Книжные новости в Русском Журнале

Дневники Сахарова обладают большой силой воздействия. Почему он пускается в диссидентские истории? В книге много подобных вопросов, ответы на которые нужно искать именно сегодня.

10 октября 1975 г. А.Д.Сахарову была присуждена Нобелевская премия мира. В течение 2006 года в издательстве "Время" выходило собрание сочинений академика: двухтомная публицистика, трехтомник воспоминаний, последние три тома - дневники. На обложке дневников две фамилии - Андрей Сахаров и Елена Боннэр - и подзаголовок: "роман-документ". О том, как складывался проект, рассказывает Елена Холмогорова, один из редакторов книги.

РЖ: Кто, кроме вас и Елены Георгиевны, участвовал в подготовке издания?

Е.Х.: Галина Авербух, старинная приятельница Елены Георгиевны, проделала огромный труд - она расшифровала эти рукописи, в которых было множество непонятных слов, провела массу сверок.

Кроме того, Галина Авербух вместе с Виталием Романенко составили указатель. Особенность именного указателя к ! дневникам в том, что часть персонажей здесь названа по-домашнему: Пуся, Муля... Но даже если человек назван "Таня", может быть десять вариантов - кто эта Таня, упомянутая в разных местах.

Если говорить о тех, кто работал над проектом в целом, это прежде всего Юрий Шиханович, один из ближайших друзей Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны. Значительную часть периода, о котором идет речь в дневниках, он провел в лагерях и психиатрических больницах.

У этой книги своя почти десятилетняя история. Воспоминания Андрея Дмитриевича Сахарова вышли в 1996 году - черный двухтомник, в котором мы с Шихановичем были и соредакторами, и соавторами комментариев. С тех пор за десять лет ни одной строчки Сахарова - кроме каких-то отдельных очень небольших, фрагментарных интервью - не публиковалось.

РЖ: Елена Георгиевна пишет, что она начала работу над дневниками в 2001 году. Это ее собственная инициатива или ваше предложение?

Е.Х.: Нет! , ее собственная инициатива. Мы все знали, что существуют каки! е-то дне вники, но она свою работу над ними держала в некоторой тайне. Многие письма Андрея Дмитриевича ведь до сих пор закрыты. Их более ста. И огромное количество телеграмм, в том числе несколько сотен телеграмм значимых и подробных. Поэтому Елена Георгиевна самостоятельно работала, расшифровывала и на все вопросы отвечала уклончиво: "Ну, время придет - будут дневники".

А идея этого собрания принадлежит генеральному директору издательства "Время" Борису Натановичу Пастернаку. Он сначала говорил о воспоминаниях, о публицистике и только потом аккуратно спросил: а дневники? И когда Елена Георгиевна поняла, что речь действительно может идти о публикации, эта работа в значительной мере уже подошла к концу. Но, конечно, трудно сказать, что она полностью завершена. От идеи до выхода этих восьми томов прошел на самом деле всего-навсего год. Поэтому и в последние секунды вносились какие-то изменения.

РЖ: В чем состояла проведенная вами редактура это! го текста?

Е.Х.: Мы долго мучились с названием, а потом я предложила Елене Георгиевне: "Давайте сделаем странно, так никто никогда не делал, но мне кажется, что это будет самое точное: "Дневники" - название, а роман-документ - это жанр". Мне кажется, что в таком подзаголовке даже есть какой-то шарм.

"Роман-документ" можно трактовать по-разному: и роман как история отношений, потому что это совершенная история любви, лав-стори в чистом виде; и роман как произведение литературное. Вместе с тем книга получилась документальной.

Дневники изданы под двумя фамилиями, и записи велись в одних и тех же тетрадях, но двумя авторами почти синхронно. Поэтому текст похож на слоеный пирог. Записи и Андрея Дмитриевича, и Елены Георгиевны, относящиеся ко времени, которым датированы дневники, - первый слой. Второй слой - современные комментарии, которые Елена Георгиевна стала делать после 2001 года. И третий - собственно говоря, подст! рочные примечания Елены Боннэр от первого лица, свободные, не ! академич еские. Получается как бы три параллельных дневника в одном. В такой триаде тоже, мне кажется, своеобразие и ценность работы.

Редактура начиналась там, где нужно было, допустим, что-то неясное прописать, поправить комментарии: и позднейшие - второго ряда, и подстрочные. Иногда возникали сомнения в расшифровке, и тогда сверяли рукописи.

РЖ: Раздел книги, обозначенный в издании заголовком "До дневников", отдельно публиковался в "Знамени", но в тексте есть некоторые отличия. Насколько изменен журнальный вариант по сравнению с книжным?

