питания, одежда и предметы домашнего обихода) и сырье и полуфабрикаты для их производства; 2) продукцию, необходимую для покрытия обязательств по внешним долгам; 3) энергоснабжение и коммунальные услуги. В отличие от преобладающего тогда мнения автор предлагает оставить в составе директивной системы как раз производство предметов повседневных предметов потребления (в отличие от предметов роскоши). Очевидно, что в дезорганизации этой сферы, обеспечивающей повседневные нужды основной части населения, она видит наибольшую опасность для социальной стабильности. Сохранение контроля над сферой, обеспечивающей выплаты внешних долгов, означает включение в этот сектор, как минимум, нефтяной и газовой промышленности. Наконец, энергоснабжение и коммунальные услуги также обеспечивают повседневные нужды населения и второго сектора. Обращает внимание то, что в этот сектор ею не включается огромная военная промышленность СССР, которую она, видимо, считает роскошью. В целом, судя по перечисленным отраслям, этот сектор (с учетом нерыночных услуг) должен надолго охватывать большую часть экономики или созданного в ней ВВП.

Что касается механизма функционирования этого сектора, то она готова допустить введение "реальных относительных цен и реформу заработной платы", но в целом это должна быть "классическая, чистая административно-командная система".

Важнейшей особенностью остального рыночного сектора, помимо общих его черт, является, по мысли Ж. Келен, создание отдельной валюты для сделок внутри этого сектора и с командно-административным сектором. Она называет эту валюту новым червонцем (НЧ), в отличие от старого рубля, в котором будут продолжать осуществляться расчеты в первом секторе. "Деньги эти должны быть настолько привлекательными, чтобы "выманить" на рынок все те товары, которые ныне исчезают по каналам легальных и нелегальных бартерных сделок. Они должны заставлять производителей делать дополнительные усилия и повышать свою отдачу" [74]. Каков же механизм выпуска новых червонцев? Ж. Келен исходит из того, что "рынок способен сотворить чудо: не только хороший товар может "выманить" деньги, но и хорошие деньги после столь долго отсутствия могут вызвать дополнительные усилия, отдачу, мобилизовать людские и производственные ресурсы. Предлагаемый механизм эмиссий НЧ основан на этой почти забытой чудотворной силе рынка" [75].

Менее ясно был изложен механизм эмиссии НЧ. Первоначально на НЧ обменивались валютные счета предприятий и граждан. Дальнейший их выпуск в обращение обеспечивался (помимо потребительских товаров второго сектора) прибылью предприятий обоих секторов и сверхплановой продукцией, а со второго года - приростом продукции первого сектора. Примечательно, что она предлагает ограничить обмен на НЧ сбережений населения только легальными доходами и запретить обмен на НЧ рублевых сбережений как результата "рыночных расстройств". Курс обмена НЧ (приравнено к доллару) на рубли первоначально устанавливался на уровне курса рубля к доллару на черном рынке, который затем будет корректироваться в соответствии с положением на внутреннем и внешнем рынке.

Очевидно, что этот механизм значительно отличается от механизма червонцев в 1922-1924 гг. своей сложностью и непредсказуемости последствий. Намного сложнее и запутаннее была и экономика этого периода. Но многое, как мне представляется, было и хуже продумано автором. Только в качестве примера: автор даже не упоминает о характере эмиссионного центра НЧ и первоначальном его объеме, что достаточно точно рассчитывали в 1922-1924 гг.

Сторонником двухсекторной экономики был и выдающийся советский экономист Ю. В. Яременко, хотя обоснование ее и конкретные формы сильно отличались от предложенных Ж. Келен. Концепция Ю. В. Яременко была изложена в том же 1990 г. в разработанной под его руководством в Институте экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР, директором которого он был, стратегии перестройки экономики страны. Если Келен исходила из нереформируемости административно-командной системы, то Яременко исходил из того, что "глубина структурных деформаций обрекает на неудачу попытки перейти к экономическим методам управления, cделать какие-либо шаги к рынку. Несбалансированная производственная структура, увы, может функционировать только при условии постоянного нарушения законов рыночной экономики" [76].

Впрочем, было и общее: наследие существующей системы, которое быстро не устранить без разрушения экономики, препятствует ее рыночному реформированию. Поэтому предпосылки широкомасштабного развития рыночной экономики он связывал с устранением структурных деформаций силами государственной экономической политики. Попытки преждевременного развития коммерческого сектора, как он показал на основе анализам деятельности кооперативов, разрушают экономику. Из этого он делал вывод, что "для перехода к рынку предлагается использовать двухсекторную схему управления экономикой" [77].

"Представляется целесообразным сосредоточить усилия на формировании рыночного сектора в первую очередь в сфере услуг, части сельского хозяйства (территории Нечерноземного центра, Севера и т. д.), непроизводственном строительстве. Наибольших успехов следует ожидать там, где предприятия рыночного сектора способны функционировать наиболее самостоятельно, не опираясь на постоянные массовые поставки государственных предприятий тяжелой индустрии. Основная задача государственного централизованно управляемого сектора, в котором необходимо свернуть непродуктивные формы либерализации, должна состоять в реализации структурного маневра" [78]. Уже здесь видно стремление отделить оба сектора, оставив рыночному сферу его относительно автономного развития, причем сфера рыночного сектора оказывалась весьма скромной.

