Очередной стиховой выпуск "Чтива" следует начать с последнего "Ариона", каковой открывается большим циклом Александра Кушнера "Лишь бы все оставалось". Там про южное лето (итальянское по большей части), ночной сад, кипарис над морем, бездну
(нестрашную - с надписями "Минутко, Редько, Криволапов... и Тютчев"), обломки былой славы, про которые Гете что-то уже говорил - "а что - я забыл - и не важно, / К сердцу прижму эту римскую славу и спесь, / Рухнула, ссохлась, травой поросла - и не страшно". Ничего не страшно, если не в первый раз, если все уже было и кто-то уже говорил, если это не более чем чужие стихи и... фотография на память. Такая вот итальянская фотография:
Группа советских поэтов: Смирнов, Инбер, Твардовский, Прокофьев, Мартынов, Слуцкий - я всех перечислить готов, В группу попавших, седьмой, самый чинный, Важно стоит Заболоцкий, ему После всего, что с ним было, Равенна Кажется, может быть, сном: одному Из семерых ему ад по колено... и т.д.
Собственно, фотография на фоне Данте, год 1957-й, писательский суд над Пастернаком впереди, - и стихи об этом:
Льется на группу полуденный свет. Слава, и честь, и завидное благо. А Пастернака с Ахматовой нет, Не нашумел еще "Доктор Живаго", Гром впереди и великий разнос, Выступят Инбер, Смирнов и Мартынов, Слуцкий-бедняга, под общий психоз Сдуру попавший, со скорбною миной.
За скобками осталась история довольно страшная, но это - с другими. И из другого цикла - новомирского, а Кушнер на этот раз практически везде... кроме присущей ему "Звезды". Кушнеровский цикл в февральском "Знамени" называется "Стрекоза", там опять про неземное дуновенье, посуду в буфете и дырочку на штанах:
В стихах, - сказал он, - ветерок Быть должен, веющий оттуда, - И посмотрел куда-то вбок, Но там стояла лишь посуда...
Что же до дырочки на штанах, то она затем, чтоб помнить о Венеции:
Мы сели у моста Риальто, выбрав столик Под тентом, на виду, и выпили вина; Казалось, это нам прокручивают ролик Из старого кино, из призрачного сна, Как тут не закурить? Но веющий с Канала, Нарочно, может быть, поднялся ветерок - И крошка табака горящего упала На брюки мне, чтоб я тот миг забыть не мог.
Т.е. последовательность приблизительно такая: сначала итальянский пейзаж и что-нибудь из былого - обломки былой славы, чужие слова и старое кино, потом - посуда, крошки, дырочка на штанах, из этого сора - стихи, и все это вместе - "чтоб я тот миг забыть не мог", чтобы "все оставалось как есть", а стихи - нечто вроде стоп-кадра.
Все останется как есть, и залог тому - неизменный Кушнер. Без малого десять лет назад это кушнеровское свойство - превращать культуру в некую вещь, уютную, домашнюю и стабильную, - сформулировал Фазиль Искандер: "Он - поэт уюта, поэт окультуренного человеком мира... Вопросы, на которые Кушнер не находит ответа, и не ставятся в его стихах. Он никогда не зависает над бездной, не вглядывается в нее подобно Тютчеву и Блоку. Но это общее свойство поэтов дома". Добавлю лишь, что номинальных бездн у Кушнера
немало, и они неизменно рифмуются с Тютчевым. Кажется, Кушнер существует, кроме всего прочего, для того, чтоб утвердить нас в неких культурных привычках. И если что непривычно выбивается из этой чудесной картинки, то это фотография из будущего:
Две тысячи сто сорок пятый год. Поэт Бен Ладен и Саддам-философ Сидят в кафе и ждут, что подойдет Гарсон. Гарсон подходит. Бледно-розов В Парибагдаде майский вечерок. - Взгляни, Бен Ладен, на его рубаху С арабской вязью! Кофе нам и сок. Скажи, гарсон, молился ты Аллаху?
- Молился утром, в полдень и сейчас - Пойду в мечеть, чуть позже, на закате. - Отлично, мальчик! Думаю, что нас Он не читал. Как все, чуть-чуть фанатик. А мне, Бен Ладен, местный фанатизм Невмоготу - такое настроенье. - Ты прав, Саддам, И в этом - драматизм Последних лет. - Прочти стихотворенье.
В чем тут мораль? В том, что все повторится? И на обломках былой культуры напишут новые стихи? А значит, все останется как есть...
