"Социализм попробовали. Через семьдесят лет после революции большевиков история вынесла вердикт: провал". Все, кто еще склоняется в 1990-х годах называть себя социалистами, обязаны дать какой-то ответ на это широко распространенное мнение. Эта книга - наш ответ. Но сначала, наверное, будет полезно указать, чем наш ответ отличается от ответов, которые дают другие западные левые.

Вероятно, многие социалисты захотят сказать, что они хотят построить социальную систему, которая значительно отличалась бы от советской модели. Но подтекст этого утверждения может быть разный. Первое различие, которое можно провести - между социал-демократами и теми, кого можно назвать "марксистами-идеалистами". Первые утверждают, что крах советского социализма мало что может сказать о будущем, скажем, социал-демократии в скандинавском духе. Возможно, это так. Период кризиса советского социализма совпал с бешеной атакой на социал-демократические идеи и учреждения, особено в Великобритании и США, но не только там. На это можно возразить, что взаимосвязь здесь если и не совсем случайная, то во всяком случае не логически необходимая: даже если кризис советской системы окончателен, то вполне можно представить политический "маятник", который на Западе качнется к социал-демократии. Но, как мы увидим позже, на этот счет есть основания сомневаться. С другой стороны, марксисты-идеалисты обычно утверждают, что крах Восточного блока нельзя считать аргументом против марксизма, потому что советская система была не реализацией марксистских идеалов, а их предательством. Если социал-демократы говорят, что советский социализм был не таким, какой они хотят реализовать, то такие марксисты утверждают, что СССР (возможно, после Ленина), вовсе не был социалистическим. Социал-демократы могут согласиться, что советская система действительно была марксистской, но сами они отвергают марксизм; марксисты-идеалисты не отказываются от своей теории, но считают, что она не была реализована на практике.

Наша позиция отлична от обоих изложенных взглядов. Во-первых, мы считаем, что социал-демократия предала исторические стремления социализма; для нее это слишком радикальное лекарство от болезней современных капиталистических обществ. В отличие от социал-демократов мы утверждаем, что классический марксистский проект радикальных общественных преобразований очень ценен. С другой стороны, мы отвергаем идеалистические взгляды, желающие сохранить чистоту социалистических идеалов ценой их отрыва от исторической реальности. Мы признаем, таким образом, что общества советского типа были в значительной степени социалистическими. Конечно, они не представляли собой материализацию идеалов Маркса и Энгельса, или даже Ленина, но какое конкретное историческое общество когда-нибудь было воплощением Идеи? Если мы используем слово "социализм" как концепцию общественной науки, чтобы отличить конкретную форму общественной организации на основании конкретного способа производства, то мы должны признать, что социализм - это не Утопия. Совершенно не научно заявлять, что советская система не была демократической, поэтому она не может быть и социалистической, или еще в более абстрактном духе вносить признаки общества, которые кто-то считает наиболее желательными, в само определение социализма. Наши взгляды можно подытожить следующим образом:

(1) Советское общество действительно было социалистическим.

(2) У этого общества было много нежелательных и вызывающих проблемы особенностей.

(3) Проблемы советского общества частично связаны с крайне тяжелыми историческими обстоятельствами, в которых большевики пытались строить социализм, но дело не только в них: были сделаны важные политические ошибки (которые возможны при социализме так же, как и при капитализме). Помимо этого, проблемы советского социализма частично отражают серьезные недостатки самого марксизма.

(4) Следовательно, крах советской системы никак не может не иметь отношения к марксистскому социализму. Мы должны тщательно поразмыслить над уроками, полученными из этого провала.

(5) Однако, в отличие от тех, кто находит удовольствие в провозглашении полного исторического разгрома марксизма, мы считаем, что другой тип социализма - определенно марксистский, но значительно переформулированный - возможен. Советский Союз был социалистическим, но возможны и другие формы марксистского социализма.

(6) Это утверждение может быть доказано только намного более подробным, чем раньше, описанием всех экономических механизмов и форм политического устройства, которые социалисты считают как желательными, так и достижимыми. Это мы и пытались сделать в книге.

В этом введении мы пытаемся предложить ответы на конкретные вопросы, возникающие из следующих утверждений: Почему социал-демократия неадекватна? В каком смысле СССР был социалистическим? Если недостатки советского общества вытекали из политических ошибок и пробелов в марксистской теории, что это были за ошибки и пробелы? На чем основано утверждение, что возрождение социализма возможно и желательно? Мы не можем здесь подробно ответить на эти большие вопросы; мы хотим набросать ход ответов и указать на главы, которые наполнят эти наброски плотью.

Социал-демократия традиционно выступала за "смешанную экономику", за смягчение неравенства при капитализме с помощью системы прогрессивного налогообложения и общественных пособий, за парламентскую демократию и гражданские свободы. Наибольшие успехи социал-демократических партий действительно свидетельствуют, что они преуспели в улучшении условий жизни рабочих классов, если сравнивать с положением при нерегулируемом капитализме: в Британии Национальная служба здравоохранения остается наиболее устойчивым памятником усовершенствований такого рода. Однако остаются очень значительные проблемы.