Конкретизируя свою концепцию, Яременко включал в сферу государственного управления экономикой стратегическое управление экономикой и систему централизованной поддержки текущего функционирования экономики [79]. Из изложенного в работе содержания этих функций и форм их реализации следует, что автор включал в сферу централизованного регулирования до устранения структурных диспропорций (что требовало, очевидно, многих лет) большую часть экономики. Что касается форм хозяйственной деятельности, то здесь обращает на себя внимание создание крупных относительно самостоятельных хозяйственных формирований (несколько в каждой отрасли) вместо отраслевых министерств. Вместе с тем повышается роль Госплана и предлагается восстановить совсем недавно ликвидированные союзглавснабсбыты - один из важнейших инструментов командной экономики.

Нельзя сказать, что схема Яременко была вполне ясной (как и всякая схема). Но общий ее смысл был очевиден: до устранения структурных диспропорций в экономике ограничить рыночный сектор целесообразным и безопасным (для остальной экономики) минимумом, модернизировав в то же время централизованный государственный сектор. Обращает на себя внимание, что Яременко практически игнорирует проблему разложения государственного аппарата и его низкую квалификацию.

Что касается структурных диспропорций, которые предлагалось устранить, то речь идет о гипертрофии ВПК (или внеэкономической нагрузки, как ее называл Яременко), инвестиционной нагрузки в ближайшие 3-5 лет, слабом развитии всего комплекса социальных услуг, препятствующих трудовой мотивации населения и направленных на гуманизацию экономики, экономически необоснованной товарной и географической переориентации внешнеэкономических связей.

Ключевую роль в структурной перестройке экономика, по Яременко, должна была сыграть конверсия оборонной промышленности. Особенность его плана конверсии состояла в том, что он рассматривал ее, прежде всего, как средство преодоления технологической отсталости гражданской экономики. Предусматривалось также устранение административной разобщенности гражданского и оборонного секторов промышленности с выведением из подчиненности оборонных отраслей промышленности большинства предприятий и, что очень важно, резкое сокращение мобилизационных мощностей и запасов. Сокращение производственных капитальных вложений должно было составить 10-15% за пятилетку, а в некоторых отраслях - намного больше [80].

При этом он предостерегал: "сокращение производственных капитальных вложений на большую величину... неизбежно приведет к развалу инвестиционного сектора экономики и, как следствие, к подрыву потенциала долгосрочного экономического роста" [81]. В то же время он считал возможным ликвидацию до 20% наименее эффективной части производственного аппарата, неэффективно поглощающего огромные ресурсы [82]. В области внешнеэкономических связей основные идеи Яременко состояли в деидеологизации внешнеэкономических связей (переводе их с бывшими социалистическими странами на долларовую основу), что должно было высвободить значительные экспортные ресурсы для реализации на мировом рынке и решительная ориентация на получение иностранной финансовой помощи (нового "плана Маршалла" в размере 150 млрд дол. за 5 лет ) для модернизации советской экономики и масштабный размен сырьевых и полусырьевых ресурсов на потребительские товары и продовольствие [83].

Яременко, как мне представляется из его работ до 1992 г., был безусловным сторонником социалистического выбора и не по доктринальным, а по прагматическим соображениям (единственным исключением была его поддержка фермерского движения по тем же соображениям). Его план не предусматривал приватизации. Он, как мы видели, крайне отрицательно оценивал деятельность кооперации. Первые попытки еще малой приватизации вызвали его решительное осуждение и прозорливое предупреждение о грозящих опасностях продолжения этого процесса уже в декабре 1991 г. "Приватизация в условиях либерализации плановой экономики сплошь и рядом теряет свой конструктивный смысл, становится проявлением экстремистских намерений, асоциальных тенденций... Приватизация... вырождается в растаскивание госсобственности, занижается стоимость имущества, многочисленны случаи коррупции и т. д... Новые собственники, завладевшие "легкой добычей", будут владеть еще меньшим чувством социальной ответственности, чем освободившиеся госпредприятия" [84].

Гуманизация и социальная направленность экономики выражалась в огромном расширении производства товаров длительного пользования (в том числе легковых автомобилей до 4,5-5 млн шт. в 2000 г.), роста жилищного строительства почти в 3 раза, обширной программы второго жилья, продовольствия, значительного увеличения расходов на здравоохранение (с 3,1% до 7-8% ВВП) [85].

В целом отличие плана Яременко от большинства других программ реформирования экономики состояло в его реализме, в отношении институциональных особенностей экономики и общества и ее структурных характеристик и в долгосрочной перспективе. Реализм Яременко опирался на глубокое знание и понимание состояния советской экономики. Только в качестве еще одного примера этого знания отмечу оценку им реального состояния обрабатывающей промышленности СССР, которое блестяще подтвердилось впоследствии, из которого он, во многом, исходил в своей программе: "отечественная обрабатывающая промышленность выпускает продукцию со столь низкими потребительскими качествами, что их реальный учет при назначении цен в принципе не позволил бы предприятиям заработать средства для приобретения сырья и оплаты энергии" [86]. Эта оценка была сделана на основе производившихся в Институте сопоставлений мировых и внутренних цен. Из этого анализа он делал вывод, что "при переходе на систему цен, адекватно отражающих технический уровень выпускаемой продукции, вся совокупность экономических связей просто развалится как карточный домик" [87].

По необходимости кратко рассмотрю еще две программы двухсекторной экономики. Одна из них принадлежит известному американскому финансисту Дж. Соросу и его научным консультантам (среди них были В. Леонтьев, известный американский советолог Э. Хьюитт, английский советолог Ф. Хансен, один из основателей МВФ Я. Младек и венгерский экономист М. Тардош). Как вспоминает Сорос, в ответ на просьбу советского посла в США Ю. Дубинина "подскажите нам, что мы сами можем сделать" он летом 1988 г. "разработал концепцию открытого сектора, который нужно имплантировать в тело централизованной плановой экономики" [88].

