Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения

Топоров Виктор Леонидович (1946 г.) - переводчик с английского, немецкого. Издал авторские книги переводов У.Х.Одена, С.Платт, Г.Бенна. Также известен как переводчик поэм и лирики Байрона, Уайльда, Гете, Рильке, немецких экспрессионистов ХХ века, нидерландских классиков "золотого" XVII века (прежде всего Г.А.Бредеро). Много переводил и прозу - "Страж" Маклина, "Седьмой Лимузин" Стэнвуда и т.д.

Русский Журнал: Ваши родители имели отношение к литературе?

Виктор Топоров: Нет. Все мои предки были юристами, адвокатами - отец, мать, дед, прадед. Дед одно время был судьей... В семье считали, что у меня прокурорские способности.

РЖ: Но вы хотели быть переводчиком?

Виктор Топоров. Фото Е.Калашниковой

ВТ: Да, я очень рано это осознал. Я писал стихи, но понимал, что их никто не будет печатать; занимался филологией, но, с одной стороны, академическая наука мне претит, а с другой, при моем характере, мне в ней ничего не светит. На стыке двух этих довольно успешных занятий естественным оказался поэтический перевод. Посоветовал мне этим заниматься, наряду с прочими, Бродский.

РЖ: К этому времени вы что-то уже перевели?

ВТ: Нет, Бродский прочитал мои стихи.

Занятия переводом стали моим сознательным решением, я не чувствовал себя ущемленным.

РЖ: Где вы учились?

ВТ: Я закончил филологический факультет Ленинградского университета.

РЖ: С какого времени, после какой работы, вы ощутили себя переводчиком-профессионалом?

ВТ: В 18 лет я сравнил свои первые переводы с уже существующими и ошибочно решил, что мои намного лучше.

РЖ: Что это были за переводы?

ВТ: Переводы Рильке, Грифиуса. Тогда я не сопоставлял свои переводы с конкретными, может, за исключением работ Т.Я.Сильман, просто сравнивал с работами других переводчиков.

Но уже к 25-27 годам я переводил на уровне высшей лиги, к этому времени я стал профессиональным переводчиком.

РЖ: Кто, по-вашему, сейчас входит в высшую переводческую лигу?

ВТ: Никто. Сейчас в переводе нет иерархических структур, какими раньше были центральные издательства, секции перевода при Союзе писателей, редколлегия "Мастерства перевода", которые вели почти единую политику. Тогда каждый из нас был в разном положении по отношению к этой системе - лидером, как В.В.Левик или Л.В.Гинзбург, или внутрипереводческим диссидентом, как Е.В.Витковский, я, в какой-то мере А.И.Эппель, - но была единая шкала.

Также помимо иерархии важен момент общественного интереса, который позволяет говорить о том, кто лучше, кто хуже. Сейчас это бессмысленно.

РЖ: Переводя ту или иную книгу, вы не задумываетесь над тем, будет ли она прочитана?

ВТ: Когда я перевожу стихи или серьезную прозу, я думаю только о том, чтобы оказаться на высоте творческой задачи, которую себе ставлю. Других оценок у меня нет. Если же это ремесленный заказ, то стараюсь, чтобы перевод был нормальный, не более того. Спрос меня не волнует, это скорее вопрос ко мне как к издателю: думаю ли я об этом, заказывая перевод тому или иному человеку. Прикинуть свой риск - задача издателя.

РЖ: Вас не тревожит то, что сейчас непонятно, кто читает книги и читают ли вообще, не говоря уже о переводе? Раньше было дурным тоном не прочитать перевод новый книги, а сейчас нет общественного отклика на самые замечательные переводы.

ВТ: Широкого отклика на переводы не было никогда. Многим понравился один перевод Голышева и его превратили в классика. Сейчас, в рамках Московской книжной ярмарки, состоялся круглый стол, посвященный проблемам современного перевода. Там присутствовал очень талантливый переводчик старой закваски В.П.Голышев и его малоизвестный, но сейчас активно работающий коллега В.О.Бабков. На сегодня Бабков переводит лучше Голышева. Может, слава Богу, что никто этого не знает.

