Исполнилось 125 лет со дня рождения одного из ключевых функционеров советского периода Лазаря Кагановича (1893 - 1991). В эти дни в редакционной почте промелькнуло примечательное сообщение.

Любовь Шатохина из Петербурга сообщает, что в книжном магазине "Порядок слов" на Фонтанке историк Андрей Дмитриев прочтет лекцию: "Лазарь Каганович - век сталинского наркома".

И анонсировал интригующие вопросы, в том числе: зачем Каганович продвигал по партийной лестнице Хрущева. Что думал о перестройке и как предсказал гибель СССР. О содержании лекции и дискуссии в магазине судить не будем, а пара вопросов действительно интересна и нашему читателю. Но ответы на них лучше всего из первоисточника - у Лазаря Моисеевича четкий "порядок слов".

Считаю необходимым ответить на вопрос, который мне некоторые товарищи задают, а некоторые даже критикуют меня за то, что я был главным, кто выдвигал Хрущева в течение ряда лет.

Как секретарь ЦК я ведал работой по кадрам и выдвигал многих способных людей, особенно из рабочей среды. С Хрущевым дело обстояло так. В 1925 году я как вновь избранный Генеральный секретарь ЦК Компартии Украины выехал из Харькова в центр нашей индустрии - Донбасс, в первую очередь в Юзовку, где я работал в подпольной организации до революции. После посещения ряда шахт, заводов, деревень и районов я участвовал в окружной партийной конференции. Во время конференции ко мне подошел делегат конференции товарищ Хрущев. Он мне сказал: "Вы меня не знаете, но я Вас знаю, Вы приезжали к нам... в начале 1917 года как товарищ Кошерович. Вот я к вам обращаюсь по личному вопросу: мне здесь тяжело работать. Дело в том, что в 1923 и 1924 годах я поддерживал выступления троцкистов, но в конце 1924 года понял свою ошибку, признал ее и меня даже избрали секретарем райкома. Но мне все время об этом напоминают, особенно из Окружкома товарищ Моисеенко. Вот меня наша делегация выдвинула в президиум конференции, а меня отвели. Видимо, мне здесь не дадут работать. Вот я и прошу Вас как Генерального секретаря ЦК КП(б) Украины помочь мне и перевести меня в другое место".

Хрущев произвел на меня хорошее впечатление. Мне понравилось его прямое признание своих ошибок и трезвая оценка его положения. Я ему обещал по приезде в Харьков продумать, куда его перевести. Вскоре мне мой помощник доложил, что вот, звонит с вокзала приехавший из Донбасса товарищ Хрущев и просит Вашего приема. Я сказал: пусть приедет... Помню, как он благодарил за то, что я его сразу же принял...

Заметив, что он бледен, я спросил: "Вы, вероятно, прямо с поезда и голодны". Он, улыбнувшись, сказал: "Вы, видать, догадливый человек, я действительно давно не ел". - "Тогда Вы покушайте, а потом будем говорить".

Подали чай и бутерброды, которые он аппетитно ел. Я его спросил: "Что, если мы Вас сейчас возьмем в ЦК на положение инструктора орготдела ЦК, а потом посмотрим, может быть, и откроется возможность местной работы". - "Это, - сказал он, - даже слишком много для меня, сразу в Харьков и в аппарат ЦК, но раз Вы такое мнение выразили, то я, конечно, очень благодарен за такое доверие и, конечно, согласен".

После некоторого времени я увидел, что он работник способный, и, узнав, что в Киевском окружкоме нужны свежие люди, мы направили его в Киев как инструктора ЦК, и там его избрали заведующим орготдела окружкома. Там он проработал до 1929 года.

В это время я уже работал опять в Секретариате ЦК ВКП(б) в Москве. И вот в 1929 году мне опять докладывают, что вот из Киева приехал товарищ Хрущев и просит приема. Я его принял без задержки. Просьба его заключалась в том, что он просил поддержки для поступления в Промакадемию имени Сталина. "Я, - сказал он, - учился на рабфаке, но не кончил, взяли на партработу, а теперь вот очень хочу доучиться в Промакадемии. Меня могут на экзамене провалить, но я очень прошу Вашей помощи - дать мне льготу, я догоню". В Промакадемии было больше всего хозяйственников, которых тоже частично принимали с льготами по экзаменам, и я, посоветовавшись с товарищами Куйбышевым и Молотовым, позвонил по телефону и просил принять товарища Хрущева в Промакадемию.

