Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения


Информационный Канал Subscribe.Ru

Русский Журнал. Круг чтения
Все дискуссии "Круга чтения"
Новости Электронных Библиотек



АНОНСЫ "ЖУРНАЛЬНОГО ЗАЛА"

"Октябрь" # 11

Ноябрьский номер журнала "Октябрь" представляют Инга Кузнецова и Юлия Качалкина.

- Юля, не кажется ли тебе, что в одиннадцатом номере наш журнал пошел по пути расширения жанровых возможностей? Я имею в виду необычную публикацию: "легкий" (святочный) роман Николая Климонтовича "Против часовой". Если традиционным романом сейчас мы сочтем роман становящегося героя, развивающегося во времени и как бы знающего о существовании великих модернистских романов (то есть это роман о сознании героя или героев), то все же перед нами роман другого типа: подчеркнуто условный, приключенческий, в котором главная героиня неизменна и не стремится узнать себя, а обстоятельства изменяются с быстротой картинок калейдоскопа, и в этом занимательность текста.

- А по-моему, Климонтович написал вполне традиционный роман с элементами пародии. В первой половине своего произведения автор работает традиционным романистом. Он пытается быть мемуаристом, склонным к реалистическому взгляду на вещи. Тоскует по быту семидесятников, по их ценностям и решимости жить "против часовой". А вот во второй части происходит своеобразный отказ от правдоподобия.

- Правдоподобие - сложная тема. Полагаю, что роман Климонтовича был задуман как сказка для взрослых, занимательное сатирически-приключенческое чтиво. Это подчеркнуто пародийной предпосылкой: в самом начале романа женщины обсуждают слух о том, что готовится правительственный указ, согласно которому все жены обязаны вернуться к своим первым мужьям. Заметь: услышав об этом, героиня безо всяких психологических мотивировок решает оставить благополучную семью и разыскать своего первого мужа и возлюбленного. То есть условность возникает с самого начала. И в первой части, где бегло описываются три московских замужества героини, и во второй, откровенно фантастической, в которой героиня путешествует по Мексике, на самом деле все развивается в пространстве ее обывательских представлений, а не в реальности, - точнее, в пространстве стереотипов вообще.

- Климонтович отлично знает, что большинство из нас представляет себе Мексику как страну мыльных сериалов, управляемую мифами массовой культуры и ее штампами, ничего общего не имеющую с Мексикой реальной. В той орудуют контрабандисты, нелегальные иммигранты, пересекающие границу в пыльных автобусах, пляжные жиголо высматривают своих жертв... И в то же время возникают и расхожие образы классиков русской литературы: вот постреливает в пампасах "тургеневский" охотник (он же - "чеховский" доктор, он же - ... ). Климонтович, правда, иронизирует по поводу этих штампов.

- Безусловно, Юля, в романе "Против часовой" присутствует пародийный элемент. Для такого легкого, остроумного замысла Николаю Климонтовичу не хватает стиля. Роман написан лихо, чуть грубовато, без претензий на особенный эстетический изыск. Отчасти это оправдывается той самой реальностью стереотипов, о которой ты говорила. И все же автор мог бы "обыграть" ее с большим блеском.

- А я "изыскала"-таки то, что держит игровую композицию романа! Забавный символ - пестрая бандана, которую четверо героев в тот или иной период жизни повязывают на голову. Старая цыганка, молодая ученая москвичка, богемный гинеколог и стареющий чердачный художник - все они напоминают мне совершенно живого и реального Николая Климонтовича. Может быть, слишком прямая ассоциация, но она и устроена так, чтобы сразу броситься в глаза и сориентировать читателя. Бандана - своего рода переходящая орденская лента авантюриста в этом романе. Стоит герою ее заполучить, набраться нелепости надеть вопреки костюму и возрасту, как сразу вещи сходят со своих привычных мест и происходит что-то странное: неожиданно и ахово разрешаются проблемы, таимые до поры до времени; герои становятся смелее себя обыкновенных и могут то, чего от себя и не ожидали.