РЖ: Какая(-ие) из своих переводческих работ вам нравится больше всего?

ВТ: Это непростой вопрос. Есть переводы, в которых мое переводческое мастерство, как я его понимаю, зафисиксировано в наивысшей степени, таких работ довольно много... Это "Лара", ранний перевод из Байрона, "Баллада Редингской тюрьмы" Уайльда, стихи Гете.

А есть стихи, пропущенные сквозь собственное сознание, которые я перевел вместо того, чтобы написать собственные. Они мне очень дороги. Это переводы из Готфрида Бенна, Пауля Целана, Уистена Хью Одена, голландца Люсеберта, которого я на три четверти выдумал. В отношении этих работ профессиональная оценка колеблется от "блестящего успеха" до "полного провала".

РЖ: Для вас важно то, что говорят о ваших переводах?

ВТ: Я слушаю эти оценки, но они для меня не важны. Даже когда эти суждения имели практическое значение, они всегда сводились к набору априорных установок высказывающегося или к набору его собственных предубеждений.

Открывая рецензию и зная фамилию автора и место публикации, я с большой долей вероятности могу предсказать ее содержание. Я знаю, кто и за что будет меня хвалить, а кто и за что ругать.

РЖ: Профессиональные оценки неинтересны вам своей предсказуемостью?

ВТ: Во-первых, предсказуемостью, а во-вторых, я с годами выработал абсолютную эмоциональную независимость от этих суждений. То, что мои работы хвалят и ругают, - это нормально, но каждый отдельный отзыв не вызывает у меня эмоциональной оценки.

Иногда бывают особенно гадкие вещи, связанные не с оценкой, а с передергиваниями. В таком случае - я по-своему наказываю этих людей.

РЖ: Какими своими переводами вы недовольны?

ВТ: По самому высокому счету я недоволен своими переводами из Рильке. Моя жизненная философия - максимализм, но не перфекционизм. Для того чтобы в переводах была та же натуральная структура, что и у оригинальных стихов, я часто не доделываю переводы, сознательно оставляю описки - иначе возникает ощущение чрезмерной зализанности. А Рильке в отличие от меня был перфекционистом, сейчас сучки и задоринки в моих переводах Рильке мне уже не нравятся.

По большому счету не все получилось в переводах великого английского поэта Уильяма Блейка. Я легко и блестяще взялся за перевод его поэзии, много перевел, среди этих работ есть удачи и неудачи, но спустя несколько десятилетий к этой работе я стал равнодушен.

Также я недоволен большим объемом своих ремесленных переводов, хотя там попадались жемчужины.

РЖ: Бывало ли такое, что вы брались за перевод, но по каким-то причинам его бросали? Или что-то не получалось, или появлялась более интересная работа...

ВТ: Такового не было. Я очень ответственный человек.

РЖ: Может, вы сами захотели что-то перевести, но потом в этом произведении разочаровались...

ВТ: Нет, я не разочаровывался. Бывало, я не мог найти к поэту ключ, хотя таких случаев мало. Такое произошло, например, в случае с переводом стихов Эзры Паунда. Я перевел и даже напечатал несколько его стихотворений, но у меня ощущение, что эта работа не получилась.

РЖ: Возвращаетесь ли вы к своим старым переводам, редактируете?

ВТ: По-разному.

РЖ: А в случае переиздания?

ВТ: Если присылают договор на переиздание, я его подписываю, прошу больше денег и не вглядываюсь в текст до переиздания. Если же просят прислать тексты, то когда перепечатываю тексты со своих старых бумаг, я в них что-то попутно исправляю. С годами замечаешь то, чего не видел раньше.

РЖ: Как, по-вашему, переводческая манера В.Л.Топорова с годами - меняется?