Е.Х.: Главным образом, он сокращен. Сокращен сильно, - я думаю, на треть примерно, не меньше. И, кстати говоря, "До дневников" - вполне самоценный документ. Помимо всего прочего, у Елены Георгиевны несомненный литературный дар, она все-таки автор довольно большого количества книг. Я очень люблю ее "До! чки-матери" - автобиографическую книгу.

После публикации в "Знамени" мы получили письма разгневанных читателей, что далеко не все интимные вещи могут стать предметом обсуждения. Воспоминания все-таки составлялись иначе. Они литературны по форме, и понятно, что стремление к обобщению здесь гораздо больше, чем в дневниках. А дневники - это обнаженная, исповедальная вещь, что жанр и предполагает.

РЖ: В текстах немало очень жестких фрагментов. Не было ли протестной реакции от тех, кто упомянут в этих дневниках, в особенности в негативном ключе?

Е.Х.: Тут непростая ситуация: затронуто очень много семейных проблем. Не секрет, что отношения Андрея Дмитриевича с детьми его от первого брака были очень сложными. И в дневниках он часто и с большой горечью об этом пишет. Себя винит во многом. И я думаю, что детям и родным это будет читать непросто. Но б! ыло принято решение: публиковать без купюр. И мы выдержали это! т принци п.

Есть, конечно, нелицеприятные оценки. Но пока что никаких рекламаций мне не известно.

РЖ: Публикация "Дневников" открывает ряд неожиданных деталей. Например, Елена Георгиевна откровенно сообщает, что Нобелевская речь Андрея Дмитриевича в значительной степени была написана ею. Помним, что работа над документами автором держалась в секрете. Сколько еще таких сюрпризов ожидает читателя? До какой степени аутентичен текст?

Е.Х.: Думаю, тут не должно быть больших проблем. Трудно, конечно, говорить, но, мне кажется, для любого читающего степень откровенности будет настолько очевидна, что вряд ли могут возникать какие-то подозрения в купировании. Я думаю, со временем материалы архива станут полностью открыты, и тогда можно будет провести сравнительный анализ.

РЖ: Судьба записок непроста: часть дневников была выкрадена, а потом восстановлена Сахаровым. Как происходила реконструкция?

Е.Х.: Это вообще ! история совершенно поразительная. Дело в том, что в годы горьковской ссылки квартира, в которой Андрей Сахаров и Елена Боннэр жили в Горьком, была "прозрачной", полностью доступной для КГБ. Супруги знали об этом и, уходя из дома, рукописи, дневники брали с собой. Причем Андрей Дмитриевич часто носил их в буквальном смысле на себе - в сумке через плечо. (А Елена Георгиевна дневники переправляла на Запад, чуть не прибинтовывая к телу). И при всем том у Андрея Дмитриевича, как я понимаю из его дневников, была какая-то детская наивность и совершенно неистребимая вера в человечество. Кстати говоря, когда он лежал в больнице во время голодовок, при чудовищном насильственном кормлении, как раз во время проведения этих физически и нравственно мучительных процедур праздновали День медицинского работника и ему принесли книгу, попросив написать благодарность врачам. И он это сделал. Такое страшное глумление...

Органы не раз подстраивали ловушки. Охота за портфелем шла ! постоянно. Однажды Сахарову сказали, что в зубоврачебный кабин! ет нельз я входить с сумкой из-за соблюдения стерильности. И он поверил, оставив сумку с документами! В КГБ беспардонно пользовались его доверчивостью, прекрасно зная, конечно (они тонкие психологи), что он в каких-то ситуациях наверняка проявит неосторожность. Как-то в окно машины, где находился Сахаров, постучала женщина, прыснула ему в лицо одурманивающий состав. Сумка исчезла.

Здесь, в дневниках, есть так называемые ретроспективы - это дневники, которые восстановлены после краж по памяти, но возвращение таких утрат - свидетельство невероятного внутреннего мужества.

Эти "ретроспективы" - довольно большие массивы текста с фиксированным началом и концом, записи горьковских лет - более "воспоминательны", чем документы, созданные непосредственно по следам события.

РЖ: А восстановление происходило сразу после краж или через несколько лет?

Е.Х.: Нет, сразу.

РЖ: Издательство "Время", кроме собрания! сочинений Андрея Дмитриевича, выпускает еще собрание сочинений Солженицына. Не возникает ли здесь какого-то внутреннего конфликта?

Е.Х.: Когда я узнала о "солженицынском проекте", пришла в ужас, испугавшись, что Елена Георгиевна тут же откажется от издания. Но характерна одна ее реплика: "Ну это же надо, до чего дошло!"

Собрание сочинений Солженицына - это огромное тридцатитомное, если не ошибаюсь, предприятие, где будет все. Когда проекты завершатся, и весь корпус станет доступен в полном объеме, можно будет проводить интересные параллели. Оба проекта грандиозны.