Во-первых, капиталистические механизмы экономики имеют тенденцию к созданию огромного неравенства в доходах, богатстве и "жизненных шансах" (рассматривается в главе 1), и социал-демократия имеет очень скромное реальное влияние на это неравенство, которое в последние десять лет только усилилось. Только радикальное изменение способа распределения персонального дохода, например, такое, как описано в главе 2, предлагает реальную перспективу устранения огромного неравенства. Во-вторых, "смешанная экономика" имеет проблемы в двух важных сферах. В смешанных экономиках, существовавших до сего дня, социалистические элементы оставались подчинены капиталистическим элементам. То есть, товары и заработная плата оставались главными формами организации производства и оплаты труда соответственно. "Социалистические" действия должны были финансироваться из дохода от налогов, извлекаемых из капиталистического сектора, что означало, что возможности расширения "благосостояния" и "бесплатное" распределение основных услуг зависело от состояния капиталистического сектора и прочности налоговой базы. Только при постоянном росте капиталистического сектора социал-демократические правительства могли "доставлять товары". Таким образом, в способность социал-демократических правительств переформировать классовую структуру общества были встроены самоограничители: попытки радикального перераспределения все время угрожали уничтожить механизм капиталистического создания богатства, от которого эти правительства полностью зависели.

Соединяя этот факт со сказанным выше: если смешанная экономика есть смесь капиталистических и социалистических элементов, вряд ли стоит ждать серьезных попыток определить принципы работы социалистического сектора. Сама идея смешанной экономики остается уязвимой, если принять во внимание мировой контекст, в котором плановые экономики распадаются. Защитники ничем не стесненного рынка могут с полным правом сказать: если от планирования отказались на его родине, зачем же его терпеть на Западе, даже как подчиненный элемент системы? Раз западные социал-демократы не имеют согласованных идей, как должны выглядеть плановые и нетоварные формы производства, как оценить их эффективность, то защита ими их любимой "смеси" неуместна, разве что только как повод для невнятного морализирования.

С этой точки зрения нашу попытку определить принципы социалистического экономического механизма можно рассматривать как создание опоры для социализма, которой, очевидно, не хватает современной социал-демократии: даже те, кто не согласен с нашей защитой полностью плановой экономики, может найти какую-то ценность в наших аргументах, поскольку они освещают неразработанную часть "смеси" смешанной экономики.

В этом вопросе мы основываемся на классическом марксистском анализе общества. Согласно Марксу, наиболее важной особенностью, отличающей один общественный строй от другого, является способ, каким они обеспечивают "извлечение прибавочного продукта" от непосредственных производителей. Здесь требуется небольшое объяснение. "Необходимый продукт", по этой теории, есть продукт, требующийся для поддержания и воспроизводства самой рабочей силы. Он принимает форму потребительских товаров и услуг для рабочих и их семей, а также инвестиций в заводы, оборудование и т.д., требующиеся просто для поддержания средств производства общества в рабочем состоянии. "Прибавочный продукт", с другой стороны, - это часть общественных результатов, используемая для поддержки непроизводительных членов общества (их много и самых разных, от богатых бездельников до политиков, вооруженных сил и ушедших с производства рабочих), плюс часть, направляемая на чистое расширение фондов средств производства. Любое общество, способное поддерживать непроизводительных членов и создавать экономически прогрессивную программу чистых инвестиций, должно иметь какой-то механизм для принуждения или склонения непосредственных производителей производить больше, чем требуется им для простого поддержания. Точная природа такого механизма есть, согласно марксистской теории, ключ для понимания общества как целого - не только "экономики", но также и общей формы государства и политики. Мы утверждаем, что советская система создала способ извлечения прибавочного продукта, совершенно отличающийся от капиталистического. Чтобы поместить эту идею в нужный контекст, полезным будет небольшой исторический экскурс.

Рассмотрим для начала разницу между феодальным и капиталистическим обществами. При феодализме извлечение прибавочного продукта прекрасно "видно" каждому. Конкретные формы различаются, но один из типичных методов предполагает, что крестьяне несколько дней в неделю работают на собственном поле, а в остальные дни - на поле господина. Как альтернатива крестьяне могут отдавать господину часть продукции своих полей. Если такое общество собирается воспроизводиться, оно должно удерживать непосредственных производителей в какой-то форме прямого подчинения или услужения; о политическом и юридическом равенстве не может быть и речи. Религиозная идеология, рассказывающая о различных "местах", предназначенным каждому на земле, и о добродетели знания своего подобающего места, обещающая небесную награду тем, кто выполняет свою роль в задуманном Богом плане земных дел, также будет очень полезной.

С другой стороны, при капитализме извлечение прибавочного продукта становится "невидимым" и принимает форму трудового контракта. Стороны контракта юридически равны, каждый выносит на рынок свою собственность и заключает добровольную сделку. На фабрике не звенит звонок, объявляющий конец части рабочего дня, посвященного производству эквивалента зарплат рабочих и началу производства прибыли для нанимателя. Однако зарплаты рабочих намного меньше, чем общая стоимость произведенных ими продуктов: это основа учения Маркса об эксплуатации. Степень конкретной эксплуатации зависит от борьбы между рабочими и капиталистами, ведущейся в различных формах: за уровень зарплат, за темп работы и длину рабочего дня, за изменения в технологии, определяющие, сколько рабочего времени требуется для производства заданного количество товаров, идущих на заработную плату.