ВТ: Нет, не меняется. У переводческой манеры 2 признака - разнообразие творческих приемов, которыми переводчик владеет или которые он сам изобрел, и совершенство владения каждым из них. Все свои творческие приемы я изобрел в период моих активных занятий переводом, то есть с 23-35 лет. Сейчас я только могу возвращаться к ним, новых я уже не ищу и едва ли смогу найти. Что касается совершенствования, я не иду по пути дальнейшего развития, потому что я максималист, а не перфекционист. Я остановился на тех 90%, которые мне нравятся.

РЖ: Как дальше, по-вашему, будет развиваться отечественный художественный перевод?

ВТ: Люди книжных цивилизаций живут в сужающемся пространстве: уходит общественный интерес, переводом занимаются все более маргинальные личности, которые обучают еще больших маргиналов, книжную цивилизацию вытесняют другие формы досуга. У этого явления философские, общественные, финансовые и другие обоснования. У нас повторится западная ситуация, когда число читателей серьезной художественной литературы сведется к 0,2 %. По опросам в России сейчас читают 7% - это очень много.

РЖ: Вы видите более молодых интересных переводчиков?

ВТ: Ко мне приходит 25-летний парень - хочет что-то перевести, я даю ему на пробу перевести отрывок, он неплохо переводит, после чего я заказываю ему перевод всего произведения, с чем он хорошо справляется. Но неизвестно, станет ли он переводчиком...

РЖ: А что касается работающих переводчиков?

ВТ: Когда существовала иерархия и интерес к переводу, к 40 годам переводчики были уже крепкими, яркими мастерами. Тогда было много интересных переводчиков. Например, когда Осия Сорока читал свой новый перевод, в малом зале ЦДЛ не было свободного места... Причем приходили не только его друзья, но и мастера перевода. Какой переводчик соберет сейчас малый зал ЦДЛ?..

Главное наслаждение переводчика - радость углубленного чтения, своеобразный половой акт с понравившемся текстом. Чтение - подобный акт, но перевод куда более интенсивный.

РЖ: Кто ваши любимые авторы? Кого перечитываете?

ВТ: Последнее время никого не перечитываю. Сейчас я откладываю книгу с мыслью, что, к сожалению, я уже никогда ее не перечитаю.

РЖ: В своем издательстве "Лимбус пресс" вы печатаете своих любимых авторов?

ВТ: Зачем? Моя цель издавать авторов, которые достойны любви, но ее не получили. Моя цель - восстановление справедливости, воздать тем, кому не воздано, и плохо воздать тем, кому воздано чрезмерно хорошо. Но последнее - это уже мой долг как литературного критика.

РЖ: Читаете ли вы переводную литературу?

ВТ: Только по обязанности.

РЖ: Чьи переводы и каких произведений понравились вам в последнее время?

ВТ: Помимо тех, кого я знаю и ценю, мое внимание привлекли работы Бабкова. Я прочитал его перевод "Крутые парни не танцуют" Нормана Мейлера, вначале в рукописи, потом в журнале "Иностранная литература". Я сам переводил "Американскую мечту" Мейлера. Потом я прочитал еще несколько его переводов - это очень качественные и современные работы. В них нет того, что было у старшего поколения, условно говоря, "школы Голышева", - некоторой засиропленности.

Несколько лет назад понравился перевод романа "Волхв", сделанный Борисом Кузьминским.

Мне нравятся переводы моей ученицы Анастасии Миролюбовой. Она переводит с нескольких языков, но по преимуществу с испанского. Сейчас для "Лимбус пресс" она переводит с английского роман Салмана Рушди "Дитя полуночи".

Во все времена было актуально выражение: "Лучше читать хорошую книгу в плохом переводе, чем плохую - в хорошем". По отношению к стихам оно неверно, но правильно применительно к прозе. В последнее время оно особенно верно, ведь замечательные книги у нас издают, не дожидаясь хорошего переводчика.

Сейчас у продвинутой читающей молодежи установка на плохой перевод, сквозь неуклюжий перевод она хочет увидеть оригинальное авторское решение, домыслить, превратить книгу в интерактивное чтение. Этой аудитории неинтересно получать готовую переводческую версию, сквозь которую не пробиться к автору. Эту задачу плохие переводчики выполняют невольно, а хорошие с ней борются. Может быть, эта борьба немного анахронистична...