Сущность предложений Сороса более подробно изложена в тезисах, которые представлены, к сожалению, не в их оригинальном виде, а в изложении двух советских ученых, которые с ним в этот период активно сотрудничали - C. Чернышева и В. Криворотова (публикаторы книги С. Платонова "После коммунизма"). Излагая взгляды Сороса, они пишут об общем замысле концепции: "Сорос сосредоточил свое внимание на двух важных проблемах - неконвертируемости советской валюты и слабости материальных стимулов к труду у работавших в СССР из-за недостаточного товарного покрытия рубля... Для решения указанных проблем Дж.Сорос предлагает образование (под строгим государственным контролем) двухъярусной кредитно-денежной системы, включающий ограниченно-конвертируемый рубль и обычный неконвертируемый. Основой этой системы предлагается сделать руководящий орган типа современного инвестиционного банка или фонда, в чьи функции входило бы обслуживание преимущественно совместных предприятий, в т.ч. торговых, связанных первоначально с закупками за рубежом, а затем и производством в СССР товаров народного потребления высшего качества. Фонд с самого начала может создаваться как совместный или же только советский. Он будет давать кредиты в конвертируемой валюте для закупки и производства товаров, а также обменивать часть прибыли в рублях, полученной совместными предприятиями, на конвертируемую валюту для обеспечения заинтересованности зарубежных участников" [89].

Из дальнейшего изложения становится ясным, что этот будто бы скромный инвестиционный фонд будет эмитировать ограниченно-конвертируемые рубли, которые и будут обслуживать операции в открытом секторе. Таким образом, он будет напоминать Госбанк РСФСР периода 1922-1924 гг., когда вводилось червонное обращение, и оно будет обеспечиваться валютными запасами фонда и товарным покрытием этого сектора. Предполагалось, что выданные совместным предприятиям кредиты в иностранной валюте будут погашаться экспортом продукции этих предприятий. Экспортную ориентацию этого сектора предполагалось стимулировать узко ограниченным возможностями обмена рублевой выручки.

Этот план был рассчитан на создание двух секторов экономики (плановом и рыночном) с различной валютой для каждого из них и экспансией рыночного сектора благодаря большей покупательной способности и конвертируемости этой валюты. В сущности, он был предшественником плана Ж. Келен, что не лишает ее план приоритетности, т. к. план Сороса полностью так и не был опубликован и впервые в кратком изложении был обнародован только в мае 1990 г. в малотиражной и почти неизвестной газете "Начало". Одновременно в том же номере газеты был опубликован и план его российских сотрудников и коллег, который представлял собой модификацию плана Сороса с опорой первоначально на свободные экономические зоны. Следует отметить, что план Сороса был фактически отвергнут советским руководством в мае 1989 г., еще не готовым тогда идти на радикальные экономические меры, да еще по иностранным проектам.

Еще одним планом двухсекторной экономики явился выдвинутый в 1989 г. тремя советскими экономистами (В. Белкиным, П. Медведевым, И. Нитом) план введения обратимых денег, опиравшийся на реализованные товарные фонды потребительского сектора и экспортные поставки. Здесь за пределами обратимых денег оставались товарные ресурсы отраслей, не ориентированных на рынок(внутренний или внешний). Это план преследовал цель стимулировать структурные изменения в советской экономике.

Анализ первых трех программ двухсекторной экономики показывает их большую институциональную и структурную реалистичность по сравнению с более радикальными экономическими программами. Каждая из них имела свои сильные и слабые стороны. Возможна была, по-видимому, их интеграция. Но все они оказали слабое воздействие на государственную экономическую политику Что касается плана Белкина, Медведева и Нита, то он был хуже проработан и подвергался (Д. Тулиным) справедливой критике с точки зрения техники денежного обращения.

Программа постепенных рыночных реформ была разработана в Государственной комиссии по экономической реформе Совета министров СССР, созданной в июле 1989 г. для разработки плана экономической реформы. Ее возглавил академик АН СССР Л. И. Абалкин, бывший в то время директором Института экономики АН СССР. Практическая деятельность по подготовке программы осуществлялась работниками его аппарата - Е. Г. Ясиным и Г. А. Явлинским, которых, видимо, и можно считать настоящими авторами этой концепции. Она, конечно, не родилась на пустом месте и отражала разработанность этой проблемы в академических институтах, прежде всего в ЦЭМИ АН СССР, где работал Ясин - с неизбежными компромиссами, учетом других мнений внутри комиссии и в аппарате Совета Министров СССР. Во многом она повторяла проекты экономических реформ в других социалистических странах в этот период.

Выработанная концепция являлась значительным шагом в продвижении СССР по пути рыночных реформ. Первым ее отличием от сложившегося к тому времени хозяйственного механизма было более широкое признание многообразия форм хозяйствования и собственности. Термин "приватизация" еще не употреблялся и даже не имелся в виду. Речь шла о многообразии форм социалистического хозяйствования и общественной собственности. Даже к завершению переходного процесса в 1995 г. планировалось сохранить в государственной собственности и под прямым государственным управлением примерно 30% основных фондов экономики. Долю акционерных предприятий в основных фондах предполагалось довести до 25%, арендных - до 30%, кооперативных до - 15% [90]. Как видим, это все формы общественного хозяйства, хотя и коммерциализированные.