Когда я уже был избран в 1930 году секретарем Московского Комитета партии по совместительству с Секретарем ЦК, мне пришлось заниматься ячейками Промакадемии - там было неблагополучно. Выехав в ячейку на актив, я услышал многочисленные выступления о неудовлетворительной работе бюро ячейки и его секретаря. Выступал и Хрущев. Посоветовавшись с райкомом, мы выдвинули секретарем ячейки товарища Хрущева. В это время борьба с правым уклоном обострилась, и Хрущев показал себя хорошо в борьбе с ним. На районной конференции Бауманского района был переизбран райком и секретарем райкома был избран товарищ Хрущев. Через некоторое время выявилась необходимость в новом секретаре более крупного района - Краснопресненского, и мы решили выдвинуть товарища Хрущева секретарем Краснопресненского райкома. Через некоторое время, когда понадобился второй секретарь МК, я как первый секретарь выдвинул товарища Хрущева, а потом Хрущев был выдвинут первым секретарем Московского городского комитета партии (МГК тогда входил в состав области, поэтому Хрущев оставался и секретарем МК).
Помню, когда я советовался с товарищем Сталиным по этому вопросу, я рассказал ему о Хрущеве, что он хороший работник, и о троцкистской стезе Хрущева в 1923-1924 годах. Товарищ Сталин спросил: "А как он изжил эти ошибки?" Я ответил: "Не только изжил, но активно с ними борется". - "Ну тогда, - сказал Сталин, - выдвигать, тем более что он работник хороший". Помню, когда я потом обедал у него дома, Сталин спросил жену (она тогда тоже училась в Промакадемии): "Надя, это тот Хрущев из Промакадемии, о котором ты мне говорила как о хорошем работнике?" - "Да, - ответила она. - Он хороший работник". Потом вызвали тов. Хрущева на заседание Секретариата ЦК, и тов. Сталин сказал: "Что касается вашего греха в прошлом, то Вы об этом скажите при выборах на конференции, а товарищ Каганович скажет, что ЦК это знает и доверяет товарищу Хрущеву". Так и было сделано.

В Москве Хрущев работал хорошо и оправдал доверие. После Москвы товарищ Хрущев был направлен Центральным Комитетом на Украину, где он работал первым секретарем ЦК КП(б) Украины и Председателем Совнаркома. Немало он сделал для развития Украины, по индустриализации, коллективизации и борьбе с врагами, в том числе с троцкистами, "правыми" и националистами. Как и у других, у него были, конечно, ошибки и недочеты...

Меня также спрашивают сейчас, не жалею ли я, что ввел Хрущева? Я отвечаю: нет, не жалею, он на моих глазах рос с 1925 года и вырос в крупного руководящего деятеля в краевом и областном масштабе. Он принес пользу нашему государству и партии, наряду с ошибками и недостатками, от которых никто не свободен. Однако "вышка" - Первый секретарь ЦК ВКП(б) - оказалась для него слишком высокой. (Здесь я не был инициатором его выдвижения, хотя и голосовал "за".) Есть люди, у которых на большой высоте голова кружится. Хрущев и оказался таким человеком. Оказавшись на самой большой вышке, у него голова закружилась, и он начал куролесить, что оказалось опасным и для него, и особенно для партии и государства, тем более что стойкости и культурно-теоретической подкованности у него явно недоставало. Скромность и самообразование, ранее свойственные ему, отошли в сторону - субъективизм, всезнайство и "эврика" овладели его поведением, а это до добра не доводит. Это и многое другое и привело Хрущева к падению с высокой вышки.

Вышеуказанные строки о Хрущеве были написаны мною до ознакомления с опубликованными "мемуарами" Хрущева. Когда в Москве появились опубликованные в Америке мемуары, я их не читал, так как не мог их достать в Москве.