Советский социализм, особенно после разработки при Сталине первого пятилетнего плана в конце 20-х годов, ввел новый, некапиталистический способ извлечения прибавочного продукта. Он был несколько замаскирован тем, что рабочие по-прежнему получали заработную плату в рублях, а деньги продолжали использоваться как средство для расчетов при планировании отраслей, но общественное содержание этих "денежных форм" радикально изменилось. В условиях советского планирования разделение между необходимым и прибавочным частями общественного продукта было результатом политических решений. В основном товары и труд физически распределялись на предприятия планирующими организациями, которые все время следили, чтобы у предприятий было достаточно денег, чтобы "заплатить" за реальные выделенные им товары. Если предприятие совершало денежные "убытки", и поэтому должно было пополнить свои денежные балансы с помощью "субсидий", это не считалось важным. С другой стороны, обладание деньгами как таковыми не было гарантией получения доступа к реальным товарам. Точно также ресурсы, направляемые для производства потребительских товаров, централизованно распределялись. Предположим, что рабочие вытребовали более высокие рублевые зарплаты: само по себе это ничего не дает, потому что поток производства потребительских товаров не реагирует на денежное выражение потребительских расходов. Более высокие зарплаты будут просто означать более высокие цены или нехватку товаров в магазине. Доля производства прибавочного продукта зафиксирована, когда плановики выделили ресурсы для вложений в тяжелую промышленность и в производство потребительских товаров соответственно.

В очень общем смысле такой переход к плановой системе, в которой разделение необходимого и прибавочного продукта является результатом осознанного общественного решения, вполне находится в соответствии с ожиданиями Маркса. Маркс только представлял, что "общественное решение" будет радикально демократическим, так что производство прибавочного продукта будет внутренне легитимировано. Люди, приняв решение выделить столько-то своего общего труда на вложения и поддержку непроизводительной части населения, затем охотно выполнят свое решение. По причинам, как внешним, так и внутренним, советское общество при введение экономического планирования было далеко от демократического. Как тогда можно склонить или принудить рабочих к выполнению плана (который, хотя и составлен предположительно в их интересах, но определенно не ими)?

Мы знаем, что планы в целом выполнялись. В 1930-е годы развитие тяжелой промышленной базы шло с беспрецедентной скоростью и эта база выдержала суровую проверку во время сопротивления нацистскому вторжению. Нам также хорошо известны характерные черты сталинской эры, странной смеси террора и принудительного труда с одной стороны с настоящим пылом первооткрывателей с другой стороны. Если задаться вопросом, как извлечение прибавочного продукта возможно в плановой, но не демократической системе, станет очевидно, что культ личности Сталина не был просто "искажением", но составной частью системы. Сталин: одновременно вдохновляющий вождь, берущий настойчивостью и стойкостью то, чего ему не хватало в красноречии, способный поддержать чувство участия в огромном историческом порыве, жесткий и совершенно безжалостный ликвидатор тех, кто не смог сделать свой вклад (и многих других). Культ Сталина как в его выражающих интересы народа, так и в страшных аспектах, был центральной частью советского способа извлечения прибавочного продукта.

Похоже, что кризис советского социализма имеет два источника. С одной стороны, это отвращение народа от недемократических и авторитарных практик старой советской политики, с другой стороны широко распространившееся ощущение, что основные экономические механизмы, работавшие с 1930-х годов, пережили свою полезность, что сохранять эти механизмы - значить обречь жителей (тогда еще существовавшего) СССР на застойные стандарты жизни и хроническую нехватку потребительских товаров. При сравнении с очевидной жизнеспособностью развитых капиталистических экономик эти условия становились для людей все более невыносимыми.

В какой-то степени эти проблемы были взаимосвязаны. По мере перехода СССР от эры Сталина к эре Брежнева более ранняя система террора и принуждения смягчалась. Но в то же время дух первопроходцев, вдохновлявший широкие массы советского населения в первые годы социалистического строительства и во время сопротивления фашизму, размывался. Иными словами, подрывались оба столпа советского способа извлечения прибавочного продукта (в плановой, но недемократической системе). Стоит также заметить, что Сталин не испытывал отвращения к использованию значительной разницы в зарплатах в качестве средства стимулирования трудовых усилий, а Брежнев двигался к более эгалитаристской политике. Социалисты, конечно, могут аплодировать равенству, но если подорвать индивидуальную тягу к деньгам, возникает необходимость усилить какие-то другие стимулы - например, берущие начало в чувстве демократического участия в общих усилиях. И если хорошая работа не вознаграждается значительно более высокой зарплатой, она должна вознаграждаться (и расценивается как требующая вознаграждения) возможностями продвижения и развития. Такие альтернативные стимулы практически отсутствовали в коррумпированной и циничной политической культуре брежневского периода. Апатия распространилась повсеместно. Если предыдущее поколение считало социализм благородным идеалом - не полностью реализованным или возможно даже серьезно искаженным в Советском Союзе, но по-прежнему достойным защиты, то при Брежневе выросло целое поколение, для которого Советский Союз и социализм были одним и тем же - как в собственной пропаганде системы. Если люди ненавидели советскую систему, они ненавидели социализм.