- Вот, Юля, ты сама и подтвердила авантюрность мотивировок в этом романе. Совершенно иной тип прозы - три рассказа Макса Гинденбурга, немолодого, но начинающего писателя, которого в обширном предисловии представляет Людмила Петрушевская. Предисловие ее интересно само по себе. Это воспоминания о нахальной студентке факультета журналистики Люсе, которой удавалось даже не открывать учебников по диамату (во всяком случае, по ее собственному свидетельству). О том, как причудливо начиналась ее журналистская карьера на радио, и о замечательно интеллигентных людях, которые работали там в скучные застойные времена. Макс Гинденбург - один из них. Два его рассказа "Эльза" и "Двося" - строгие и простые - оказываются весомы и удивляют глубиной понимания женских характеров.

- Гинденбургу удается показать, как думает и чувствует еврейский ребенок, как он воспринимает друзей, семью, влюбленность, обычаи... А в рассказе "Эльза" человеческие отношения заведомо обострены ситуацией второй мировой войны: они столь сложны, что автор камуфлирует себя...

- Но ведь в этом рассказе авторская энергия присутствия и оценки переходит в энергию героя-рассказчика и участника событий.

- И все-таки в "Эльзе" есть радикальный отказ от оценки: Гинденбург сталкивает эпизоды и все самое острое выражает жестами героев, которые подают друг другу знаки. Пригретая русскими оккупантами немецкая девочка, мстя за национальное унижение, играет им в лицо фашистский марш. .

- Кстати говоря, ты, Юля, коснулась темы детского восприятия. А в этом номере у нас есть материал, построенный на этом: небольшое эссе Михаила Левитина "Чудо любит пятки греть". Оно посвящено творчеству и образу жизни легендарного поэта Александра Введенского. Написано легко и с большой любовью к своему герою. Интересно, когда о поэте и его космосе пишет не филолог, а режиссер: метафоры поэта он видит как трагикомические сюжеты и помогает нам почувствовать этот мир как объемное сценическое пространство.

- Инга, если вернуться к теме обыгрывания классики, то рассказы Ольги Сульчинской "День до вечера" и "Надолго... Навсегда" только на первый взгляд кажутся в отдельности самодостаточным. А на самом деле они - одно целое, накрытое эпиграфом из Пушкина и внутри устроенное по закону отголоска его произведений.

- А мне показалось, что здесь игра с классикой не столь очевидна.

- Это можно показать на композиции первого рассказа. Две встречи героев - первая, спустя десятилетия после школы, и вторая - за несколько дней до расставания, - происходят в знаковых местах Москвы. Прежде, чем столкнуться с Петрушей где-то на Тверской, Ляля идет от Пампушки - так на сленге называют сегодня памятник Пушкину. Прежде, чем расстаться, случайные влюбленные снова сталкиваются - но на этот раз уже на "Тургеневской" станции метро. Роман Петруши и Ляли как бы не самостоятелен: постоянно возникают в повествовании внутренние тяги в сторону пушкинских и тургеневских коллизий. Сульчинская ставит своей прозой двойной эксперимент: с одной стороны, рассказывает историю трудной любви между немолодыми уже людьми - предельно точно, подробно и - в настойчивом настоящем времени. С другой стороны - это легенда, в которой подспудно действуют герои Пушкина и Тургенева, даже сам Пушкин (поскольку в треугольнике между памятником себе и Мясницкой улицей, как раз упирающейся в станци ю "Тургеневская", жизнь поэта менялась). Сначала он отпускает от себя героиню - она уходит от памятника, оставляя каменного гостя за спиной и словно собираясь доказать, что мир возможен и без старых-старых сюжетов классики, что может произойти хоть что-то впервые и не описанное никем.

