Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Книжные новости в Русском Журнале Книжные новости в Русском Журнале


Книжные новости в Русском Журнале


Сегодня в выпуске
10.10.2006

Журнальное чтиво. Выпуск 225

Октябрь уж наступил, но не в "Журнальном зале". Речь пойдет о погоде, о спортивных упражнениях, об инерции больших жанров, о натужном архаизме и о "новой искренности" сорокалетних.

Октябрь уж наступил, но не в "Журнальном зале". У нас черед стихов... но не осенних ямбов, а привычной журнальной прозы.

Итак, стихи сентября-августа, - речь пойдет о погоде, о спортивных упражнениях, об упражнениях в версификации и об инерции больших жанров, о натужном архаизме и о "новой искренности" сорокалетних, тоже отчасти натужной и инерционной, ибо лета уж к чему-то иному клонят.

Для затравки - о погоде. В августовском "Знамени" дождя "рассеянная масса" от Мих. Айзенберга. Впрочем, короткие стихи, давшие название "влажному" циклу, сезонно-летние, и стоящая в воздухе теплая морось тяжела и неподвижна:

Заросшее травою озерцо
следит за комариной пляской.
День марлевой ложится на лицо,
а вечер влажною повязкой.

Перебеляя воздух, дождик-вязь
чуть сеется из вечного запаса.
И целый день, почти не шевелясь,
стоит его рассеянная масса.

Там ленивая исто! ма во всем, единственная вещь, которая актуальна и годится для разговора, - погода. Если какое-никакое движение-изменение происходит, это движение воздушных масс - всего лишь сезонный циклон; ничего другого в этом разреженном "рассеянном" пространстве нет, и быть не может. Здесь перечитывают Тютчева и... пересчитывают насекомых, черных и белых, других цветов не различаем, другие цвета и оттенки бывают не здесь, а там ... далеко, на севере, в Париже:

Мирных жители краев
пересчитывают вслух
летом черных муравьев,
а зимою белых мух.

Синеват еще Париж?
Сероват еще Брюссель?
Мировая карусель
завертелась, говоришь?

Так и выгонит циклон
к незначительным друзьям -
к белым мухам на поклон
или к черным муравьям.

Зато в "Знамени" #9 рассеянности и разреженности как не бывало, здесь большой цикл Марии Степановой с коротким названием "О". "О" - это Оли! мпийский гимн, Одический восторг, это круглый мяч, стремящийся быть мечом, это Отверстие баскетбольной корзины, наконец. Мария Степанова, поэт, 1972 г. (так читаем в редакционном врезе), слагает оду Марии Степановой (1979, рост - 202 см), лучшей баскетболистке Европы прошлого года (примечание редакции внизу страницы). Собственно, ода здесь - более метафора, одический момент наступает по ассоциации с высоким жанром, по отсылке к гимнам, к античному хору, по эмоциональному ощущению. Но по интонации, по смыслу и по ближайшей поэтической инерции это элегия, конечно. Это "большая элегия", образцы очевидны:

И тогда ты кричишь. По-английски: зима, зима!
Приближается звук. И на склоны холма, холма,
На немой океан, на квадраты пустынь и веток
Осыпается порох и прах безымянных клеток...

Сюжет прочитывается в очертаниях все того же титульного "О": сначала - мяч в игре (&qu! ot;игра детей без Отца"), затем телевизионная тарелка и свадебные кольца, наконец, Зоо, женщина, обезьяна, и все вместе - округлость материнского живота:

В ожиданье амнистии, как перед Страшным судом,
Тут и я посижу у пруда, приоткрытого льдом,
Обезьяньи ладони, как свод, укрывающий свод,
Уложив на живот,

Чтобы то, что обещано в темном пространстве пустом,
Как победный салют, относилось и к нам с животом,
Относилось как ветром, ложилось в объятья само,
Словно в ящик письмо.

В красно-белом пальто, в красно-белом широком пальто
Посидим у пруда, положившись на это и то,
Безразмерное О, как широкий оконный проем,
Населяя вдвоем.