Пока что диагноз ведет к довольно двусмысленным выводам. Наш акцент на проблемах, стоявших перед СССР, как недемократической плановой системы, может привести к мысли, что глубоких демократических реформ было бы достаточно для оживления советского общества и советской экономики. То есть, если бы недемократическое планирование было бы заменено демократическим, то энтузиазм населения мог бы быть использован для задачи экономической модернизации, по-прежнему в широких рамках плановой и некапиталистической системы. Конечно, эта точка зрения сейчас считается всеми опровергнутой грубыми фактами из недавней истории России: реформа не остановилась ни на гласности, ни даже на перестройке, воспринимавшейся как реструктуризация социалистической экономики, но продолжалась дальше, с видимой неумолимостью, до полного разрушения старой плановой системы и проекта перехода к рыночной экономике.

Возможны различные интерпретации этой истории. Одна точка зрения - просто антисоциалистическая: централизованное планирование и государственная собственность внутренне уступают рыночной системе и при свободном выборе в отсутствие политического/идеологического принуждения люди автоматически выберут рынок. Демократия неизбежно ведет к отрицанию социалистического экономического механизма. Эта книга содержит набор аргументов, которые должны показать, что такой вывод ничем не подтверждается, то есть эффективный и производительный социалистический экономический механизм и возможен, и более предпочтителен, чем капиталистический (во всяком случае, с точки зрения интересов работающего большинства). Но если это так, чем мы объясним отказ от социалистической экономики в СССР и остальных странах? На это есть два ответа. Во-первых, как мы уже отмечали, существует очень много советских граждан, для которых социализм - это только брежневская система. Вот что им рассказывали до одурения и причин сомневаться в этом у них нет. Сама мысль, что социализм совершенно другого плана возможен и желателен, опирается на классические аргументы, предложения и идеалы основателей социализма; те, кто видел эти идеи только в форме напыщенной официальной апологетики, вряд ли ее оценят. Во-вторых, нет никакого сомнения в том, что экономический застой, постигший Советский Союз в последние дни работы старого экономического механизма, не был только и единственно следствием отсутствия демократического участия. С этим механизмом были связаны серьезные технические и экономические проблемы; но мы покажем, что такие проблемы не обязательно присущи социалистическому планированию как таковому.

Итак, мы считаем, что полная демократизация плюс значительные реформы планового механизма могут в принципе создать возможность воскрешения советского социализма. К несчастью, исторический опыт суровых десятилетий неэффективного и диктаторского правления, подпираемого окостеневшим официальным марксизмом, похоже, сейчас практически исключают такую политическую возможность. Некоторые советские люди могут найти эту идею привлекательной, но слишком многие из них готовы требовать полного разрыва с коммунистическим прошлым.

Принципиальной основой для постсоветского социализма должны быть радикальная демократия и эффективное планирование. Демократический элемент, это сейчас совершенно ясно, - не роскошь, не что-то, могущее подождать до особо благоприятных условий. Без демократии, как мы показываем выше, лидеры социалистического общества будут склоняться к принуждению, чтобы гарантировать производство прибавочного продукта, и если принуждение ослабевает, система начинает клониться к застою. В то же время разработка эффективной плановой системы, вероятнее всего, будет невозможна без открытого соревнования идей. Неспособность советских коммунистов выдвинуть жизнеспособные предложения социалистических реформ есть доказательство вредного влияния системы, в которой конформизм и повиновение были в большом почете. Капиталистические общества могут достигнуть экономического прогресса в условиях политической диктатуры, потому что даже при диктатуре сфера частной экономической активности относительно нерегулируема и действует обычный процесс конкуренции, при этом подавление организаций рабочего класса позволяет более высокую степень эксплуатации. При социализме подавляющее государство не может быть отделено от "свободной" экономики; и если критерий идеологической "правильности" господствует при выдвижении директоров и даже в теоретических спорах об экономике, долговременные перспективы процветания и эффективности становятся очень неясными.

Что касается как демократических институтов, так и эффективных механизмов планирования, мы должны указать, что проблемы, обнаружившие себя в СССР, отражают определенную слабость классического марксизма. Маркс, Энгельс и Ленин были гораздо сильнее в критике капитализма, чем в теории социалистического общества. Что касается демократических учреждений, то поначалу большевики выбрали в качестве главной их формы советы рабочих и солдатских депутатов. Возможно это было полезно тактически, но мы считаем, что форма советов внутренне неадекватна и даже опасна, принципы социалистического демократического устройства надо искать в других местах. Что касается планирующих механизмов, у Маркса и Энгельса были некоторые интересные предложения, но они не были развиты и остались на уровне довольно неясных обобщений. Советские плановики разработали свою собственную систему, которая в то время удовлетворяла определенным целям, но развитие их мысли о социалистических механизмах экономики было ограничено необходимостью соответствовать канонам марксизма - в частности, избегать и на деле осуждать любые теоретические методы, такие как как маржинальный анализ, которые казались испорченными "буржуазным" содержанием. Западные марксисты считали, что эта тенденция основывается на неправильном прочтении Маркса. Возможно это и правда, но неправильное прочтение стало возможным именно из-за отсутствия попыток Маркса как-то развернуто изложить принципы работы плановой экономики. Как бы там ни было, социализму никогда не станут доверять как экономической системе, если мы достаточно подробно не изложим эти принципы.