Когда я спросил товарища Молотова, читал ли он эти мемуары, он мне сказал, что читал. На мой вопрос, как он их оценивает, он мне ответил: "Это антипартийный документ". Тогда я спросил: "Неужели Хрущев так опустился?" Молотов ответил: "Да, да, в своем озлоблении, в связи с концом... его карьеры государственного руководителя он дошел до падения, политического и партийного падения в омут". Когда я сказал с сожалением и возмущением: "Да, это очень печально", Молотов мне сказал: "...особенно тебе, ведь ты его выдвинул". "Да, - сказал я, - выдвинул, правда, до определенной черты, на пост 1-го секретаря ЦК я его не выдвигал, предвидя... что он не осилит эту работу, что провалится. Вы же все, в том числе и ты, Вячеслав, приняли это предложение Маленкова и Булганина".
Ознакомившись с опубликованными в "Огоньке" так называемыми мемуарами Хрущева, я убедился, что оценка Молотова правильна. Ему даже и отвечать нельзя, чтобы не опуститься до базарной бабы, которая кричит: "Сама паскуда". Я лично к нему питал нежные дружеские чувства, но я, видно, ошибся. Получилось - Хрущев оказался не простым хамелеоном, а "рецидивистом" троцкизма.

Одним из первых дел была выработка нового закона о пенсиях. Я включился в это дело и представил свой первый проект. И вот при обмене мнениями в Президиуме Хрущев набросился на меня за предложенные слишком большие, по его мнению, ставки пенсий. Я ожидал возражения со стороны Министерства финансов, но никак не думал, что встречу такое нападение со стороны Хрущева, который всегда демонстрировал свое "человеколюбие" или, точнее, "рабочелюбие".

Я ему сказал, что не ждал, что он выступит против. Стараясь оправдать свой выпад государственными интересами, он сказал, что предложения Кагановича государство не выдержит. Его гнев еще больше усилился, когда я ему возразил: "Государство - это не ты. У государства найдутся резервы для пенсионеров. Можно, например, сократить раздутые штаты и другие непроизводительные расходы". Президиум создал комиссию во главе с Председателем Совета Министров Булганиным, которая приняла проект с некоторыми поправками. По этому проекту Булганин выступал с докладом на сессии Верховного Совета. Здесь Хрущев опять вступил в противоречие с самим собой.

Я мог бы привести и другие примеры его выпадов по отношению к другим членам Президиума ЦК. Такие, например, деловые, хорошие, так сказать, послушно-лояльные члены Президиума, как Первухин, Сабуров, были доведены Хрущевым до крайнего недовольства, особенно гипертрофическим выпячиванием Хрущевым своего "творчества" в любом вопросе - знакомом ему или незнакомом, а последних было большинство. Наступил такой момент, когда, как говорят на Украине, "терпець лопнув" (то есть лопнуло терпение), и не столько от личного недовольства, сколько от неправильного подхода Хрущева к решению крупных вопросов, в которых он не считался с объективными условиями.

И вот на одном из заседаний Президиума во второй половине июня вырвалось наружу недовольство членов Президиума ЦК руководством Хрущева.

Помню, на этом заседании в порядок дня был поставлен вопрос о подготовке к уборке и к хлебозаготовкам. Хрущев предложил поставить еще вопрос о поездке всего состава Президиума ЦК в Ленинград на празднование 250-летия Ленинграда. После обсуждения вопроса об уборке и перехода к вопросу о поездке в Ленинград Ворошилов первый возразил. Почему, сказал он, должны ехать все члены Президиума, что, у них других дел нет? Я поддержал сомнения Ворошилова и добавил, что у нас много дел по уборке и подготовке к хлебозаготовкам. Наверняка надо будет ряду членов Президиума выехать на места, да и самому Хрущеву надо будет выехать на целину, где много недоделанного. Мы, сказал я, глубоко уважаем Ленинград, но ленинградцы не обидятся, если туда выедут несколько членов Президиума. Маленков, Молотов, Булганин и Сабуров поддержали эти возражения. И тут поднялся наш Никита и начал "чесать" членов Президиума одного за другим. Он так разошелся, что даже Микоян, который вообще отличался способностью к "быстрому маневрированию", стал успокаивать Хрущева. Но тут уж члены Президиума поднялись и заявили, что так работать нельзя - давайте обсудим прежде всего поведение Хрущева.
Было внесено предложение, чтобы председательствование на данном заседании поручить Булганину. Это было принято большинством Президиума, разумеется, без какого-либо предварительного сговора.
После того как Булганин занял место председателя, взял слово Маленков. "Вы знаете, товарищи, - сказал Маленков, - что мы поддерживали Хрущева. И я, и товарищ Булганин вносили предложение об избрании Хрущева Первым секретарем ЦК. Но вот теперь я вижу, что мы ошиблись. Он обнаружил неспособность возглавлять ЦК. Он делает ошибку за ошибкой в содержании работы, он зазнался, отношения его к членам Президиума ЦК стали нетерпимыми, в особенности после XX съезда. Он подменяет государственный аппарат, командует непосредственно через голову Совета Министров. Это не есть партийное руководство советскими органами. Мы должны принять решение об освобождении Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК".

