Книжные новости в Русском Журнале

На этот раз у нас обзор литературной нон-фикшн, каковая разделяется на живой разговор о живой литературе - и на "литературную критику" в западном понимании: второе ближе к свободному литературному комментарию.

На этот раз у нас обзор литературной нон-фикшн, каковая обычно разделяется на то, что мы привыкли понимать под критикой - живой разговор о живой литературе, - и на "литературную критику" в западном понимании. Второе ближе к свободному литературному комментарию, иногда это похоже на науку, иногда - не очень, и обыкновенно мы находили это в разделе "Эссеистика и критика" питерской "Звезды". С некоторых пор в эту сторону переместилась новомирская "Литературная критика", где мы отныне читаем "заметки" Александра Кушнера на полях стихотворений Батюшкова. Надо сказать, что оригинальные пушкинские "заметки" были все же в большей степени "критикой" в привычном нам понимании: Батюшков в 1830-е был поэтом живым и все еще актуальным. Кушнер пытается пок! азать, что Батюшков "жив" в разного рода цитатах у поздних поэтов - от Лермонтова до Рейна. "Открытий" там нет, есть общие места и свободное говорение, перетекающее в старые стихи Кушнера ("Кто первый море к нам в поэзию привел..."); впрочем, есть там и одно новое, про то, что поэт всегда не один, что его окружают тени и т.д. Вся эта новомирская подборка, похоже, ритуальна, и в коротком "врезе" редакция поздравляет автора с семидесятилетием, выражая благодарность за сотрудничество и надежду на плодотворное его (сотрудничества) продолжение.

Образцовый опыт того, что надо понимать под "историко-литературной" критикой, находим в следующем номере "НМ": это короткая рецензия Геннадия Обатнина на "Поля" Николая Кононова. Здесь пример того, как правильно выстроенный исторический ряд объясняет последние "авангардные&q! uot; поиски (речь об одностопных размерах), впрочем, наверное ! имеет см ысл сказать, что такая критика отличным образом объясняет поэтов "школьно-экспериментальных", а Николай Кононов именно такой поэт. Редакция "НМ" столь затруднилась с определением жанра этой рецензии, что поместила ее в странную рубрику "Борьба за стиль". Между тем, повторимся, статья совершенно классическая. И отменно короткая (называется: "Брат краткости").

Чего не скажешь о профильной "литературной критике" этого номера. Здесь в самом деле живой разговор о живой (авторское определение: "молодой") литературе. Разговор не короткий. Итак: Евгения Вежлян. "Портрет поколения на фоне поэзии". Речь там не об одном поколении, но сразу о нескольких, причем принцип отделения (выделения?) одного поколения от другого не стилистический, но скорее номинальный: есть т.н. "тридцатилетние", и они, как нам говорят, "группир! овались" вокруг Дмитрия Кузьмина с его "Вавилоном", и есть "двадцатилетние" - т.н. "эстрадное" поколение "Дебюта". Границы размыты, Воденников "прибивается" и там, и там, но его здесь именуют "старшим предшественником" "дебютовцев". Между тем самых заметных поэтов из т.н. "поколения тридцатилетних" - тех же Максима Амелина, Бориса Рыжего, Ингу Кузнецову, наконец, Михаила Гронаса как-то трудно причислить к "вавилонскому кругу", каковой "круг" в конечном счете дал лишь одного заметного поэта (все того же Воденникова), да и то здесь непонятно, кто к кому прибился - "круг" к Воденникову или Воденников к "кругу".

Идея автора "Портрета" в том, что у "тридцатилетних" имеет место быть "сложная простота" и оглядка на культурные модели, тогда как "дебютовцы" не имеют за спиной (и в памяти) ничего, - все, что они име! ют, это "спонтанная искренность", от нее и пляшем. П! охоже на правду то, что сказано там про "сетевую поэзию": она в самом деле "традиционна" более чем и тяготеет к "позднесоветским образцам". Однако это будет справедливо для любой инерционной поэзии, не обязательно "сетевой". Однако даже в рамках "сетевой" Строчков отличается от Кабанова, а в рамках "поколения тридцатилетних" я не вполне понимаю, что объединяет Амелина и Рыжего, Воденникова и Гронаса. Короче говоря, вся эта возрастная риторика мало что объясняет, коль скоро мы полагаем, что литературное поколение совпадает с демографическим и определяется более социальными связями, нежели стилистическими поисками и осмысленным выбором исторических предшественников.

Похожий принцип - соберем все до кучи, а потом уж само как-нибудь пойдет - в опыте другого новомирского критика последнего призыва: Валерия Пустовая определяет некую "судьб! оносную миссию" "романов воспитания", вернее, в оригинальной формулировке: "ощутим переход судьбоносной миссии от внешнего мира к развивающемуся внутреннему миру героя". Но это уже не в "Новом мире", это в "Континенте" (нигде больше таких нечеловечески длинных статей не встретишь).