В конце введения мы дадим краткий обзор главных аргументов, приводимых в книге в свете проблем и вопросов, упомянутых выше. Главы 1 и 2 рассматривают вопросы, связанные с неравенством и несправедливостью. В первой главе дается обзор причин неравенства в капиталистическом обществе - причин, которые, как мы уже рассматривали, социал-демократические улучшения искоренить не способны. Во второй главе показывается, как последовательная социалистическая система оплаты может значительно уменьшить неравенство. Система оплаты, очерченная в главе 2, основывается на идее возможности расчета полного содержания труда в каждом товаре или каждой услуге. В главе 3 это утверждение доказывается и приводятся аргументы в пользу рациональности и технической прогрессивности ведения экономических расчетов в терминах рабочего времени.

В главах с 4-ой по 9-ую рассматриваются различные аспекты эффективной системы экономического планирования, системы, способной гарантировать, что экономическое развитие управляется демократически выраженными потребностями людей. В главе 4 описываются некоторые базовые концепции и приоритеты, и вводится понятие различных "уровней" планирования, а именно: стратегического планирования, детального планирования и макроэкономического планирования, которое более подробно рассматривается в главах 5, 6 и 7 соответственно. В главе 8 делается набросок конкретного механизма, следящего за тем, чтобы детальное планирование производства все время соответствовало предпочтениям потребителей, без излишних очередей и нехваток. Глава 9 останавливается на требованиях к информации, необходимой для описываемой нами системы планирования, а также исследуется связь между проблемой точной информации, и стимулами и санкциями, с которыми сталкивается индивид. В этих главах мы указываем на многие различия между предлагаемой нами системой и системой, которая считается потерпевшей крах в Советском Союзе [1].

Если в главах с 4-ой по 9-ую рассматривается планирование в одной изолированной экономике, то в главах 9 и 10 обсуждение расширяется до вопросов торговли с другими экономиками - это важный практический вопрос для мира, в котором взаимозависимость все время увеличивается.

В главах с 12-ой по 14-ую от экономических вопросов мы переходим к дальнейшим социальным и политическим. Глава 12 проводит связь между социалистическими целями и понятиями, к которым привлекли внимание феминистки. В ней исследуется возможность домашних коммун как альтернативы "домашнему хозяйству" ядерной семьи и показывается, как такие коммуны могут функционировать в широкой структуре плановой экономики. В главе 13 рассматривается политическая сфера и предлагается радикальная форма демократического устройства, способного дать обычным людям реальный контроль над их собственной жизнью. Как уже упоминалось раньше, мы критически относимся к советской модели демократии. Мы так же критичны и к парламентской системе, и наши собственные предложения основываются на применении механизмов классической (афинской) демократии в современном контексте. В главе 14 изучается вопрос отношений собственности и конкретизируются формы собственности, требовавшиеся как основы предшествующих экономических и социальных форм.

В последней главе мы рассматриваем некоторые контраргументы, высказанные скептическими социалистами в последние годы. Мы отвечаем на аргументы в защиту "рыночного социализма" как альтернативы защищаемому нами планированию.

Мы надеемся, что тема, проходящая через всю книгу будет полностью раскрыта с помощью разнообразных подробных аргументов. Мы считаем нашей главной целью насколько возможную полную реализацию потенциала каждого человеческого существа, как индивида, так и члена общества. Для этого требуется достоинство, безопасность и реальное равенство (но, конечно, не единообразие), а также производственная эффективность. Необходимо также, чтобы люди нашли устойчивые способы жизни в балансе со всей окружающей средой. Мы считаем, что эти цели могут быть лучше всего достигнуты с помощью кооперативной, плановой формы социалистической экономики при радикально демократическом политическом устройстве - с помощью постсоветского социализма.

[1] В этой книге мы разрабатываем наши собственные предложения по социалистическому планированию, почти не опираясь на существующую литературу. Подробное обсуждение и критику исторических "споров о расчетах при социализме" см. в Cottrell and Cockshott (1993a).

Одна из главных целей социализма - преодолеть вопиющее неравенство в доходах, правах и возможностях, которое связанно с капитализмом. Социализм особенно привлекателен для тех, кто больше всего страдает от неравенства при капитализме. И наоборот, те, кому выгодно (или они считают, что им выгодно) неравенство и привилегии, в основном против социализма.

Богатых легко убедить, что попытки достичь социального равенства бесплодны, если вообще не ошибочны. Но более бедным согражданам требуются дополнительные увещевания. Поэтому им обьясняют, что неравенство с одной стороны - полезно, а с другой - неизбежно. Неравные доходы необходимы как стимул для для усердной и успешной работы; и, каковы бы ни были первоначальные намерения, даже в социалистических странах обнаружат, что необходимо ввести неравенство, чтобы экономика начала действовать. Любопытно, что защитники неравенства считают, что богатые реагируют на совершенно другие стимулы, чем бедные. Для того, чтобы убедить работать богатых, необходимо обещать еще большее богатство: отсюда крайняя важность снижения налогов на самые высокие доходы. Когда же речь идет о бедных, то оказывается, что нет более действенного стимула, чем угроза еще большей бедности: отсюда крайняя важность жесткого ограничения социальных пособий, которые им полагаются.