"Новый эпос" Марии Степановой, похоже, небанальная альтернатива т.н. "новой искренности" малых лириков того же "поколения тридцатилетних", инерция "длинного дыхания" здесь в самом деле заставляет вспомнить Бродского, равно нер! егулярные смены ритма и пластичные перетекания сюжета и смысла! - Елену Шварц. Впрочем, о чем-то подобном уже однажды писали, равно много писали вообще о пристрастии Марии Степановой к большим жанрам, это такое же общее место как "холодный архаизм" Максима Амелина.

Новые стихи Амелина в 9-м номере "НМ", подборка называется "Единственный Одиссей", понимать это надо как культурную цитату с известной логической перестановкой: Одиссей, тот единственный, кто возвратился. Максим Амелин выбирает этот сюжет для очередных экспериментов с античными метрами:

... сообща напали,
кровеносную жилу надрезали
на вые быка,
дабы насытиться мясом
парным, не жаренным на костре,
и напиться рудой, - до костей был обглодан
день возвращения. -

За то погибель им досталась
всем в удел, по отдельности каждому. -
Из! них не узрел
дома по странствиях многих
никто. - Единственный Одиссей,
отвлекаемый выспренним гласом от зова
утробы трубного,

не вскорости, но воротился
восвояси.

Но пафос не в этом, пафос в заключительном memento mori:

Зачем пересказывать
известное всем? -
Памороки обреченным
отшибло напрочь, - время пришло
вновь напомнить, что все и даруется Богом,
и отнимается!

Там есть еще ритуальное поминание графа Хвостова и неритуальное "подражание Ивану Волкову", но суть "холодного архаизма", кажется, в том, что оригинал бледнее копии, "подлинник хуже списка", "миф о Париже больше, чем сам Париж", и это могло бы вселять надежду, но не вселяет. Ибо первый же point "одиссеева цикла" - "искусство безжизненно, жизнь безыскусна". Круг замкнулся.

Здесь - не знаю, кстати или некстати, - укажем на Анатолия Наймана и его &q! uot;спортивный опыт" ("Октябрь" #9). Сюжет в изображении страсти, боли и движения (каковые изначально тоже игра, т.е. "вторичная моделирующая система") сначала на экране, а потом - с экрана - в стихе. При этом стих следует "перегородить" "новИзнами" - в буквальном смысле. Парадокс в том, что "новизны" здесь выглядят архаическим усложнением, а "хавы" - то же, что асфоделии, просто с обратным знаком.

Гримаса боли, ну же, мни и рви экран!
По щиколоткам бьют, коленям, икрам.
Матч ни которой из команд не выигран,
обеими, наоборот, проигран.

Планктон трибун не освежить новизнами.
Пронизывает снег с дождем до дрожи.
Защитники изгвазданы, замызганы,
и хавы с нападающими тоже.

- Кентавр, зачем скатал ты кудри-гривушки
в набухшие шинельной псиной гроздья?
Меркурий, где твои сандальи-крылышки,
где легкость, взлет, прозрачность где стрекозья?

- Да так-то так, но манит все ж спортивная,
изрытая без жалости, без плана,
а не благоухающая, дивная,
в цветущих асфоделиях поляна.

Подборка называется "С грустью, с грубостью", сюжет ее - в смешении: высокого и низкого, глухого и звонкого, яркого и грязного. Это может выглядеть брутально и грустно, и есть некий общий знак в том, что разделяет, - то самое "красное перо":

Птица ли рассветом, рыба
отделила от вчера
завтра - той и той спасибо,
обе красного пера.
Птица-вызов, рыба-тайна
влет и вплавь добро и зло
вновь смешали. Что брутально -
Бог с ним: грустно, что светло.

Это было нелирическое "октябрьское отступление", а мы вернемся к "новомирским" стихам: отдел поэзии 8-го номера открывает Алла Горбунова ("Тонущий город"). Юрий Кублановский во "вступительном слове&qu! ot; представляет ее как наследницу "глухого ленинградског! о андегр аунда 60-70-х". Лауреат премии "Дебют" "впитывает традиции" Сергея Стратановского и Елены Шварц, полагает Юрий Кублановский, и, кажется, он прав. К слову, сам Стратановский в опоздавшем летнем номере "Звезды" "оживляет бубен" и пытается доказать несправедливость давней максимы "К зырянам Тютчев не придет": длинная этническая стилизация называется "Вяйнямейнен и русский князь".