Это самое краткое изложение речи Маленкова, как и других товарищей.
После тов. Маленкова выступил тов. Ворошилов. Он сказал, что охотно голосовал за избрание Хрущева Первым секретарем ЦК и поддерживал его в работе, но он начал допускать неправильные действия в руководстве. "И я пришел к заключению, что необходимо освободить Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК. Работать с ним, товарищи, стало невмоготу". Он рассказал, когда и как Хрущев допускал по отношению к нему лично окрики, бестактность и издевательства. "Не можем мы больше терпеть подобное. Давайте решать", - заключил он.

После Ворошилова выступил Каганович. "Рассматриваемый нами вопрос является нелегким и огорчительным вопросом. Я не был в числе тех, кто вносил предложение об избрании Хрущева Первым секретарем ЦК, потому что я давно его знаю с его положительными и отрицательными сторонами. Но я голосовал за это предложение, рассчитывая на то, что положение обязывает и заставляет руководящего работника усиленнее развиваться и расти в процессе работы. Я знал Хрущева как человека скромного, упорно учившегося, который рос и вырос в способного руководящего деятеля в республиканском, областном и в союзном масштабе, как секретаря ЦК в коллективе Секретариата ЦК.

После избрания его Первым секретарем он некоторое время больше проявлял свои положительные черты, а потом все больше стали проявляться его отрицательные стороны - как в решении задач партии по существу, так и в отношениях с людьми. Я, как и другие товарищи, говорил о его положительной работе и подчеркивал его ошибки в вопросах планирования народного хозяйства, в которых Хрущев особенно проявлял свой субъективистский, волюнтаристский подход, так и в вопросах партийного и государственного руководства. Поэтому я поддерживаю предложение об освобождении товарища Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК. Это, конечно, не значит, что он не останется в составе руководящих деятелей партии. Я думаю, что Хрущев учтет уроки и подымет на новый уровень свою деятельность.

Но есть еще одна сторона в поведении Хрущева, которую нужно осудить: Хрущев, как теперь установлено, в Секретариате ЦК сплачивал свою фракцию. Он систематически занимался дискредитацией Президиума и его членов, критиковал их не на самом Президиуме, что вполне законно и необходимо, а в Секретариате ЦК, направляя свои стрелы против Президиума, являющегося высшим органом партии между Пленумами ЦК. Такие действия Хрущева вредят единству, во имя которого Президиум ЦК терпел до сих пор причуды Хрущева. Об этом придется доложить на Пленуме ЦК, который необходимо будет созвать. Еще добавлю один важный, по-моему, факт. На одном из заседаний Президиума Хрущев сказал: "Надо еще разобраться с делами Зиновьева-Каменева и других, то есть троцкистов". Я бросил реплику: "Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала". Хрущев вскипятился и начал кричать: "Что ты все намекаешь, мне это надоело".

Тогда на Президиуме я не стал раскрывать этот намек, но сейчас я его раскрою. Хрущев был в 1923-1924 годах троцкистом. В 1925 году он пересмотрел свои взгляды - покаялся в своем грехе. Именно в 1925 году я с ним познакомился в Донбассе и увидел в нем искреннего ленинца - сторонника линии ЦК ВКП(б). В дальнейшей его судьбе - его выдвижении - была известная доля моего участия как секретаря ЦК Украины, а потом как секретаря ЦК КПСС, занимавшегося кадрами. Я его оценил как способного, растущего работника из рабочих и исходил из того, что партия и ЦК не мешают расти людям, имевшим в прошлом ошибки, но изжившим их.
Я доложил об этом Сталину, когда на Московской конференции выбирали Хрущева секретарем. Вместе с Хрущевым я был у Сталина, и тот посоветовал, чтобы Хрущев выступил на конференции с рассказом о себе, а Каганович подтвердит, что ЦК это знает и доверяет Хрущеву. Так это было. Конечно, грехи прошлого прощаются и не напоминаются до рецидива.
Сделанное Хрущевым заявление тогда - это рецидив. И мы ему напоминаем старый грех, чтобы эти рецидивы не повторялись".

