Служба Рассылок Городского Кота

Книга на завтра
http://russ.ru/krug/kniga/current.htm

А. А. Аствацатуров. Т.С. Элиот и его поэма "Бесплодная земля". Издательство С.-Петербургского Университета, 2000.

Элиот человек неприятный, неприятный почти всем. Это его свойство, безусловно, говорит о его цельности. В мире, в котором где угодно встречаешь "the fool, fixed in his folly", думающего, что "He can turn the wheel on which he turns", в котором для писателя Павича история разделилась (http://www.svoboda.org/programs/OTB/1999/OBI.15.shtml) на прошлое, то есть время, когда люди жили без компьютеров, и будущее, в котором люди от компьютеров не оторвутся, в мире, в котором всюду fools соревнуются в смелости прогнозов о великой миссии интернета (на меня лично больше всего впечатления произвел fool, говоривший о том, что интернет наконец позволит находить объективную ценность каждого текста), короче говоря, в мире полых людей, Элиот не должен быть никому приятен.

Трудно найти другого поэта, который столько внимания уделял бы критике. Согласно Элиоту, любой текст имеет смысл только в контексте всей литературной традиции, так что значение и ответственность критика очень велики - он помогает читателю выработать чувство прошлого. Это, в свою очередь, имеет и этический смысл, поскольку от истории нельзя уйти, ее можно только повторить. Следование традиции помогает осознавать реальность такой, какой она есть, закрывающий же на традицию глаза служит этому миру (разумеется, это христианские взгляды), а мир наш:

The whole earth is our hospital
Endowed by the ruined millionaire,
Wherein, if we do well, we shall
Die of the absolute paternal care
That will not leave us, but prevents us everywhere.

Элиот также много писал об истории критики. Для него было важен тот факт, что в каждый момент настоящая литература занята взаимодействием с действительной реальностью (момент появления реализма как универсального метода означает, очевидно, полное исчезновения контакта с реальностью, забвение ее былого существования), поэтому история критики нужна для сохранения жизни в современной литературе. Элиот очень часто употребляет слово "чувствительность", это для него есть умение замечать изменения в мире, вообще любые оттенки и различия. Нельзя позволить себе перестать создавать поэзию, поскольку это влечет утрату способности использовать язык как действенный инструмент для выражения различных чувств, а от этого гибнет и литература прошлого, которую мы по причине огрубления чувств перестаем понимать. Кроме того, литература, не равняющаяся на традицию, пьет из нее соки, бесчисленными бездумными повторениями лишая ее смысла.

Итак, критика важна так же, как и любое средство усложнения восприятия и упрочения чувства традиции. Элиот очень много бился за то, чтобы отвести поэзии определенное место, выделить то, что относится именно к поэзии, а не к философии, религии, политике и т.д. Согласно его взглядам, Поэт с большой буквы, с регалиями и авторитетом означает невиданный упадок поэзии. Однако, его желание быть собственно поэтом не спасло его от желающих сделать его кем-нибудь еще. Он не избежал общей участи, поэтому нет, пожалуй, плоскости, на которую бы его взгляды и поэзия не были бы спроецированы.

Смысл проецирования заключается в том, чтобы определить какой-нибудь претендующий на абсолютность взгляд на поэзию (в действительности говорящий о том, что в определенный момент истории многими людьми историческое чувство было утеряно похожим образом), а после доказывать, что этому взгляду поэзия Элиота не соответствует. Самая примитивная вещь, которую можно было бы сделать с Элиотому - объявить его Авторитетом, и это, разумеется было сделано. После этого еще долгие годы слышны отголоски спора о том, открывал ли Элиот поэтов-метафизиков, хотя непонятно, откуда взяли, что он готов был взять на себя эту заслугу?

Замечательной по своей совершенной чудовищности является теория Харальда Блума (http://www.homearts.com/depts/relat/hbloomb2.htm), очень модная теперь в Америке. Он превращает историю литературы в череду демонических личностей, страдающих от страха влияния на них предшественников. Простой читатель делается свидетелем борьбы великих людей, от этого, наверное, растет производительность труда, поскольку как сказал Эмерсон "when I have been reading Homer, all men look like giants". Теория Блума замечательна в своей полной противоположности всему, что писал Элиот - как полным смешением всех возможных методов, так и очевидным сатанизмом. Разумеется, Элиот тоже становится ее врагом, поскольку он был против того, чтобы человек открыто говорил о том, что у него на душе. Не возразишь.