- Начинается все пушкинским оптимизмом, верой в способность отдельной личности повернуть ход событий, пересилить, перебороть чужие привычки и все устроить гармонично. Да и герой Сульчинской зовется Петрушей - таким старорежимным именем, взятым прямо из "Капитанской дочки". Если вспомнить, Петруша Гринев был поэт. Правда, стихи его Пушкин привел разве в качестве пародии, никак не имея в виду подлинное творчество. Петруша Сульчинской тоже художник. Причем неясно, в какой области: он и рисует, и летает во Франкфурт (а это вызывает незамедлительную ассоциацию с книжной ярмаркой). Он - художник скорее по образу жизни, природному и неустроенному, беспорядочному и непостигаемому для иных.

- Ляля пытается приручить Петрушу, однако терпит крах.

На смену воинственному оптимизму Пушкина приходит ласковая и тихая грусть Тургенева - осознанность трагедии и ее приятие с тем, чтобы идти дальше. У рассказа "Дня до вечера", собственно, нет ни начала, ни конца. Это случай из жизни, солнечный удар, высвечивающий на короткие мгновения корни явлений, причины основных наших чувств и стремлений. Поэтому подобно вспышке он и не может длиться долго.

- Второй рассказ "Надолго... Навсегда" показался мне более жестким. Если продолжить твою, Юля, гипотезу игры с пушкинской классикой (чему подтверждение хотя бы фамилии и имена героев), то нужно признать, что здесь - разрыв между "нашей" реальностью и архетипическим любовным сюжетом острее, и оттого рассказ кажется современнее.

- Сульчинская по-своему разрабатывает фабулу "Евгения Онегина": а что было бы, если Ленский остался жив и в него влюбилась бы Татьяна, а не Ольга? Он у Сульчинской полный тезка пушкинского героя. Владимир. Ирония проникает не сразу - сначала ты читаешь и веришь, что Татьяна и вправду до смерти будет страдать по талантливому женатому профессору из своего института. А потом автор словно стряхивает с тебя наваждение. Татьяна, чтобы выжить и не утратить иллюзий, должна стать расчетливой и очень сильной. Сама себя она может продолжать считать романтической девушкой, полной грез. По правде же говоря, она ведет себя как герой-мужчина, занимает его традиционное амплуа - и романное и жизненное. Сульчинская ведь посмеивается над такой переменой ролей: Ленский обнаруживает в себе оттенок некрасивых капризов и крайней самовлюбленности. Татьяна, симптоматично называющая себя Константьяной (думаю, тут игра слов - constant/постоянный), методично завоевывает Ленского и поселяет его у себя дома, а фактически - укладывает приобретенный трудами трофей в дорогой футляр и стережет. Цель незаметно для героев подменяет саму себя: от желания заполучить и любить к желанию заполучить и обладать.

- Интересно, догадалась ли сама Сульчинская о том, насколько тесно ее проза сплетена с классическими сюжетами? И все же рассказы Ольги Сульчинской, в отличие от ее глубоко ироничной и жесткой поэзии, я воспринимаю скорее как лирику. Для меня они неуловимо перекликаются с подборкой стихотворений Марии Ватутиной - может быть, потому что Мария и Ольга - авторы одного поколения, и еще оттого, что обе они стремятся к внятности, самоиронии и глубине. Если метафоры - то броские и скупые, а еще лучше - прямота высказывания. У обеих писательниц, что называется, все в порядке с энергетикой. Стихи Марии Ватутиной - это достаточно жесткие тексты. Они могут нравиться или не нравиться, но - действуют на читателя своей откровенностью и силой:

Два раза по столько и еще полстолько:

Вот и вся жизнь.

У того столика

Поди распишись.

И получи с нагрузкой

Транзитный билет

И променад по узкой

Дорожке в семьдесят лет.

А когда пташки

К примеру, сойка, заорут в мокрых ветвях,

И побегут мурашки,

В смысле, охватит страх,

Значит, уже полпути пройдено.

Запахнись

И возвратись на веранду, в дом, где родина

И близкие улеглись.





Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

http://subscribe.ru/
http://subscribe.ru/feedback/
Подписан адрес:
Код этой рассылки: russ.book
Отписаться

В избранное