При этом экономическая сущность и возможное поведение заимствованных из капиталистической практики форм в другой экономической среде и на базе общественной собственности не были ясны. Здесь был важнее скорее вектор намерений, что точно и быстро заметили экономисты коммунистического направления.

Был взят вполне определенный курс на либерализацию хозяйственной жизни. Это проявлялось в планах по постепенном расширении доли свободной реализации продукции в общем объеме производства (с 30% в 1991 г. до 70% в 1995 г.) и сокращении доли обязательного государственного заказа (с 50% в 1991 г. до 18% в 1995 г.), остальную часть занимал добровольный государственный заказ [91]. Менее определенно говорилось о либерализации цен. Но предусматривалась также и либерализация других сфер хозяйственной жизни (внешнеэкономических связей, заработной платы, финансов и т. д.) без календарной разбивки [92].

Весь процесс рыночных преобразований растягивался на пять лет - с 1991 г. по 1995 г. В этом и проявлялся их постепенный характер. Он обосновывался опасностью быстрого неподготовленного перехода от одной системы хозяйствования к другой.

План постепенной или умеренно-радикальной реформы противопоставлялся двух другим сценариям - консервативному (сохранению, в основном, старой системы) и радикальному (быстрому переходу к рыночной системе).

При всей внешней разумности доводов в пользу умеренно-радикального варианта по сравнению с радикальным он таил в себе очень серьезное противоречие. Плановый и рыночный сектора в течение переходного периода очень слабо сопрягались друг с другом. Алгоритм их сопряжения в программе не просматривался, если он вообще был. Рыночный сектор оказывался для предприятий заведомо более выгодным (особенно в условиях инфляции), и было почти невозможно предотвратить переток ресурсов, не связанный с лучшим их использованием, в пользу рыночного сектора с разрушительными последствиями для экономики. То, что реально происходило в экономике в этот период, как раз и демонстрировал данный сценарий. Теневая экономика разлагала плановый сектор и дезорганизовала всю экономику. Именно проекты двухсекторной экономики позволяли благодаря отдельным денежно-кредитным системам изолировать оба сектора и не позволять рыночной паразитировать за счет плановой. Фактически в 1989-1991 гг. и реализовывался умеренно-радикальный сценарий и катастрофическое развитие экономики в этот период как раз и вынудило (при нежелании и невозможности в той политической системе) обратиться к радикальному варианту, которого так опасалось тогдашнее советское руководство.

В команде Л. И. Абалкина уже в конце 1989 г. Г. А. Явлинский был сторонником радикального варианта. Е. Г. Ясин был склонен к умеренно-радикальному скорее по прагматическим соображениям. "Во-первых, радикальный вариант не примет даже Абалкин, тем более правительство. Во-вторых, общество не готово. В-третьих, действительно опасно" [93]. Следует отметить, что несмотря на относительно умеренный характер предложенной осенью 1989 г. программы, наиболее проницательные государственные деятели и хозяйственники, не говоря уже об ученых, правильно поняли ее конечный общественный смысл. Так, директор ленинградского приборостроительного завода "Светлана" Г. Хижа заявил на всесоюзном совещании по обсуждению этой программы: "нам предлагается отказ от социализма" [94].

Некоторой радикализацией все того же плана постепенных рыночных реформ явилась программам их более ускоренного проведения, выработанная правительством ССССР весной 1990 г.. Подтолкнули к этой радикализации всего лишь через два месяца после утверждения Правительством и съездом народных депутатов СССР умеренно-радикальной программы резко ухудшившееся в начале 1990 г. экономическое положение СССР. Стало ясно, что неспешный умеренно-радикальный вариант не способен остановить развал экономики. В связи с этим в правительстве разрабатывались два варианта: откат к административной системе 1985 г. и вариант более радикальной экономической реформы. Первый разрабатывался в Госплане СССР под руководством его председателя Ю. Маслюкова, второй - в комиссии по экономической реформе.

В конце концов, признав нереальность и опасность ("откат мог дойти до 1937 г.") первого варианта, обе группы остановились на втором варианте [95]. Показательно, что с этим выбором согласился и Ю. Маслюков - первоначальный сторонник первого варианта, не готовый, однако, как и большая часть советской бюрократии, на возврат к авторитаризму, несущему ей большие личные и материальные угрозы. В обосновании принятого 11 марта 1990 г. постановлении Совета министров СССР "О подготовке материалов, необходимых для осуществления перехода к планово-рыночной экономике" говорилось: "назрела настоятельная необходимость в приближении сроков, а также уточнении намеченных этапов осуществления экономической реформы и, прежде всего, ускорения перехода к планово-рыночной экономике" [96].

В изложении Е. Г. Ясина предложенный комиссией по экономической реформе (практически самим Ясиным, ставшим на позиции Явлинского) план проведения экономической реформы был планом радикальной экономической реформы [97]. Однако подвергнувшись критике за чрезмерный радикализм на Президентском Совете и Совете Федерации, этот проект был модифицирован и в более умеренном виде изложен в докладе Н. И. Рыжкова на сессии Верховного Совета СССР в мае 1990 г., представлял собой с небольшими изменениями все тот же план умеренно-радикального перехода к рыночной экономике [98]. Об этом говорил все тот же график перехода к рынку в течение пяти лет [99] и решительный отказ от варианта шоковой терапии [100]. Единственными серьезными нововведениями стали более определенное допущение частной (трудовой) собственности, признание неизбежности спада производства, жертв населения на первых этапах перехода к рынку.