У Сахарова и Солженицына были серьезные фундаментальные разногласия. Но сейчас, когда какой-то промежуток нас от того времени отделяет, кое-что сглаживается. Главное, что эти два оппонента во многом определили лицо второй половины 20 века. Неслучайно, может быть, что их книги выпустили даже в похожем оформлении - я видела эскизы собрания сочинений Солженицына.

Е.Х.: Это стремление имеет в разных случаях несколько разные оттенки. Все-таки Сахаров писал мучительно тяжело, как бы под давлением, из чувства долга. Для Солженицына же сам процесс совершенно органичен. Солженицын - трибун, у него, что называется, ничего личного. А "Дневники" мне напомнили одну восточную пословицу: главное дело твоей жизни - то, которым ты занимаешься в данный момент. И вот эта "моментальность" поразительно проявляется в дневниках. В один день "на равных" могут быть отмечены покупка картошки и встреча с президентом или премьером какого-нибудь государства. Причем это происходит совершенно естественно, без всякой рисовки. Солженицын все время как-то поднимается и на все смотрит чуть-чуть свысока. Я не имею даже в виду какой-то снобизм или высокомерие: он смотрит с некой писательской, философствующей точки зрения. У Солженицына - позиция и поза. А! Сахаров простодушен, он меньше всего трибун и меньше всего, может быть, и философ.

Когда мы готовили публицистические материалы, в сахаровском проекте конституции меня совершенно поразила вторая статья. Мне кажется, в ней сформулирована готовая национальная идея, о которой мы столько говорим: цель, к которой должно стремиться государство, - это счастливая, наполненная смыслом жизнь. Стремление к индивидуальному человеческому счастью Сахаров невероятно высоко ценил; это то, что Солженицын никогда бы во главу угла не поставил.

Так что я бы очень поостереглась сравнивать их в любых аспектах, кроме масштаба.

РЖ: Есть ли какие-нибудь данные о продажах первых пяти томов?

Е.Х.: Я не владею цифрами, но реализация книг началась. Получилось, к сожалению, не очень дешевое издание: оно объемное, его невозможно было никак удешевить. Но, насколько я знаю, спрос есть: собраны очень многие ранее не публиковавшиеся тексты. Я сейчас завидую ! людям, которые будут страшно ругать нас и склонять наши фамили! и за все огрехи (а они при таком темпе работы и таком малом коллективе были совершенно неизбежны), будут писать на этом диссертации. Я завидую и тем, кто станет делать следующее собрание, когда они будут иметь уже все это и смогут заниматься настоящей академической работой. Возьмут "Летопись жизни, научной и общественной деятельности", которую сейчас составляет архив Сахарова в Москве. Когда можно будет все это положить рядом: дневники, летопись, воспоминания - и все это будет находиться не по отдельным архивным папкам, а под одной обложкой.

РЖ: Насколько вероятно в будущем появление академического текста дневников? Предоставит ли Елена Георгиевна оригинальную рукопись, необходимую для текстологической сверки?

Е.Х.: При нынешних технологических возможностях академический тип издания вполне реален. Но, думаю, что главным в нем все-таки должны быть комментарии: и воспоминания, и публицистика, и дневники откомментированы пока только по самому ! верхнему слою, по-настоящему не соотнесены друг с другом. Огромный фактологический пласт остался не проверенным до конца. История диссидентского движения пока еще недостаточно описана, в частности, история издания "Хроники текущих событий". И многие вещи еще, конечно, требуют дополнительного исследования.

РЖ: Какая реакция на это издание возможна сейчас, когда историческая память так стремительно ослабевает, а общественная жизнь организована совершенно иначе, чем 10-15 лет назад?

Е.Х.: Прогнозировать сложно. Велика вероятность "нулевой реакции": время изменилось настолько, что политическая составляющая нашей жизни во многом обесценена. Но все же сохранились какие-то неизменные вещи, которые не потеряют своей значимости ни при каких обстоятельствах: самоценность человеческой судьбы, например. Сахаров, в отличие от Солженицына, никого никогда не звал на баррикады. Это позиция внутренней честности и самоотчета. Она базируетс! я на нескольких опорных составляющих: "каждый выбирает дл! я себя&q uot;; "никого нельзя винить и осуждать". Последнее правило, кстати, распространялось и на агентов КГБ. Я бы сказала, что в качестве нравственного ориентира его переоценить невозможно.

Будет ли это прочитано сейчас? Мне кажется, что дневники, помимо прочего, обладают большой силой эмоционального воздействия. Ведь по формальным признакам у человека было все - материальное благополучие, общественное положение. Почему он вдруг пускается в диссидентские истории? Почему он идет на какие-то лишения? В книге поставлено много вопросов, ответы на которые нужно искать именно сегодня.

Беседовала Рива Евстифеева