После Кагановича выступил Молотов. "Как ни старался Хрущев провоцировать меня, - сказал Молотов, - я не поддавался на обострение отношений. Но оказалось, что дальше терпеть невозможно. Хрущев обострил не только личные отношения, но и отношения в Президиуме в целом при решении крупных государственных и партийных вопросов". Тов. Молотов подробно остановился на вопросе реорганизации управления, считая ее неправильной, говорил о неправильности приписывания ему, будто он против Целины. Это неверно. Верно то, что он возражал против чрезмерного увеличения и доведения сразу до 20-30 млн га, что лучше вначале сосредоточиться на 10-20 млн, подготовить как следует, чтобы освоить хорошо и получить высокие урожаи. Тов. Молотов опровергал приписываемое ему торможение политики мира - это неправда, но, видимо, эта выдумка нужна была для того, чтобы оправдать необходимые шаги по внешней политике. Его выступления против Югославии относились к вопросам не внешней политики, а к антипартийным, антисоветским выступлениям югославов, за которые мы их критиковали и должны критиковать. "С Хрущевым как с Первым секретарем ЦК больше работать нельзя, - сказал Молотов. - Я высказываюсь за освобождение Хрущева от обязанностей Первого секретаря ЦК".

После Молотова выступил Булганин. Он начал с того, что рассказал о фактах неправильных методов руководства работой государственных органов, в том числе Совмина, о нетоварищеском отношении даже по отношению к нему лично. Булганин говорил об ошибках по существу ряда решений. "Я, - заключил Булганин, - полностью присоединяюсь к предложению об освобождении Хрущева".

Выступили товарищи Первухин и Сабуров. Они оба заявили, что раньше хорошо относились к Хрущеву, так же как Хрущев к ним. "А теперь мы видим, что Хрущев зарвался, зазнался и затрудняет нам работу. Его надо освободить".

Тов. Микоян, верный своей тактике маневрирования, сказал, что верно, есть недостатки в работе Хрущева, но они исправимы, поэтому он считает, что не следует освобождать Хрущева.

После нас выступил сам Хрущев. Он опровергал некоторые обвинения, но без задиристости, можно сказать, со смущением. Часть упреков признал, что действительно я, мол, допускал ошибочное отношение к товарищам, были ошибки и в решении вопросов по существу, но я обещаю Президиуму, что я исправлю эти ошибки.

В защиту Хрущева выступили Секретари ЦК: Брежнев, Суслов, Фурцева, Поспелов, хотя и оговаривались, что, конечно, недостатки есть, но мы их исправим.

По-иному выступил, единственный из всех, секретарь ЦК Шепилов. Он честно, правдиво и убедительно рассказал про недопустимую атмосферу дискредитации и проработки Президиума ЦК, созданную Хрущевым в Секретариате ЦК. В особенности Хрущев чернил Ворошилова, как "отжившего, консервативно-отсталого" деятеля. (В то же время Хрущев лицемерно оказывал Ворошилову внешне любезность и "уважение".) Шепилов рассказал о ряде неправильных решений Секретариата за спиной Президиума ЦК. Фактически Хрущев превратил Секретариат ЦК в орган, действующий независимо от Президиума ЦК.

Президиум заседал четыре дня. Председательствовавший Булганин по-демократически вел заседание, не ограничивал время ораторам, давая иногда повторные выступления и секретарям ЦК.

А тем временем хрущевский Секретариат ЦК организовал тайно от Президиума ЦК вызов членов ЦК в Москву, разослав через органы ГПУ и органы Министерства обороны десятки самолетов, которые привезли в Москву членов ЦК. И это было сделано без какого-либо решения Президиума и даже не дожидаясь его решения по обсуждаемому вопросу. Это был настоящий фракционный акт, ловкий, но троцкистский.