Валерия Пустовая, как известно, отличается поразительной красоты и ясности "критическим письмом", это в самом деле чистейшей прелести "позднесоветский" образец, и здесь можно цитировать взахлеб. Чего стоит "плотное тело свершенного, в которое колко тычется воздушный нуль возможности", или "мера съеденности души мировой данностью". Пир духа перемежается цитатами из Бахтина, а цель формулируется следующим образом:

"Подпирая судьбу человека логикой развития его общества, мы стараемся повысить в цене итоги его жизни за счет связи их с выводами времени".

И т! аким чудесным барочным языком на многих и многих страницах Вал! ерия Пус товая пересказывает с десяток "романов" (половина из которых не романы, но это так, пустяк). "Рожденными эволюцией" (так называется статья) и погребенными под "плотным телом Кроноса" оказались Денис Яцутко, Олег Павлов, Александр Кабаков, Сергей Чередниченко, Павел Санаев и Олег Зайончковский. В конечном счете, если отбросить всю груду стилистических красот, Бахтина, Кроноса и "мировую данность", в сухом остатке получим несколько не лишенных смысла наблюдений. Так, романы о детстве могут предполагать норму и некое выпадение из нормы, исключительность. В этом смысле "Петрович" Зайончковского - "живописание" нормального детства, и это правда. Про все остальное прочее сказать не могу, я не читала большинство "пересказанного" там. Однако "Все поправимо" - не "роман воспитания", но попытка "поколенческого романа", пространные "хроники частной жизни", достаточно давние; а ! еще более давняя книга Санаева - совсем даже не роман, а повесть о детстве (как и "Петрович" Зайончковского). Вообще, "роман воспитания" - что называется, "твердая форма", и если б Валерия Пустовая обратилась к учебникам по теории литературы, ряд бы ограничился сам собою.

Очень длинная статья приблизительно про то же и с попыткой анализа тех же "Потусторонников" Сергея Чередниченко в последнем "Знамени": "Дети и отцы: ключ к пониманию". Евгений Ямбург пытается взглянуть на "литературное творчество молодых глазами педагога". Не знаю, как педагоги, но "молодые" скорее всего "ниасилят" скучноватый многостраничный коктейль из Тейяра де Шардена, Даниила Андреева и о. Александра Меня. Зато в "Знамени" сентябрьском в том же жанре литературной нон-фикшн живые и на редкость увлекательные мемуар ы Бориса Грибанова о Давиде Самойлове. Подразумеваемый эпиграф - из Багрицкого: "Припомним же попойки и дуэли, любовные прогулки при луне". И в том же номере содержательная рецензия Артема Скворцова на самойловский том "Библиотеки поэта".

Что до "монографических" героев нашей критики, то в "знаменской" "Номенклатуре" - последовательно - Анатолий Королев и Анатолий Азольский; Алла Латынина в "НМ" традиционно разбирается с Борисом Акуниным, Евгений Ермолин в "Октябре" пытается "в нескольких словах" (неско! льких тысячах знаков) "сказать самое важное о прозаике Вячеславе Пьецухе", который "неисчерпаем как электрон", но чемпионом последних месяцев, стал, похоже, Захар Прилепин. Этому "зеркалу несостоявшейся русской революции" посвящена "двойчатка" Сергея Белякова и Сергея Костырко в "Новом мире", а кроме - блестящая рецензия С.Гедройца в сентябрьской "Звезде", зачин которой я с удовольствием процитирую:

"...За этим текстом, как за настоящим романом, бегут рецензии - тоже как настоящие - и на бегу бормочут: мать, наша мать.".

В том смысле, что Захар Прилепин пересочинил изучаемую в школе повесть Максима Горького. Про путь молодого алкоголика в гущу классовой бор! ьбы. Или в чащу. Логика требует, чтобы по такому случаю выступ! ил какой -нибудь латентный диктатор и поощрил Захара Прилепина резолюцией: очень своевременная книга. И, конечно, такой нашелся. Главный редактор газеты "Завтра". Только перепутал - думаю, нарочно - слова. Шутить так шутить. Благословляю, сказал, кудрявого этого мальчика. Как все равно Державин - Пушкина. Как если бы презентация данной книжки в Нижнем Новгороде была лицейским экзаменом.

Короче, примите как факт, что есть такая вселенная, где роль классика словесности вполне способен исполнить Александр Проханов. Практически не сходя в гроб. ... Но, в общем, все перепуталось, и некому сказать: а где, братец, здесь нужник?