С очень серьезными оговорками, первой полуофициальной программой радикальной экономической реформы явилась знаменитая программа "500 дней". Этой программе не повезло в экономической и исторической литературе. В момент выхода ее либо восторженно восхваляли сторонники скорейшего слома коммунистической системы и СССР, либо столь же яростно проклинали противники этого слома. Каждый находил в ней то, что хотел найти. Вдумчивого профессионального анализа содержания этой программы не было ни у тех, ни у других. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что от нее очень быстро отказались ее учредители - М. С. Горбачев и Б. Н. Ельцин.

Но сначала приведем некоторые необходимые сведения исторического характера. Первоначальными авторами программы явились три относительно молодых и почти неизвестных московских экономиста во главе с сотрудником комиссии по экономической реформе Г. А. Явлинским, тогда "лишь" кандидатом экономических наук, сторонником радикальных экономических реформ. Первоначально их программа называлась "400 дней доверия" и появилась на свет весной 1990 г. [100]. Эта программа, все еще неизвестная широкой общественности, попала на стол Ельцина, отчаянно нуждавшегося после своего избрания Председателем Верховного совета РСФСР в экономической программе, альтернативной программам правительства СССР.

В результате сложных переговоров между Ельциным и Горбачевым, уже разочаровавшимся в возможностях своего правительства, было достигнуто соглашение о выработке единой экономической программы, как основы заключения союзного договора. Для ее выработки была создана рабочая группа в составе ряда известных (которые играли роль свадебных генералов) и малоизвестных ученых и некоторых членов правительства Рыжкова (они устранились от участия в работе рабочей группы). Фактически работой этой группы заведовал Явлинский, назначенный к тому времени заместителем Председателя Совета министров РСФСР и председателем Комиссии по экономической реформы Совета министров РСФСР - прыжок в карьере, возможный только в это революционное время.

Разумеется, подробно проанализировать текст программы объемом более 200 страниц не представляется здесь возможным. Учитывая неприличную поспешность в установленных сроках ее составления (месяц) ошибки были неизбежными. Верно и то (в чем ее упрекал Абалкин), что при ее составлении пользовались наработками правительственных программ, в составлении которых принимали участие и Ясин, и Явлинский. Я попытаюсь определить отличие этой программы от предыдущей и последующих.

Наиболее бросающимся в глаза и существенным отличием была концепция экономического Союза. В соответствии с характером поручения двух президентов, авторы представили свое видение экономической части Союзного договора. При этом волей-неволей им пришлось вторгнуться в сферу большой политики. В этом видении от прежнего Союза ничего не оставалось. В полном противоречии с Конституцией СССР (уже привычный к этому времени правовой нигилизм) создавался Союз по типу Европейского Союза. Эта идея соответствовала чаяниям национальной бюрократии и части интеллигенции союзных республик, но прямо противоречила азбучным принципам международной экономической интеграции, предполагающей для такого рода объединений относительную близость уровня экономического развития входящих в них стран. Между тем в предполагаемом Союзе объединялись страны с огромным различием в уровне экономического развития. В этот Союз должны были войти страны, не обладающие рыночными институтами, с подорванной денежной системой. Создавался совершенно нежизнеспособный и к тому же неправовой конгломерат. Он неизбежно развалился бы при попытке его реализации хотя бы на вопросах о субсидий отдельным республикам и ассигнованиях на содержании общесоюзных органов.

Название радикальной план "500 дней" получил прежде всего за заявленное намерение создать основы рыночной экономики всего лишь за 500 дней вместо 5 лет, отводимых для этого перехода в правительственной программе. Действительно, этот срок может вызвать оторопь. Только для обсуждения и принятия тысяч законов, не говоря уже о подзаконных актах, по функционированию рыночных институтов и обучению методам их работы уже десятков тысяч ведущих сотрудников требуются годы. Только слабой общеэкономической образованностью и острым желанием быстрых перемен советских экономистов можно объяснить то, что значительной частью экономистов первоначально эта программа была встречена почти с восторгом (я, увы, не был исключением). В лучшем случае речь могла идти об опасной игре в необратимость реформ.

Вместе с тем более тщательное изучение текста программы позволяет усомниться в ее чрезмерном радикализме. Начну с вопроса о собственности. В ней не шла речь о быстрой "капитализации" экономики. Впервые в такой программе употреблялся термин "приватизация", но ее размеры предполагались весьма ограниченными. Это определялось прежде всего тем, что с самого начала авторы программы исходили из платности разгосударствления и приватизация и широким привлечением в этот процесс трудящихся [102].

Наиболее наглядно умеренность авторов в социально-экономических преобразованиях в этой области в этой области видна из прогнозируемого в программе изменения доли отдельных укладов в промышленности. Доля частного сектора даже к концу 20-летнего периода предполагалась в размере лишь нескольких процентов [103]. Более значительной она предполагалась лишь в таких областях сферы услуг как торговля, общественное питание, бытовое обслуживание, в сельском хозяйстве и грузовом автомобильном транспорте. Правда, в приложении указывается преобладающий размер основных фондов, подлежащих приватизации [104], но, очевидно, что имеются в виду и приватизация, и разгосударствление.

Другим свидетельством и умеренности, и частично социалистического (хотя этого слова в тексте программы действительно не было) характера намечаемых преобразований было огромное внимание и забота о сохранении уровня жизни и социальных гарантий населения. Наиболее очевидным проявлением этой заботы являлось установление в качестве минимальной заработной платы к концу переходного периода щедро рассчитанного минимального потребительского бюджета в размере 138 руб. в месяц для мужчин в трудоспособном возрасте [105], при средней заработной плате в 1989 г. - 240,4 руб. [106]. К другим социальным гарантиям в программе относились: индексация доходов в соответствии с ростом потребительских цен, введение пособия по безработице, социальное вспомоществование для бедных и (почему-то) право на собственность и доходы от нее [107].