А завершает отдел поэзии 8-го "НМ" выборка из "Черновика" Дмитрия Воденникова, в свою очередь, представленного здесь "лидером "новой искренности"". Лидер "новой искренности" перешагнул тридцатисемилетний рубеж, в чем признается в "Единственном стихотворении 2005 года". Но, кажется, никакого нового качества, кро! ме все той же пресловутой искренности, он там не приобрел, а самоповторы и перепевы старых, удачно найденных интонаций эту самую инфантильную "искренность" нарочито форсируют:

Только не было сил у меня быть огромной дощатой скворешней
и тянуть соловьиный кадык в лопушнях золотых неудач...
- Это кто ж, интересно, у нас
тут такой неземной и нездешний?
- Это я, это я тут у вас - весь такой неземной и нездешний,
потетешкай меня, послюни, ткни мне в пузо цветной карандаш.

Потому что я тоже смотрю из своей лопоухой весны
на ужасную взрослую жизнь - и никак не могу наглядеться:
сколько разных, прекрасных, родных -
я когда-то любил и забыл
в 21 столетье своем, в ненасытном твоем королевстве.

Впрочем, справедливости ради, "Единственное стихотворение..." было предисловием к "Черновику", сам же "Черновик", похоже, призван стать неким поколенческим итогом, или "послеслови! ем". Здесь групповой портрет на апрельской горе - в крепк! осшитых дурацких пальто, затем перекличка:

- Здравствуйте, - скажет один. - Я единственный в этой стране,
защищавший поэзию от унижения ... итд.
- Здравствуйте, - скажет второй, - если когда-нибудь в дымный апрель,
выпив полбутылки мартини (или чего вы там пьете?),
вы вдруг вспомните обо мне, затосковав о своей несбывшейся жизни, -
НЕ СМЕЙТЕ ОТКРЫВАТЬ МОИ КНИГИ,
НЕ СМЕЙТЕ ВОСКРЕШАТЬ МОЙ РАССЫПАННЫЙ ГОЛОС,
НЕ НАДО БУДОРАЖИТЬ МОЙ ПРАХ.

Потому что я любил вас гораздо больше, чем вы меня, -
скажет четвертый...

Наконец выходит автор и говорит монолог. Он вполне ощущает себя "лидером новой искренности", но здесь он резонер. А в целом структура воденниковских сборников отчасти напоминает школьные декламаторские "композиции" 70-х: ведущий и сменяющие друг друга "голоса" на фоне "хора". Впрочем, с таким же успехом можно сказать, что это пародия на греческий хор, что это человек-оркестр, ! наконец. Но лидер и резонер напоследок говорит там слова надежды и утешения. Так что я, пожалуй, на этом поставлю точку.

...так как на роль человека с трудной мужской судьбой претендую все-таки я,
то все, что останется мне, - это выйти вперед,
наклониться к людям (ближе других) и сказать:
- Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые...
Все мы немного мертвы, все мы бессмертны и лживы.
Так что постарайтесь жить - по возможности - радостно,
будьте, пожалуйста, счастливы и ничего не бойтесь
(кроме унижения, дряхлости и собачьей смерти,
но и этого тоже не бойтесь).

Подробнее
Американские еретики

Ариэль Гор. Шоу "Смерть и воскресение". Тони Хендра. Отец Джо. И Хендра, и героиня Гора стремятся выйти за рамки официальной церкви. Каждый мечтает о "веселом" Боге, о модернизации христианства. И обоим везет на этом пути.

Ариэль Гор. Шоу "Смерть и воскресение" / Пер. с англ. С.Збарской. - М.: Гаятри, 2006. - 224 с. (Серия "Коffейное чтиво").

Тони Хендра. Отец Джо / Пер. с англ. О.Дементиевской. - М.: Гаятри, 2006. - 336 с.

Бог - это не обязательно скучный, суровый догматик. Истины Его могут быть открыты не только убежденным, но и сомневающимся. Святость не есть прерогатива служителей традиционных конфессий. Достичь религиозного просветления можно, и не находясь в лоне Церкви.