Мы решительно против обоих этих "истин". Мы собираемся показать, что, хотя некоторая степень экономического неравенства может быть неизбежна, она ничтожна по сравнению с ныне существующей. Мы считаем, что возможно общество, которое эффективно, гуманно и в граждане которого в основном равны. В этой главе мы дадим набросок начальных принципов устойчивого экономического механизма, на котором будет основано такое общество.

Тем, кто страдает от нынешней системы распределения, нет нужды говорить, как все плохо, они это и так знают. Действительно важные вопросы: каковы причины нынешнего контраста между бедностью и богатством и что с этим можно поделать. Из них логически более важен первый. Что на самом деле вызывает неравенство в нашем обществе? Самые важные причины:

(1) Эксплуатация трудящихся

(2) Наследование богатства меньшинством

(3) Безработица

(4) Болезнь и старость

(5)Разница в квалификации и способностях

В обыденной речи мы говорим об эксплуатации, когда сильный использует свою силу против слабого. Экономическая эксплуатация - когда людям не платят достаточно за их работу. В отношениях эксплуатации эксплуатируемый не получает обратно того, что вкладывает. Эта идея выглядит неясной и неточной в личных отношениях, но когда речь идет о денежных отношениях рабочего и нанимателя - тут уж точность налицо. Рабочий эксплуатируется, если получает меньше, чем стоит продукт его труда.

Сама идея очень проста. Лучше всего изобразить ее, представив, что эксплуатации нет. Пусть рабочий работает 40 часов в неделю. Чтобы не быть эксплуатируемым, его зарплаты должно хватить на покупку товаров и услуг, чье производство требует 40 часов работы. Хотя на товарах не пишут величину затраченного на их производство рабочего времени, как пишут калорийность на пакете хлопьев, в принципе эту величину возможно вычислить. Ясно, что в таком случае эксплуатации нет. Неделя работы поваром или водителем автобуса просто обменивается на на то же количество работы тех, кто снабжает наемного рабочего всем необходимым и желательным: фермеров, портных, пекарей, артистов и т.д.

При капитализме этого не происходит. Хотя трудовой договор между между нанимателем и наемным работником формально - добровольное соглашение, на деле условия диктует наниматель. Тот, кто был безработным или боится безработицы, счастлив получить любую работу и не привередничает насчет условий. Обычно на каждое рабочее место несколько желающих, так что если кто-то пытается выговорить себе другой уровень оплаты, другой собьет ему цену.

В тех редких случаях, когда рабочих остро не хватает, и зарплата поднимается до уровня, когда нет эксплуатации, у нанимателей есть возможность положить деньги в банк и получать проценты. И они скорее сделают это, чем наймут работника на зарплату, угрожающую их прибыли. Наконец, они могут перевести предприятия за границу, в страну третьего мира, где гораздо более низкий уровень оплаты труда.

Все эти факторы заставляют наемных рабочих продавать себя по цене низкой, эксплуататорской зарплаты. Насколько низка она может быть - посмотрите в таблице распределения доходов в Англии (табл. 1.1). Для каждой отрасли экономики мы указываем, как прибавочная стоимость распределяется между зарплатой и прибылью. Прибавочная стоимость - разница между стоимостью продаж компании и расходами помимо расходов на рабочую силу: топливо, сырье, амортизация оборудования и т.д.

Таблица 1.1. Расчет степени эксплуатации, 1982 г.

Все показатели даны в миллионах фунтов стерлингов. Источник: "Национальные доходы и расходы", издание 1983 года, Центральное статистическое бюро/.

Цифры взяты из Синей книги за 1983 год: "Национальные доходы и расходы", опубликованной Центральным бюро статистики. Две колонки показывают сумму зарплаты и прибыли в разных отраслях экономики. Сумма прибавочной стоимости - это сумма зарплат и прибылей. Видно, что доля зарплаты значительно отличается по отраслям. В 1982 году доля прибавочной стоимости, получаемая работниками энергетики была только 27%. Это означает, что рабочий трудится только 16 минут каждого часа на себя и 44 минуты для прибыли нанимателя. В обрабатывающей промышленности, например, около 75% идет на зарплату. Для вычисления среднего уровня эксплуатации наемных работников для экономики в целом, мы сначала сложили зарплаты и прибыли в разных отраслях. Мы видим, что только около 60% прибавочной стоимости попадает рабочим, которые ее произвели.

Однако более внимательное рассмотрение показывает, что эта цифра преувеличена. Дело в том, что банки и финансовые компании не являются производителями богатства в том же смысле, как производство и распределение. Финансовая отрасль получает доходы из двух источников: платы за обслуживание банковских счетов и процентов по займам. Первое называется доходами от коммерческой деятельности, второе - доходами от прочей деятельности. Финансовая отрасль предоставляет услуги вроде обналичивания чеков и открытия текущих счетов. Стоимость этих услуг измеряется платой за эти услуги. Эти суммы минус связанные с ними зарплаты отражаются в официальных статистических отчетах как "операционная" валовая прибыль. Эту операционную прибыль необходимо отличать от общей прибыли, полученной банками, которая увеличивается за счет доходов от прочей деятельности в форме процентов за займы.