Конечная цель этих социальных гарантий заключалась в создании социально ориентированной экономики и недопущения даже в переходный период в отличие даже от правительственной программы падения уровня жизни населения. При всей привлекательности и благородстве поставленных социальных целей вызывают большие сомнения их реалистичность. Авторы явно недооценили реальное состояние советской экономики: степень ее дезорганизации, негативного влияния на социальное расслоение стремительно растущей теневой экономики, уровень внешней задолженности и т.д . Реально было говорить лишь о замедлении снижения реальных доходов населения.

Оторванность авторов программы от жизни отчетливо видна в их рассуждениях о теневой экономике. Они рассматривают ее исключительно как продукт разложения дефицитной командной экономики и надеются на значительный положительный эффект от ее легализации. Ее паразитическая и грабительская сущность просто игнорируется. Столь же утопичны и предлагаемые авторами программы методы и особенно результаты макроэкономической стабилизации. Они надеялись ее достигнуть уже в первые 100 дней проведения реформы благодаря сокращению бюджетных расходов, кредитных вложений, малой приватизации и распродаже свободного государственного имущества. Разнообразные трудности проведения этих мероприятий и реальное время на их проведения игнорировались. Столь же утопичны были надежды на быстрое формирование рыночных институтов. Совершенно игнорировалось авторами программы моральное разложение советского общества в этот период.

Вместе с тем отдельные разделы программы производят хорошее впечатление. Так, глубокое понимание состояния экономики показывает раздел, посвященный структурной политике и конверсии. В нем авторы воспользовались разработками Института народнохозяйственного прогнозирования АН СССР.

Оценивая в целом программу "500 дней", следует отметить, что она является зеркалом состояния значительной части советской экономической науки того времени: ее незрелости в институциональных вопросах, оценке состояния общества и умения прогнозировать экономические явления и в то же время понимания материального состояния экономики и сохраняющийся социальный романтизм (в лучшем смысле этого слова). Можно с уверенностью утверждать, что принятие ее быстро обнаружило бы ее утопичность и кризис советской экономики продолжался бы примерно так же, как и без нее. В то же время это была полезная в учебном плане попытка набросать комплексную экономическую программу экономических преобразований для выявления возникающих при этом проблем.

Последующая судьба этой программы весьма показательна. Хотя она была поддержана первоначально Горбачевым и Ельциным, она не была осуществлена ни на союзном, ни на республиканском (РСФСР) уровне. Причины этого многообразны и не до конца ясны. Депутатов Верховного совета СССР мог испугать их чрезмерно радикальный характер, весьма убедительная критика ее Л. И. Абалкиным [108] и фактическое упразднение многих союзных органов власти. Более парадоксальной выглядит позиция по отношению к этой программе российских властей. Она была практически без обсуждения одобрена Верховным советом РСФСР уже через несколько дней после ее опубликования (!), так и не была безо всякого объяснения проведена в жизнь и рядом мероприятий в экономической политике практически дезавуирована, после чего Явлинский уже в октябре 1990 г. подал в отставку со своего поста. Можно полагать, что эта программа для Ельцина тогда была скорее средством политической борьбы с центром, нежели имела практическое значение. Имеются свидетельства того, что он опасался в результате ее реализации подорвать шансы на избрание на пост президента России в июне 1991 г.

Только после этих выборов появилась возможность и возникла потребность в новой выработке программы экономических реформ в России. Теперь ее центром стало министерство экономики РСФСР, которое в июле 1991 г. возглавил Е. Сабуров. Для оценки этой программы следует иметь в виду, что по сравнению с летом 1990 г., когда разрабатывалась программа "500 дней" экономическое положение СССР и России значительно ухудшились. Основными особенностями программы Сабурова по сравнению с программой "500 дней" были: 1) упор на бесплатную приватизацию, как более быструю; 2) более быстрая либерализация цен; 3) готовность допустить инфляцию; 4) введение российского рубля, что практически означала выход России из состава СССР [109]. Очевидно, что это была еще более радикальная программа. Но она даже не рассматривалась ни правительством России, ни Верховным советом РСФСР.

Какие выводы можно сделать из рассмотренных (далеко не полных, конечно) экономических дискуссий конца 1980-х годов? Они касаются и их общественной значимости, и состояния советской экономической науки. Начну с первого вопроса.

Безусловно, гласность впервые в истории СССР позволила выявить весь спектр экономических концепций, существовавших в советском обществе. То, что ранее распространялось только в самиздате или тамиздате ничтожными тиражами или закамуфлировано в легальной литературе, теперь открыто огромными тиражами распространялось по всей стране, влияя на понимание широкими кругами интеллигенции происходящих в экономике процессов и вариантов экономического развития. Вопрос в том, насколько общество способно было квалифицированно оценить качество предлагаемых альтернатив. Это зависело от уровня экономического образования и общего интеллектуального уровня общества и, конечно, от интересов и общественных предпочтений его членов, состояния экономики и общественной жизни. Судя по поведению интеллигенции при голосовании на выборах и в ходе опросов общественного мнения, ее основная часть воспринимала экономические концепции скорее эмоционально, чем рационально. Даже профессиональные научные работники (сужу и по собственному опыту) в подавляющем большинстве были долгое время не готовы оценить качество предлагаемых программ. В этом сказывались дефекты экономического образования в СССР и длительное отсутствие гласности в экономической науке.