Большинство Президиума ЦК не такие уж простаки или плохие организаторы. Если бы они стали на путь фракционной борьбы, в чем их потом неверно обвинили, то могли бы организовать проще - снять Хрущева. Но мы вели критику Хрущева по-партийному, строго соблюдая все установленные нормы с целью сохранения единства.

По-фракционному повел дело Хрущев. К концу заседания Президиума ЦК явилась от собравшихся в Свердловском зале членов ЦК делегация во главе с Коневым, заявив, что члены Пленума ЦК просят Президиум доложить Пленуму ЦК об обсуждаемых на Президиуме вопросах. Некоторые члены Президиума гневно реагировали на этот акт созыва членов ЦК в Москву без разрешения Президиума ЦК как акт узурпаторский со стороны Секретариата ЦК и, конечно, самого Хрущева.

Тов. Сабуров, например, ранее боготворивший Хрущева, с гневным возмущением воскликнул: "Я вас, товарищ Хрущев, считал честнейшим человеком. Теперь вижу, что я ошибался, - вы бесчестный человек, позволивший себе по-фракционному, за спиной Президиума ЦК организовать это собрание в Свердловском зале".

После маленького перерыва Президиум ЦК решил: несмотря на то что Секретариат ЦК грубо нарушил Устав партии, но уважая членов ЦК и считаясь с тем, что они ждут прихода членов Президиума, прервать заседание Президиума и пойти в Свердловский зал.

Сбросивший свою маску смущения, ободренный, Хрущев рядом с Жуковым и Серовым шествовал в Свердловский зал.

Можно себе представить внутреннее психологическое состояние членов Пленума ЦК, доставленных в Москву в столь чрезвычайном порядке. Еще до открытия Пленума члены ЦК были, конечно, информированы о заседании Президиума ЦК (об этом уже позаботился аппарат ЦК). Но когда открылся Пленум, вместо доклада о заседании Президиума, которого, конечно, ожидали члены ЦК, им было преподнесено "блюдо" "об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова".

То есть вместо вопроса "О неудовлетворительном руководстве Первого Секретаря ЦК Хрущева" был поставлен абсолютно противоположный, надуманный вопрос "Об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова".

Классовые враги, особенно продажные агенты империализма, клеветнически изображают, будто все эти враждебные социализму своры бандитов, шпионов, диверсантов якобы придуманы Сталиным для истребления своих личных врагов. Это идеологическая диверсия империалистов.

Им, к сожалению, пусть невольно, но фактически помогают те "разоблачители" "культа личности Сталина", которые вместо честной партийной критики имевших место ошибок спекулятивно, сенсационно, по-мелкобуржуазному раздувают демагогическую кампанию в нашей партии и в массах. Они игнорируют исторические условия того времени - остроту борьбы с врагами Советского Союза. Они сводят все причины извращений и ошибок в этой борьбе к Сталину, к его личным отрицательным качествам. Они игнорируют главное - объективную историческую необходимость этой борьбы, к которой, к сожалению, присоединились причины субъективного характера. Это относится не только к Сталину, но и к другим участникам Сталинского руководства ЦК и правительства, в том числе и Молотову, Ворошилову, Кагановичу, Маленкову, и тем, кто сегодня выступает в роли "невинных" героев-разоблачителей, - Хрущеву, Микояну, Швернику и другим.

Неверно, будто Молотов, Ворошилов, Каганович, Маленков и другие отрицают ошибки Сталина. Но они, в отличие от Хрущева и поддерживавших его товарищей - Микояна, Шверника, считают, что у Сталина преобладало Великое, положительное во всей его исторической революционной партийной деятельности. Они считают, что опыт и уроки Великой, действительной, не искусственно раздутой исторической деятельности Сталина по руководству партией, Советским народом всех национальностей после гениального Ленина на протяжении 30 лет - это Великий Капитал партии, не только исторический, а действующий, как и весь опыт марксизма-ленинизма. К этому Великому Капиталу - опыту Сталина нельзя относиться бесцеремонно, по-мелкобуржуазному.

