Намедни меня за Ахматову высекли - частично я в гостевой уже ответил, - а вот еще интересная история, как я здесь у себя, в городке Х., ходил с местной культурной общественностью знакомиться.
А это было.
Я, как сюда переселился, на соседнем доме увидел мемориальную табличку: здесь жил и работал - вот уж не помню кто, какой-то советский член СП из шестого их разряда.
А в местной газете прочел годовой отчет о достижениях местных писателей: такие-то выпустили такие-то книжки, а одна даже напечаталась в столичном журнале "Новая Юность".
Тут я и задумался: э-э-э, вот как здесь мастеров художественного слова уважают!
А не познакомиться ли мне, раз так, с местной культурной общественностью? Будет с кем выпить порою разноалкогольного напитка, будет с кем попи**еть в скучную минуту жизни, а общественность эта меня на руках будет носить и пылинки с меня сдувать - меня не сраная "Новая Юность", меня само "Знамя" публиковало!
Тут как раз иду мимо городской библиотеки - на ней объявление: вечер поэзии Ахматовой. Прямо сейчас, через двадцать минут.
- Пойду! - тут же принял я решение. - Там-то вся эта общественность, наверно, и соберется, там я с ней со всей и познакомлюсь! - И купил две чекушки для более благоприятного развития событий по ознакомлению, и пошел.
И пришел.
И что увидел.
Увидел библиотечный читальный зал, в большом количестве - можно даже сказать, битком - набитый людьми. Люди были вот какие: старушечки лет по семьдесят; я пришел, представление уже началось, уходить было неловко; пришлось часа полтора просидеть, слушая, как еще одна старушечка - специально из Москвы приглашенная чтица тех же лет - читала Ахматову, причем сплошь исключительно про любовные переживания.
Потом было обсуждение.
Оно состояло в основном из благодарностей чтице и администрации библиотеки и из воспоминаний, кто как когда при каких обстоятельствах читал какое из стихотворений Ахматовой.
- А вот это стихотворение я, помню, читала... какой же это год был? Ах да, тридцать первый!
- Да-а, вот оно как все в жизни непросто! - только и оставалось мне думать, идя домой, напрасно отравив свой организм полулитром водки; знакомиться с культурной общественностью я, конечно, передумал: вряд ли бы она меня полюбила.
Старушечки! Любовная лирика! Эх!
Впрочем, старушечки вполне следовали примеру этой самой ААА.
Например:
Трилистник московский
1. Почти в альбом
Услышишь гром и вспомнишь обо мне,
Подумаешь: она грозы желала...
Полоска неба будет твердо-алой,
А сердце будет как тогда - в огне.
Случится это в тот московский день,
Когда я город навсегда покину
И устремлюсь к желанному притину,
Свою меж вас еще оставив тень.
2. Без названия
Среди морозной праздничной Москвы,
Где протекает наше расставанье
И где, наверное, прочтете вы
Прощальных песен первое изданье -
Немного удивленные глаза:
"Что? Что? Уже?.. Не может быть!" - "Конечно!.."
И святочного неба бирюза,
И все кругом блаженно и безгрешно...
Нет, так не расставался никогда
Никто ни с кем, и это нам награда
За подвиг наш.
3. Еще тост
За веру твою! И за верность мою!
За то, что с тобою мы в этом краю!
Пускай навсегда заколдованы мы,
Но не было в мире прекрасней зимы,
И не было в небе узорней крестов,
Воздушней цепочек, длиннее мостов...
За то, что все плыло, беззвучно скользя.
За то, что нам видеть друг друга нельзя.
1961 - 1963
Анне Андреевне в описываемый момент 72 годика стукнуло!
У питерского рок-исполнителя Чижа об этом хорошо спето:
Вот такая, блин, вечная молодость!
Также см. статью Кушнера о любовной лирике поздней Ахматовой. Я - наглый хам? Ну, вот прочитайте, что интеллигентнейший и кротчайший Кушнер о рассматриваемом предмете написал. У Кушнера там и примеры куда как убедительней - видать, из ПСС-а выписывал, а у меня только два сборничка "Избранного".