Слабость экономического образования была характерна и для советского руководства. Поэтому оно с большим опозданием реагировало на изменение экономического положения и было неспособно оценить относительные достоинства предлагаемых программ. И на его действия влияли материальные интересы (например, выгоды спонтанной приватизации), и давление общественного мнения.

Что касается экономической науки, то выявились и ее сильные, и ее слабые стороны. К сильным сторонам можно отнести способность реально оценить состояние экономики. Сторонники всех концепций достаточно объективно оценивали ее состояние. Наиболее глубоко его оценивали в Институте народнохозяйственного прогнозирования, которые давно вели соответствующие расчеты. Намного хуже обстояло дело с обоснованием предлагаемых реформ. В целом, советская экономическая наука оказалась плохо подготовлена к этой проблеме. В этом отразились многолетние гонения на объективные экономические исследования в области экономической теории, которые отвращали от занятий экономической наукой наиболее талантливых членов общества. Поэтому нужно удивляться скорее не провалам в этой сфере, а тому, что все же появились довольно содержательные концепции. Обращает на себя внимание и то, что их авторами были чаще всего не именитые сановники от науки, а ранее малоизвестные научные работники, которые и готовили тексты экономических программ, даже если они и подписывались свадебными генералами от науки (исключением были работы под руководством академика Яременко). Перестройка и гласность позволили намного лучше установить, кто есть кто в экономической науке. Впрочем, на этой волне всплыли и научные демагоги и мыльные пузыри.

Однако, самым большим недостатком почти всех (об этом упоминалось только в программе Келен) экономических программ было игнорирование социально-нравственного состояния общества, национального менталитета. Этот фактор мог игнорироваться при стабильном состоянии общества и реформах ограниченного масштаба. Здесь же речь шла чаще всего о коренных реформах. Пользуясь медицинскими терминами, речь шла о лечении или операции сильно ослабленного организма. Дело, возможно, было не только в "экономическом кретинизме", т. е. неспособности выйти за рамки чистой экономики, но кое-где и в удобстве, выгодности такой позиции.

Осознание взаимосвязи экономических реформ и социального поведения населения стало приходить лишь на самом закате перестройки у отдельных российских исследователей и никак не сказалось на подготовке реформ. Упомяну в этой связи только несколько таких наиболее прозорливых и честных исследователей. На вопрос обозревателя "Нового времени" А. Грубера В. В. Криворотов отвечал в 1990 г.: "Если честно отвечать, то сейчас некому строить экономику. Индустриализация, или реформы, или перестройка, назовите как угодно, предполагают того, кто все это делает. Вот этого "кто" просто нет, он отсутствует" [110].

Только в качестве примера C. Чернышев писал, что у нас 100 млн маргиналов: "Наше общество на самом деле - общество маргиналов, они у нас составляют большинство" [111]. Говоря о рыночных реформах, Чернышев предсказывал: "после этого, во-первых, будет грандиозный бардак, во-вторых, мы при этом в лучшем случае, продвинемся в с 10-х годов XVII века до 30-х годов того века. Неизбежны тяжелейшие социальные последствия" [112]. Поясняя свою мысль о незрелости советских общественных наук и самосознания советского общества, Чернышев продолжал: "мы находимся в ситуации полного непонимания того, что же надо делать, непонимания от начала до конца... Мы не понимаем буквально ничего" [113]. Криворотов поэтому полагал, что "в этих условиях реформа возможна, только если появиться так называемый просвещенный государь или реформатор. Как он появится - вопрос загадочный" [114].

Не стану обсуждать достоверность приведенных данных - их источники не указывались, и вряд ли они вообще существовали, но, по крайней мере, ими ставился вопрос о социальном фоне реформ и делался вывод о об опасности их поспешного и всеобщего проведения (проект "Открытое общество") при широком привлечении иностранного капитала и экспертов и необходимости авторитаризма.

Еще более остро влияние социально-нравственного состояния советского общества на проведение реформ ставился в выдающейся статье М. Казачкова "Лента Мебиуса". Автор - физик по образованию - был осужден в 1975 г. за антисоветскую деятельность, и статья написана либо непосредственно перед освобождением из заключения, либо сразу после освобождения. Основное внимание он уделяет коренному различию в характере российского общества от западного и восточного и влиянию советского периода на его состояние. Один пункт рассуждения состоит в следующей оценке состояния советского общества к периоду перестройки: "Лак культуры на Западе слой за слоем накапливался веками и образовал довольно прочную конструкцию. Все же, чем сегодня располагает советское общество, это тоненькая пленочка, чуть схватившаяся лишь в последние десятилетия упадка режима. Ведь все, что Россия к Октябрю 1917 г. накопила в культуре, было затем безжалостно выскоблено, как при самом топорном криминальном аборте... С тех пор основная масса населения утратила последние остатки и этих традиционных крестьянских ценностей и из народа во многом превратилась в толпу социально и культурно перемещенных лиц, а интеллигенция в ее классическом понимании просто вымерла" [115].

Другой - о высокой устойчивости традиционных основ российского общества. Он вслед за И. Бродским сравнивает общество с пирамидой, в основании которой находится национальное подсознание [116]. Из чего он делает совсем нетривиальный для сторонника демократизации общества вывод, что "если действительно существенная перестройка национальной пирамиды по всей ее высоте все же каким-то образом осуществится, то результатом ее с необходимостью станет разрушение этнокультурной самобытности данного народа, то есть в той или иной степени его исчезновение" [117].