В России Элиот отражается достаточно странно. Я лично не могу представить себе человека, который мог бы одновременно читать прозу Бродского и Элиота. Все, что по мнению Элиота поэту говорить нельзя, Бродский говорит. Будучи образцом абсолютной безвкусицы (впрочем, что возражать - это ведь поэт "на нервах"), Бродский в каждом своем слове противоположен тому духу точности и ответственности, которым проникнут Элиот. Мне кажется, что только тот, кто читает Элиота "не понимая ничего", способен выдержать больше страницы Бродского. Бродский вообще к Элиоту был совершенно равнодушен и не проявлял никаких признаков его понимания. Это ясно и в стихах на смерть ("будет помнить лес и дол"), и во всех мелких высказываниях, вроде слов о том, что sky / Like a patient etherised upon a table плохо, потому что Пушкин уже написал "Нева металась как больной", а это проще и доступнее, из его признания, что он переводил "Четыре квартета", но получилось плохо, потому что вышло много отсебятины (пере!
водил бы уж сразу книгу Иова или нагорную проповедь - ну, добавил бы что-нибудь от себя, почему нет?). Однако, самые страшные слова, которые говорит Бродский о Элиоте, слова, в которых мне видится приговор, касаются сравнения текстов Элиота и Мандельштама о Данте. С точки зрения Бродского (http://exlibris.ng.ru/izdat/2000-01-27/1_idealism.html), Элиот провинциален, а Мандельштам европеец ("тоска по мировой культуре"), потому что Элиот о Данте пишет вяло, а Мандельштам с любовью. Но "Разговор о Данте" текст совершенно не европейский, он мог быть написан только в ситуации полной катастрофы и гибели культуры. Мандельштам видел кругом обнажение мяса реальности, "Разговор о Данте" по-настоящему открывает и препарирует нервы культуры. Но говорить, что о Данте нельзя писать так, как писал Элиот, значит низводить "Разговор о Данте" до циркового номера. Поэт имеет право делать с реальностью что угодно - но не потому, что за это хорошо платят и не потому, что это эффектно выглядит. Если!
 мы воспринимаем "Разговор о Данте" просто как "хороший" текст (больше бы таких текстов), то это значит, что мы полностью лишились чувствительности, это значит, что литература наша всегда будет провинциальной.

Не слишком большое удивление вызывает предисловие (http://rema.ru/komment/vadvad/lit/farai/garin.asp) к сборнику переводов Элиота, в котором эпиграфом взята цитата из Новалиса, а дальше приведена чудовищная смесь имен, цитат и обозначений. Возможно, там и есть что-то здравое, но сам стиль текста ужасен. Элиота интересовали различия предметов и идей, а не их однородность. Болезненна первоначальная мысль о том, что о поэзии надо говорить с "шумом и яростью", что одно смешение больших имен и идей может принести какую-то пользу.

Речь все еще не дошла до самой книги, но это вполне естественно. Элиот писал: "я больше всего благодарен критику, который может убедить меня посмотреть на то, чего я раньше никогда не видел или смотрел только глазами, затуманенными предрассудком; критику, который сумеет развернуть нас лицом друг к другу и затем оставить наедине". Эту задачу (развернуть лицом к Элиоту) книга выполняет очень добросовестно, но в результате она оставляет с Элиотом именно наедине, так что сказать о ней нечего, кроме того, что это очень хорошая работа, автор которой, кажется, не поддался ни одной из возможных для исследователя слабостей. Впрочем, естественно, что книга, написанная об авторе, который так много и подробно говорил о том, каковы должны быть добродетели литературного исследователя, сама отличается этими добродетелями. Мне кажется, что в отечественной филологии часто просматривается желание "научить читателя понимать стихи", "объяснить, что такое литература и из чего она делается" (http:/!
/www.russ.ru/krug/kniga/20000406.html), что, вообще говоря, есть хамство и явный пережиток эпохи дефицита. Обычно добавляется еще мысль, что "культурный человек обязан понимать поэзию" и т.д. Для Элиота понятия обязанности и ответственности никогда не было отвлеченным, поэтому он четко отделял ответственность, которая может быть только перед богом и совестью, от поэзии, на которую у свободного человека есть право. Данное исследование, дающее все, что должно дать исследование, свободно от того, чего в исследовании быть не должно.

Большая часть книги посвящена разбору "Бесплодной земли", который проведен, видимо, с учетом всей возможной литературы. Разумеется, не совсем ясен контекст споров об этой поэме (в нескольких местах встречаются упреки в адрес критиков, склоняющих разговор о "Бесплодной земле" в сторону вульгарных мифологических и т.д. трактовок; существование таких критиков неудивительно - есть же люди, считающие что "Улисс" - это такая написанная с помощью "потока сознания" вещь, в которой очень много штучек для "интеллектуалов"). Подробно описано мировоззрение, которое на одинаковых основаниях проявляло себя в поэзии, критике, да и в практической жизни. Картина получается убедительной и внушающей большое уважение (слова Борхеса о том, что Валери - личность куда крупнее, чем Элиот, вызывают сильные сомнения). Хотелось бы, конечно, подобной работы и о других вещах Элиота, допустим, о "Четырех квартетах". В книге убедительно объяснено, каким образом честный подход художника к искусству заставляе!
т его приговаривать свой мир к исторической смерти, но кажется не вполне очевидным, что тот же приговор Элиот сохранил и в своих поздних вещах.