РЖ: Чем, по-вашему, современная переводческая манера отличается от перевода 20-летней давности?

ВТ: Прежде всего - отсутствием идеологических и моральных купюр. Сейчас не надо прибегать к эзопову языку; наоборот, современный переводчик усиливает подобные моменты. Слова из четырех букв непременно переводит матом, хотя это совсем не обязательно.

Также для современного переводчика чрезвычайно характерно употребление сленга, полупереведенных слов, по преимуществу с английского.

Помню, как при переводе одного романа я столкнулся с проблемой - там говорилось о предмете, который я никогда не видел. Я долго и мучительно описывал этот предмет, этот отрывок перевода мне не нравилось. Но тут ко мне в гости в Переделкино приехали мои молодые продвинутые друзья, у которых был этот предмет. "Как это называется?" - спросил я. - "Пейджер".

РЖ: Вы согласны с мнением, что начальные страницы перевода слабее остальной работы?

ВТ: Да, я склонен так думать. Переводчик сколько угодно может возвращаться к началу работы и делать швы, но хотя бы один узел да останется. В первой фразе перевода может быть, к примеру, много местоимения "он": "Он подошел к нему". Если вы убираете одно из них, разрушается синтаксическая конструкция - а логические связи еще не работают. Эта технологическая проблема актуальна.

Вчера вечером я отредактировал 5 листов повести в переводе Ольги Дробот. На первой странице я сделал 20 исправлений, на следующих 5-ти примерно 5, дальше по 1-2, а целые главки вообще остались без исправлений - и не потому, что я устал или обленился.

Я не слышал, чтобы о "провисании" начала кто-то говорили, но это совершенно очевидно.

РЖ: Об этом в интервью говорил А.Я.Ливергант...

ВТ: Он просто хотел объяснить, почему все его переводы размером в пол-страницы. (Шутка).

Беседовала Елена Калашникова

• Дмитрий Воскресенский. "Обычно я не перерабатываю свои старые переводы..."
• Леонид Мотылев. "В переводе можно скорее говорить об интуиции..."
• Дмитрий Веденяпин. "Только к концу работы ты понимаешь, как нужно было переводить..."
• Елена Костюкович: "Перевод - самое комфортное из состояний письма"
• Соломон Апт: "Перевожу в день минимум 3 страницы..."
• Ирина Кузнецова: "Бальзак, Готье, Аполлинер по-русски не писали!.."
• Михаил Рудницкий: "Если писатель плохо напишет 30 страниц..."
• Ксения Старосельская: "Я долго работаю над текстом"
• Александр Ливергант: "Игры слов я никогда не боялся"
• Павел Грушко: "Считаю себя одним из наиболее точных переводчиков..."
• Илья Кормильцев: "В искусстве надо действовать, как действует террорист"
• Кирилла Фальк: "Я всегда считала перевод поэзии своим призванием"
• Нина Федорова: Лозунг переводчика - "Я знаю, что ничего не знаю"
• Евгений Солонович: "Под топором срока работать не могу..."
• Виктор Голышев: "Паршивую книгу хорошо перевести нельзя"
• Михаил Гаспаров: "Не заслонять собой подлинник от читателя"
• Илья Смирнов: "Китайцы ценят в литературе "пресность"
• Владимир Муравьев: "Нет хороших и плохих переводчиков, есть удачные и неудачные переводы"
• Евгения Кацева: "Немецкий язык - мой личный военный трофей"
• Евгений Витковский: "Точность в переводе невозможна"
• И.Волевич, C.Зенкин: "Хороший перевод - это незаметный перевод"
• Александр Ревич: "Я никогда не считал, что перевод - это донорство"
• Наталия Мавлевич: "Перевод - мышление картинками"
• Наталья Трауберг: "У нас немыслимо много людей без ремесла"
• Инна Бернштейн: "Со временем я научилась не оглядываться"