Валовые доходы от коммерческой деятельности в финансовом секторе постоянно выражаются отрицательной величиной, показывая, что себестоимость банковских операций только частично покрывается доходами от коммерческой деятельности. Это значит, что только часть рабочей силы, нанятой банками, используется на предоставление услуг; остальная рабочая сила - дополнительные расходы, которые банки несут при предоставлении займов и получении процентов по ним. И эти расходы покрываются отраслями, производящими богатство, через выплату процентов.

Когда мы подсчитываем сумму всех зарплат в частном секторе, следует включать в нее только зарплату тех банковских служащих, которые производят банковские услуги; остальные банковские зарплаты относятся к прибыли. Эти уточнения сделаны в нижней части таблицы 1.1. Уточненный результат дает несколько более высокий уровень эксплуатации.

Отсюда мы можем высчитать, какая часть дохода на самом деле возвращается к наемным работникам - производителям богатств. Это показано в уточненных цифрах зарплат и дохода с собственности. Используя их, мы видим, что работники частного сектора получают обратно только 53% прибавочной стоимости, созданной их трудом.

В результате они работают 32 минуты каждый час на себя и 28 минут на обеспечение различных эксплуататорских и паразитических слоев общества. Эксплуатация наемных работников и вопиющее неравенство в доходах и богатстве тесно связаны [1]. Результаты процесса эксплуатации направляются на две главные цели. Они или распределяются как дивиденды по акциям и проценты, или используются для финансирования накопления капитала компании. В любом случае получатели - владельцы акций, облигаций и других ценных бумаг. Если прибыль распределяется как дивиденды, они получают деньги непосредственно. Если деньги идут в капитал, их выгода состоит в повышении цены их акций.

Владение акциями распределено крайне неравномерно. Королевская комиссия по распределению доходов и богатства в 1975 году докладывала, что беднейшие 80% населения владеют менее чем 4% акций. Даже сейчас, в стране с таким развитым рынком ценных бумаг, как Англия, большинство рабочих не владеют акциями. Те же, кто владеют, часто имеют их на сумму нескольких сотен фунтов, так что доход от них составляет незначительную часть их общего дохода - меньше, чем они платят процентов по личным долгам и закладным на дома. Таким образом, их эксплуатируют не только их наниматели, но и финансовые компании.

Неравное распределение дохода поддерживает само себя. Очень небольшая часть населения владеет большей частью акций. Королевская комиссия сообщила, что около 330 000 человек владеют 55% всех акций и 58% всей земли. Эта часть населения обычно живет на доходы от собственности. Такие люди также могут работать и получать добавочные доходы как директора и т.д. В любом случае, у них достаточно доходов, чтобы вложить большую их часть в новые акции и другие ценные бумаги. Поскольку они могут себе позволить инвестировать гораздо большую часть своего дохода, чем рядовой наемный рабочий, их класс продолжает, от поколения к поколению, владеть наибольшей частью национального финансового капитала [2].

Это небольшое меньшинство - конечный получатель денег, систематически недоплачиваемых работающему населению. И пока существует нынешняя рыночная система, это остается важнейшим источником экономического неравенства.

Второй, но также важный источник экономического неравенства - безработица. Люди, имеющие работу, могут забыть или не понимать, насколько низко падает доход безработного. Десятки мелких повседневных расходов, о которых работающий и не задумывается - чашка кофе, проезд на общественном транспорте, билет в кино - вдруг оказываются ужасно дорогими. Те, кто остается без работы долгое время, истратившие свои небольшие сбережения, или те, кто никогда не имел возможности получить оплачиваемую работу, зависят от государственных пособий, обычно рассчитанных только на то, чтобы человек выжил. В некоторых капиталистических странах, и все в большей степени в Англии, даже это недоступно для целых групп безработных. Эти люди загнаны в мир криминала, проституции или зависимости от благотворительности.

Разница между условиями жизни работающих и безработных привлекает внимание политиков. Те говорят о появлении целого низшего класса постоянных безработных. Принцы на особом жаргоне выражают озабоченность положением в "гетто". Тем не менее безработица - только второй по важности источник неравенства. Прежде всего, она касается только меньшинства рабочей силы; число безработных колеблется, но обычно не превышает одного из семи работоспособных взрослых. Более важно то, что безработица служит для подкрепления эксплуатации работающих. Безработица создает рынок рабочей силы, на котором господствует покупатель: на каждое рабочее место приходится несколько желающих. Эксплуататорский уровень зарплаты не критикуют, когда некуда деваться. Профсоюзы не решатся обьявить забастовку для повышения зарплаты, если знают, что наниматель легко найдет штрейкбрехеров из безработных. Целые коллективы могут быть уволены, а замена нанята за меньшую плату.

Безработица - регулятор эксплуатации, и в таком качестве она поддерживается государственной политикой. Экономическая политика, приводящая к полной занятости, хорошо известна. В Англии она применялась примерно 20 лет после войны и держала безработицу на уровне 1 из 30 или 40 работоспособных. Эта же политика может применяться и сейчас. Экономические рычаги создания полной занятости остаются теми же самыми. Но они не применяются из-за того, что произошло за эти 20 лет.