Так рассуждают авторы (и герои) двух новых книг, во многом схожих. Их авторы принадлежат к англо-американской культуре 60-80-х. Оба - писатели, журналисты, католики. Ариэль Гор к тому же лидер женского радикального движения, главный редактор журнала "Хип-мама", автор бестселлеров о материнстве и путешествиях. Тони Хендра вдобавок актер, режиссер, продюсер, основатель сатирического журнала "Национальный Пасквиль", звезда светской хроники по обе стороны океана. И Гор, и Хендра изрядный кусок жизни провели в странствиях по Америке: бродячие театры, hitch-hiking... У каждого из них был свой специфический путь к христианству, своя духовная эвольвента. Об этом и книги - литературно, быть может, и не первоклассные, но любопытные по иным своим параметрам.

Роман Ариэль Гор - этакое посткеруаковское road-moovy. Героиня, актриса Франкка (сценический псевдоним - Святая Кэт), участвует в апокрифическом шоу на библейский сюжет. Усилием воли она может заставить кровоточить царапины на ладонях. Правда, открыться стигматы могут только натощак, но после представления можно вволю оттянуться:

- Вкусно?
- Божественно, - с трудом выговариваю я, запихивая в рот еще и еще картошки.

Не "смерть и воскресение", а прямо-таки "голод и насыщение"!

Под стать "Святой Кэт" и прочие участники труппы: философствующий саксофонист, воздушная гимнастка без ангажемента, трансвестит "с пространными мечтами", иммигрант-огнеметатель, аутичная гадалка и рыжебородая певица. В двух потрепанных фургонах труппа колесит по Америке, забавляя публику и эпатируя клерикалов (включая разного рода "спасенных протестантов из общества "Бог против косяков""). Но после того, как в профессиональные секреты шоуменов сунула нос лос-анджелесская журналистка, возник скандал. Спасаясь от разбушевавшихся католиков-"хоругвеносцев", Франкка бежит куда глаза глядят... Что же за американский дорожный роман без ночлегов в пустыне, без цитат из Pink Floyd, без странных бесед с маргиналами-отшельниками, лысеющими хиппи, бродячими интеллектуалами, добровольно изгнавшими себя из мегаполисов?

Книга же Хендры - non-fiction, автобиографический роман. История о том, как мальчик из английской глубинки, воспитанный дома в протестантском духе, нашел учителя и собеседника в католическом монастыре. "Отец Джо был пророком возможного. Он утешал пострадавших, выхаживал измученных, увещевал несовершенных". Он стал для Тони другом на долгих полвека - до самой своей смерти. Трудно придумать людей более непохожих, чем два героя этой книги. Хендра вырос, переехал в Америку, редактировал там скандальный журнал, писал антицерковные памфлеты, ставил комическую пьесу об Иисусе-женщине - в общем, коллекционировал грехи с ненасытностью прожженного циника и святотатца. Отец Джо тем временем усердно молился, наставлял непутевого "сына" на верный путь, прощал святотатства. Встречались они редко, но переписка их не ослабевала. Отец Джо уберег Хендру от самоубийства после череды семейных и творческих неурядиц, но он же отговорил сатирика (после его возвращения в Англию) от попыто! к обратиться к монашескому служению: земному - земное. "Человек-талисман", "спаситель моей души" - так именует отца Джо Тони Хендра. Но, как истинный скептик, он не может в конце книги не задаться вопросом: "А что, если семьдесят лет умерщвления, ограничения и служения напрасны?.."

Книги эти двоякоострые - и о драматизме личных отношений героев с Богом, и одновременно о реакции общества на "ересь" неканонически верующих. Первая тема - мучительно темная, уводящая в глубины истории и теологии. Вторая в последние годы отягощена параллелями из мира кино, литературы, шоу-бизнеса (претензии церковных иерархов и так называемой "христианской общественности" к фильму Скорсезе, романам Елинек, песням Мадонны и т.д.) И Хендра, и Франкка стремятся - каждый по-своему - выпутаться из догм религиозного фундаментализма, выйти за рамки официальной церкви. Каждый из них мечтает о живом, "веселом" Боге, о модернизации христианства. И обоим в известном смысле везет на этом пути. Тони Хендра нашел удивительного друга в бенедиктинской обители, Франкка с друзьями в течении нескольких лет знакомила публику со своей версией библейских событий. Но даже самые продвинутые монастырские отшельники - увы! - смертны, и самый добрый католик для разрешения богословских споров может ! однажды взяться за револьвер.

Подробнее

Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

В избранное