Оценивая возможность конвергенции с Западом, явный "западник" Казачков считает, что она "принципиально невозможна. Основные свойства национального менталитета нимало не изменились, так что типологически речь, видимо, идет об очередной русской утопии... Конвергенция, осуществляемая технократами (как и в 1917 г., и вообще всегда - с лучшими намерениями), - это... сооружаемая из подручного материала еще одна идеологическая морковка на линии исторического горизонта, и она обречена быть на линии исторического горизонта, и она обречена на неограниченное удаление по мере "приближения" к ней" [118].

Впрочем, Казачков не ограничился этим печальным и для него выводом. Рациональный подход к задаче оздоровления советской экономики властно требует предварительного расчленения страны не только на суверенные республики (союзные и автономные), но и на сравнительно независимые "земли", в которых должны сформироваться более или менее самодостаточные хозяйственные комплексы [119].

Справедливости ради следует отметить, что изредка указанные проблемы посещали умы и высокопоставленных государственных деятелей. Так, отвечая на вопрос о том, верит ли он в перестройку, Л. И. Абалкин ответил: "Нет, пока у нас мальчишки пишут в лифтах бранные слова, ...пока не появится новое поколение, в котором с детства двигателем будет стыд - народ будет падать глубже и перестраиваться будет некому" [120]. Впрочем, никаких практических выводов из этих справедливых замечаний сделано им не было.

Таким образом, советское общество и государство, определяя экономическую политику в период перестройки, не могли опираться на достаточно глубокую научную ее проработку интеллектуальным сообществом. Так оно расплачивалось за многолетние гонения этого сообщества. При том все же у него оказалось немало здравых и ярких идей, в основном, у аутсайдеров этого сообщества. Но власть не оказалась способной их воспринять. И здесь нам приходиться обратиться к характеристике самой власти в период перестройки [121].

65. Как сделать рубль конвертируемым М., 1990. С. 3.

66. Там же. С. 134-135.

67. Там же. С. 119-120.

68. Ханин Г. И. Экономическая история Росси в новейшее время. Т. 1. Новосибирск, 2008.

69. Как сделать рубль конвертируемым Указ. соч. С. 120.

70. Там же.

71. Там же. С. 119.

72. Там же. С. 121.

73. Там же.

74. Там же. С. 123.

75. Там же. С. 125.

76. Проблемы прогнозирования. 1990. No. 2. С. 3.

77. Там же. С. 6.

78. Там же.

79. Там же. С. 40-45.

80. Там же. С. 14-16.

81. Там же. С. 17.

82. Там же. С. 18.

83. Там же. С. 48-54.

84. Яременко Ю. В. Приоритеты структурной политики и опыт реформ. М., 1999. С. 138.

85. Там же. С. 18-22.

86. Там же. С. 45.

87. Там же.

88. Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу. М., 1991. С. 42.

89. Платонов C. После коммунизма. Второе пришествие. М.,1991. С. 539.

90. Абалкин Л. И. Неиспользованный шанс. М., 1991. С. 74.

91. Там же. С. 76.

92. Экономическая реформа: поиск решений. М., 1991.

93. Ясин Е. Г. Российская экономика. М., 2002. С. 136

94. Там же.

95. Абалкин Л. И. Указ. соч. С. 122.

96. Там же. С. 124.

97. Ясин Е. Г. Указ. соч. С. 143-145.

98. Рыжков Н. И. О концепции перехода к регулируемой рыночной экономике / Трудный поворот к рынку. М., 1990. С. 526-556.

99. Там же. С. 535.

100. Там же. С. 550.

101. Колобова В. Григорий Явлинский. М., 1998. С. 54-57.

102. Переход к рынку. М., 1990. С. 68.

103. Там же. С. 73.

104. Там же. С. 220.

105. Там же. С. 211.

106. Народное хозяйство СССР в 1990 г. М., 1991. С. 36.

107. Переход к рынку. М., 1990. С. 101.

108. Абалкин Л. И. Указ. соч. С. 225-228.

109. Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики. М., 1996. С. 96.

110. Платонов С. После коммунизма. Указ. соч. С. 357.

111. Там же. С. 371, 373.

112. Там же. С. 367-368.

113. Там же. С. 375.

114. Там же.

115. Казачков М. Лента Мебиуса // Дружба народов. 1991. No. 5. С. 235.

116. Там же. С. 238.

117. Там же. С. 239.

118. Там же. С. 247.

119. Там же. С. 251.

120. Абалкин Л. И. Указ. соч. С. 86.

121. Она дается в подготовленной мною к печати книге "Экономическая история СССР в период перестройки".

Примечание. В статье Ханина много интересных фактов. В настоящее время, когда предстоит вырваться из пут "рыночной экономики" и перейти к нормальному плановому развитию, необходимо проанализировать обсуждавшиеся 20 лет назад идеи и соображения (разумеется, отделив научные результаты от навешивания лапши на уши в интересах врагов нашей страны). Обратим внимание на явную недооценку Ханиным мощи советской экономики. В 1981-1985 гг. она развивалась в разы быстрее любой другой экономики (рост ВВП на 20%), за исключением японской, в которой как раз был расцвет "японского экономического чуда" (рост ВВП на 21%). И только Горбачеву удалось сломать экономику нашей страны. Но и сейчас мы сравниваем макроэкономические характеристики РФ с таковыми для РСФСР в 1990 г. и констатируем заметное отставание по всем характеристикам (кроме ВВП, который в 2008 г. достиг было уровня 1990 г., но из-за кризиса покатился вниз). - А.О.