Это было время, когда премьер-министр от консерваторов (Гарольд Макмиллан) мог честно сказать рабочим, что тем "никогда еще не жилось так хорошо". Полная занятость означала беспрецедентный период постоянно растущей реальной зарплаты. После полувека пребывания на одном уровне реальная зарплата почти удвоилась [3]. Но в тот же период доля дохода компаний, идущая на прибыль, уменьшилась вдвое: с 23,4% в 1950 до 12,1% в 1970. (Bacon and Eltis, 1978). Иными словами, наемные работники использовали нехватку рабочей силы для снижения степени своей эксплуатации. Попытки компаний поддерживать уровень прибыли путем увеличения цен привели к инфляции.

С середины 1970-х политики обеих крупнейших партий согласились, что полная занятость непрактична, и, если ее поддерживать, начнется инфляция. Экономика, основанная на систематической эксплуатации наемного труда, требует создания излишка предложения на рынке рабочей силы, а это означает безработицу.

Не существует логичной причины, чтобы безработица вызывала нищету и лишения. Если нет работы, цивилизованное общество может платить временно неработающим, но желающим работать, достаточно для приличной жизни. Если кто-то сидит сложа руки не по своей вине, почему он должен страдать от уменьшения доходов? Если, как многие ошибочно верят, причина безработицы - технологические изменения, роботы и компьютеры, то на пути такой разумной и гуманной политики не встали бы препятствия. Но безработица - результат не техники, а политики. Как только правительство признает безработицу постоянной необходимостью для регулирования рынка рабсилы, оно готово к наступлению на безработных. С каждым годом реальная стоимость пособия по безработице падает, в то время как условия для его получения ужесточаются. Уязвимые группы, например подростки, лишаются права на пособие; пособия на одежду и мебель заменяются займами; безработных обязывают платить подушный налог и т.д.

Доводя безработных до нищеты, правительство снижает уровень минимальной зарплаты. Когда молодежь вынуждена работать в так называемом "ученичестве" за 25 фунтов в неделю, удивительно ли, что зарплата для начинающих работать взрослых оказывается равна 1,70 фунту в час? И эти деньги обычно платят за неполную рабочую неделю: 12-24 рабочих часа. Бедность безработных - путь к бедности работающих.

Человек не должен быть беден только потому, что он старик, инвалид или по какой-то причине не может работать. Богатые собственники, выйдя в отставку, процветают. Только те, у кого нет собственности и кто зависит от продажи своей рабочей силы, впадают в нужду от болезни или старости. Поскольку это относится к большей части населения, большинство стариков и инвалидов живут в стесненных обстоятельствах, завися от скудной государственной пенсии.

Низкий уровень этих пенсий - результат политического решения. Это - официальная политика с целью поощрить людей обращаться в частные пенсионные фонды и страховые компани, потому что если бы люди могли надеяться на получение достаточной пенсии по закону, они бы не так охотно соглашались на другие способы. Так создаются условия для удержания государственных пенсий на низком уровне. Политики, принимающие такие решения, знают, что у них самих при выходе на пенсию будет куда больше средств. И это не может не повлиять на их решения, но действуют они не только из шкурных интересов. Когда они подталкивают людей к накоплению частных пенсий, они действуют в соответствии с логикой капиталистической частной собственности. Частное пенсионное обеспечение продлевает действие неравенства доходов, установившееся во время работы, еще и на время пенсии; таким образом укрепляется и обеспечивается безопасность основ классовой системы. Кроме того, у среднего класса появляются стимулы к накоплению. Через сбережения люди включаются в функционирование капиталистической финансовой системы, и в результате оказываются заинтересованы в ее долговечности.

Все было бы иначе, если бы не существовало частных пенсий, если бы решения о размере государственных пенсий принимали те, кому потом пришлось бы жить на такую пенсию. Тогда логично было бы ожидать, что государственная пенсия была бы выше относительно среднего заработка, чем сейчас.

В этой главе мы привлекли внимание как к уровню неравенства, производимого рыночной экономикой, так и к некоторым его причинам. Мы исследовали экономические корни неравенства в эксплуатации рабочей силы. Попытка уничтожить ее лежит в основе любой социалистической политэкономии. В последующих главах мы покажем что, последовательно придерживаясь принципа, что только труд есть источник стоимости, возможно создать экономическую систему, которая была бы одновременно справедливой и эффективной.

[1] Не вполне точно было бы сказать, что неравенство "вызвано" эксплуатацией. Эти два условия взаимно подкрепляют друг друга. Лежащая в основе неравенства частная собственность на средства производства вынуждает большинство людей, не владеющей такой собственностью подчиняться эксплуатации, продавая свою рабочую силу владельцам, что, в свою очередь, усиливает неравенство доходов.

[2] Независимо от того, что собственность на промышленный капитал сейчас в основном выражается в безличных компаниях, а не в индивидуальных капиталистах. Об этом см. Cottrell (1984)

[3] Historical Abstract of Labour Statistics 1886-1968, Department of Employment and Productivity, 1971.

При использовании этого материала ссылка на Лефт.ру обязательна