Вслед за Кушнером в "Читальном зале" "Ариона" - Глеб Шульпяков, пафос тот же, те же переклички в культурном лесу, но интонация другая - с оглядкой на другого ленинградского поэта:
Сад Люксембурга и Парк Победы, вязы на острове Маргариты - в этом лесу еще есть просветы, красные в сумерках габариты.
Иллюминация из Поднебесной посередине пути земного: колется воздух, и листьям тесно, и начинается все по новой...
В той же инерции - т.е. "вдоль по Питерской" - в последнем "Новом мире" дежурная ретроспекция Рейна, неизбежное "путешествие в обратно" в пятистопных ямбах, сбивающихся на прозу. Только на этот раз в уме не "Вновь я посетил", а скорее "Северное море" (хотя всегдашний дачный пейзаж) и дантовское нисхождение, автор в роли Вергилия, история происходит в ночь на Ивана Купалу:
Лес почему-то странно погустел, ничтожный дачный лес, но мы никак его покинуть не могли, стволы смешались с кустарником, я впереди шагал, а он опять забормотал в затылок: "Случится то, что предназначено, вожатый меня ведет..." и т.д.
Наконец, в первом номере "Октября" подборка Анатолия Наймана под названием "Деревенский философ". Найман-поэт, кажется, в большей степени персонажен, и ему менее прочих "соратников по плеяде" свойственна лирическая инерция (каковая, как ни смотри, все же - инерция). Нынешний "деревенский цикл" включает искусство фуги, имитацию птичьего щебета и футбольный путеводитель, а титульный философ - прагматик и оптимист:
Не наговаривайте: мол, то медведица - на грубый в семь точек чертеж ковша. А что они, как гирлянда, светятся, то к ним электричество подвел Левша.
... И, в общем, я жизни доволен итогами, смотря с крыльца, как здоровые лбы под водотталкивающими тогами отправляются с девственницами по грибы.
В том же "Октябре" "Три стихотворения" Алексея Цветкова, и там свой деревенский философ, не оптимист отнюдь, напротив, с ежеминутным memento mori, иначе говоря - "гроб куда ни поверни":
торопясь под песню птичью за лекарствами в район можно стать кому-то дичью и добычей для ворон
если выйдешь к автомату на жену как волк сердит там шопенову сонату группа медная дудит
даже ближний путь в контору на разбор текущих дел мученичества корону обещает каждый день
у любого домочадца после потного труда есть серьезный риск скончаться и исчезнуть навсегда
Алексей Цветков, похоже, - первый поэт в сегодняшнем выпуске "Чтива", за которым нет "питерского шлейфа". Следующий - Александр Еременко со стихами на тот свет:
Борису Рыжему на тот свет
Скажу тебе, здесь нечего ловить. Одна вода - и не осталось рыжих. Лишь этот ямб, простим его, когда летит к тебе, не ведая стыда. Как там у вас? ...................................... Не слышу, Рыжий... Подойду поближе
В этой подборке много посвящений и пародической риторики, вот еще одно посвящение - Валерии Новодворской:
Дареной свободе в зубы - смотрят. Снайпер Глаза слезятся, а руки делают.
"Новые стихи" Еременко - в январском "Знамени", а в февральском - Вера Павлова с эротическими каламбурами:
Здесь лежит постоялец сотни временных мест, безымянный, как палец, одинокий, как перст.
Наконец, в "Новом мире" - ученые игры Максима Амелина ("Продолжение "Веселой науки") - полное собрание Брюсовых изречений... от А до Я.
И на этом, кажется, стоит поставить точку. В сегодняшнем зимнем обозрении мы имели стихи эротические и пародические, ученые игры, культурные ретроспекции и разного порядка деревенскую философию. Не было, пожалуй, "поэзии метафизической" - в том качестве, которое подразумевают Олег Чухонцев и Игорь Шайтанов в "Диалоге" последнего "Ариона". Речь там о природе успеха, о тиражах давних и нынешних, о филологии и фольклоре, но прежде
всего - о поэтах-метафизиках, о Тютчеве, Баратынском и Бродском. При этом Чухонцев забавно судит Тютчева-панслависта с высоты сегодняшних новорусских строек:
"Тютчевские поэтические размышления по поводу панславизма со столицей в Царьграде и всего подобного - просто непонятно, как у такого умного человека происходит затмение разума. Особенно это сейчас смешно, когда турецкие рабочие строят Москву. Полный крах идеи. Еще в 1980-е годы можно было обсуждать серьезно вклад Самарина и других, а вот когда из Царьграда появляются строительные бригады, и они возводят самые престижные здания столицы, после того, как отдали Крым, ушла Малороссия... На всякого
мудреца довольно простоты".