Старые большевики в Президиуме ЦК говорили: мы должны критиковать, отменить и не допускать впредь все то отрицательное, что допускалось в практике Сталина и сталинского руководства и по объективным, и по субъективным причинам. Это вредно для нашего продвижения вперед на пути к коммунизму. Но мы не должны выбрасывать Великий опыт Сталина и всех нас, опыт и уроки борьбы с внутренним и внешними врагами социализма, которые могут еще появиться, повторить опыт гитлеровского фашизма и "пятой его колонны", которая разгромлена, но может возродиться. Сталин и его Великий опыт принадлежат партии, Советскому государству, Советским народам и их передовому авангарду - рабочему классу, который в современных условиях нашего Советского государства сохраняет, должен сохранить свою руководящую роль гегемона. Никому не удастся отнять у нас Сталина, которого они глубоко чтили, уважали, приветствовали, выражая ему свою преданность и любовь в письмах (в том числе от Украины - "Рiдному батьку Сталину", в сочинении которых участвовал и которые переписывал Хрущев).

Никому не удастся выключить из истории Великой борьбы народов СССР и партии Великого Сталина как талантливого соратника Ленина, признанного Великого вождя партии, Советских народов, полководца Советской армии - революционного теоретика и практика мирового рабочего и коммунистического движения. Критикуя ошибки Сталина и не допуская их повторения, мы оставляем на вооружении нашей Родины и партии весь его богатый опыт и уроки борьбы за победу коммунизма.

Наша партия и Советское государство [пережили] немало трудностей и выходили победителями. Мы, настоящие большевики, уверены, что и в данный момент наша Родина и Партия выйдут победителями. Наша Коммунистическая партия по своей инициативе провозгласила необходимость развития советской социалистической демократии и гласности. Это положительно сказалось на подъеме политической жизни и творчества в народных массах. Но нельзя не видеть, что противники социализма, особенно активные враги социализма, используют демократию, гласность и особенно многопартийность для повторения доводов и клеветы белоэмигрантских и западных апологетов капитализма.

Они, эти лжедемократы, спекулятивно используют трудности, испытываемые страной и народом, для того, чтобы склонить колеблющихся, нестойких людей на антисоциалистический путь, то есть на путь капитализма. Так как этого не так просто добиться, то они применяют испытанный в борьбе с социализмом путь наступления на передовой авангард революционного народа - на Коммунистическую партию, единственно верную до конца защитницу эксплуатируемого капиталом народа.

Из истории известно коварство апологетов капитализма-империализма, выбирающих в первую очередь мишенью вождей рабочего класса и его партии. Они, враги социализма, используют ошибки в их деятельности, начинают обстрел этих руководителей, а затем уже наступают в открытую на Партию и на ее идеологию, на ее принципы. Так именно и поступили [современные] антисоциалистические силы у нас в Советской стране. Наша Партия давно подвергла суровой критике имевшие место ошибки и беззакония, когда в 30-е годы наряду с законными репрессиями по отношению к действительным врагам народа пострадали невинные люди. Несмотря на это, антисоциалистические силы развернули в 1987 году, к 70-летию Октябрьской революции, с новой, большой силой сталиноедскую кампанию, "обогащая" факты [низкой] клеветой. К сожалению, этому научились и некоторые коммунисты. Но, как показало дальнейшее развитие наступления сталиноедов, они избрали Сталина и его соратников, которые сами не отрицают свою долю ответственности, как мишень для атаки на Коммунистическую партию, на Октябрьскую революцию и даже на Ленина. Им, врагам социализма, важна не гуманность, о которой они фальшиво кликушествуют. Им нужна реставрация капитализма, власти кулака - нэпмана. Мы, конечно, относимся к честным исследователям с большим уважением, а фальшивых лицемерных политиканов, повторяющих белоэмигрантские зады с безудержной клеветой, мы должны дальше разоблачать.

Мы преодолеем трудности, если будем бороться с врагами социализма, не допуская, конечно, ошибок и беззаконий.

Только сплотив на основе идейно принципиальной линии всех передовых людей народа, в первую очередь рабочего класса, мы преодолеем все трудности и пойдем вперед - к полной победе Социализма, а затем и Коммунизма!

http://sovross.ru/articles/1773/41962