Кушнер, кстати, раз уж к слову привелось, - вот уж кто, несмотря на "позорное благополучие" и принципиальный отказ от "биографии", - несомненно, поэт не из четвертого десятка, а из первого с половиной. А в настоящий момент - из нынче живых и действующих - конечно, нумер первый (вместе с Приговым, Кибировым ну и, уж коль говорить всю правду, как она есть, автором этих строк, то есть мной).
Так-то.
* * *
Все вышеописанное не следует понимать так, будто автор этих строк является старухоненавистником типа Хармса. Не те мои годы, чтобы быть старухоненавистником! Сами с Птичкой уже на пороге. Но зрелище полного зала старушечек, предающихся коллективному эротическому томлению под чтение Ахматовой - это, конечно, зрелище немного ошарашивающее.
Байтов, Николай
Смолоду журчали самолеты.
На штурвале две руки в митенках.
Точность всех приборчиков немецких.
И очки квадратно-баснословны.
Дедушка всегда служил обедню.
К сводам воздымался дым смолистый.
Самодеятельные солисты
пели, чтоб им не было обидно.
Прибежишь зимою с тренировки -
а уже смеркается. И чай пьешь,
свет не хочется зажечь, - и тянешь
час за часом в помыслах неловких.
Имени не вспомнить - только кольца,
блеск ногтей, да на высоких бедрах
парашютный шелк. Да сладкий порох
парфюмерии для беспокойства.
И очки квадратно-баснословны... -
Вот откуда в горле встали камни:
Астры, флоксы, страх и заиканье,
равнодушие и спазмы злобы.
Приходили изредка открытки,
впрочем, аккуратно по Минее:
как всегда, слегка напоминая
день, в который надо есть акриды.
Где сверчок - там паутина, копоть.
Слышишь? - но увидеть не пытайся:
если вдруг он на глаза попался,
это значит, он уже уходит.
Как-никак, а голос - это голос.
Это заработок, хоть и малый,
хоть воротит, а яйцо, пожалуй,
натощак сырое, словно глобус...
Оставалось только с рифмой праздной
спать плашмя без дальних сновидений,
затыкать будильник самодельный
да мундштук слюнявить папиросный.
...И штурвал подальше отодвинуть. -
Сухонькие крылышки и ножки -
Весь приборчик, с точностью умолкший,
в первый и последний раз увидеть.
Стихи Николая Байтова, московского поэта.
И что, хорошие стихи?
Не знаю, кто что скажет, а я скажу так: хрен его знает!
"Темная поэзия", вот как это называется.
И вполне возможно, что если долго стараться и вникать, может быть, все это станет ясно и понятно и даже, может быть, и хорошо.
Да только вот в чем дело: вряд ли найдутся желающие долго стараться вникать.
Точней сказать, такие желающие были, и много, и сейчас еще есть, готовые стараться вникнуть в "темную поэзию", и понять, и усвоить, да только они обычно исчерпывают это свое желание на Хлебникове, да на Пастернаке, да на Мандельштаме, да на обериутах. Ну, самых терпеливых и кропотливых хватает еще и на Айги и Соснору. А на Арабова, Байтова и прочих последующих - уже, по моим наблюдениям, - увы!
________________
Вообще, "темной поэзии" сильно повредила ее легализация. То, что непонятные стихи перестали быть запрещенными и труднодоступными, резко подорвало интерес к ним народонаселения. Число охотников вникать и расшифровывать "загадок таинственные ногти" сразу сильно уменьшилось - а ведь пока это было занятием (относительно) недозволенным и не всем доступным, таких охотников находилось очень немало.
________________
И скажу более: скажу то, что будет уж совсем возмутительным: скажу вот что: скажу, что если бы не столь длительная запретность Хлебникова, Пастернака, Мандельштама и проч., так, вполне возможно, нынче их сочинения вспоминались бы и трактовались бы, вполне вероятно, не более как нежели некий курьез.
________________
Впрочем, они бы в таких условиях и писали бы, нужно полагать, по-другому бы.