Книжные новости в Русском Журнале Книжные новости в Русском Журнале

Накануне объявления лауреата Нобелевской премии по литературе за 2005 год РЖ предлагает альтернативную версию истории премии.

Сен-Жон Перс - за возвышенность и образность поэзии, отражающей современность.

Генрих Белль - за творчество, в котором сочетается широкий охват действительности с высоким искусством создания характеров и которое стало весомым вкладом в возрождение немецкой литературы.

	Шведская Королевская академия (без А.П. Краснящих)	Шведская Королевская академия (с А.П. Краснящих)
1901	Рене Франсуа Сюлли-Прюдом - за выдающиеся литературные достоинства, в особенности за высокий идеализм, художественное совершенство, а также за редкое сочетание душевности и интеллекта, о чем свидетельствуют его книги.	Эмиль Золя, чье оскорбленное за человечество выражение лица еще долго будут с благодарностью вспоминать потомки.
1902	Теодор Моммзен - величайший из ныне живущих исторических писателей, перу которого принадлежит такой монументальный труд, как "Римская история".	Антон Павлович Чехов, чьи очаровательные пьесы, исполненные изящества и остроумия, продолжили великую традицию тяжелых нравственных исканий русской литературы.
1903	Бьернстьерне Мaртинус Бьернсон - за благородную, высокую и разностороннюю поэзию, которая всегда отличалась свежестью вдохновения и редкой чистотой духа, а также за эпический и драматический талант.
1904	Фредерик Мистраль (1/2 премии) - за свежесть и оригинальность поэтических произведений, правдиво отражающих дух народа. Хосе Мария Вальдо Эчегарай-и-Эйсагирре (1/2 премии) - в знак признания многочисл! енных ярких произведений, в которых в оригинальной индивидуальной манере возрождались традиции испанской драмы.	Август Стриндберг - за исполненные смысла романы и пьесы, обладающие живительной художественной энергией и способные своей страстной проповедью вызвать у мировой общественности сострадание к шведской литературе.
1905	Генрик Сенкевич - за выдающиеся заслуги в области эпоса.	Генрик Ибсен - за небесполезный и любо! пытный в клад в мировую культуру, которым стала основанная им норвежская национальная литература.
1906	Джозуэ Кардуччи - не только за глубокие знания и критический ум, но прежде всего за творческую энергию, свежесть стиля и лирическую силу, столь характерную для его поэтических шедевров.	Марк Твен, своим примером показавший американской литературе, куда ей нужно идти.
1907	Джозеф Редьярд Киплинг - за наблюдательность, яркую фантазию, зрелость идей и выдающийся талант повествователя.
1908	Рудольф Кристоф Эйкен - за серьезные поиски истины, всепроницающую силу мысли, широкий кругозор, живость и убедительность, с которыми он отстаивал и развивал идеалистическую философию жизни.	Лев Николаевич Толстой - за рассекречивание и разбазаривание самых глубинных механизмов психологической жизни человека своей эпохи.
1909	Сельма Оттилия Ловиса Лагерлеф - как дань высокому идеализму, яркому воображению и духовному проникновению, которые отличают все ее произведения.
1910	Пауль Йоханн Людвиг фон Хейзе - за художественность, идеализм, которые он демонстрировал на протяжении всего своего долгого и продуктивного творческого пути в качестве лирического поэта, драматурга, романиста и автора известных всему миру рассказов.	Жан Мореас - за несбыточные надежды и жертвенный порыв в стремлении обновить поэтический язык современности.
1911	Морис Метерлинк - за многогранную литературную деятельность, в особенности за драматические произведения, отмеченные богатством воображения и поэтической фантазией.
1912	Герхардт Гауптман - прежде всего в знак признания плодотворной, разнообразной и выдающейся деятельности в области драматическог! о искусства.
! 1913	Рабиндранат Тагор - за глубоко прочувствованные, оригинальные и прекрасные стихи, в которых с исключительным мастерством выразилось его поэтическое мышление, ставшее, по его собственным словам, частью литературы Запада.	Шолом-Алейхем - за пребывание в состоянии постоянной озабоченности за судьбы людские и не только.
1914	Премия не присуждалась.	Джек Лондон - за богатую фантазию и творческую мужественность, проявленные им при идеализации американской действительности и американского образа жизни.
1915	Ромен Роллан - за высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине, с которой он описывает различные человеческие типажи.
1916	Карл Густав Вернер фон Хейденстам - как виднейший представитель новой эпохи в мировой литературе.	Герберт Джордж Уэллс! , чьи фа нтастические миры изображены с реалистической достоверностью и предельным правдоподобием, которое насущно необходимо современной английской литературе.
1917	Карл Адольф Гьеллеруп (1/2 премии) - за многообразное поэтическое творчество и возвышенные идеалы. Хенрик Понтоппидан (1/2 премии) - за правдивое описание современной жизни Дании.	Гийом Аполлинер, чей мощный поэтический талант обогатил французскую литературу польскими представлениями о добре, истине и красоте.
1918	Премия не присуждалась.	Гилберт Кийт Честертон - за понятие христианского смеха, продемонстрированного в романах, рассказах и эссе со всей суровой очевидностью и жестокой откровенностью.
1919	Карл Фридрих Георг Шпиттелер - за несравненный эпос "Олимпийская весна".	Марсель Пруст - за разностороннее изображение духовных чаяний человечества в сфере поисков временных гуманистических ориентиров.
1920	Кнут Гамсун - за монументальный роман "Соки земли".
1921	Анатоль Франс - за блестящие литературные достижения, отмеченные изысканностью стиля, глубоко выстраданным гуманизмом и истинно галльским темпераментом.
1922	Хасинто Бенавенте-и-Мартинес - за блестящее мастерство, с которым он продолжил славные традиции испанской драмы.	Франц Кафка - за безграничную вер! у в творческие способности личности, что окрыляя дают человеку возможность ощутить свое единение с обществом, государством и универсумом.
1923	Уильям Батлер Йейтс - за вдохновенное поэтическое творчество, передающее в высокохудожественной форме ирландский национальный дух.
1924	Владислав Станислав Реймонт - за выдающийся национальный эпос - роман "Мужики".	Райнер Мария Рильке - за бесподобные и в своем роде неподражаемые стихи, обладающие полным набором необходимых поэтиче! ских качеств.
1925	Джордж Бернард Шоу - за творчество, отмеченное идеализмом и гуманизмом, за искрометную сатиру, которая часто сочетается с исключительной поэтической красотой.
1926	Грация Деледда - за навеянные идеализмом сочинения, в которых с пластической ясностью описывается жизнь ее родного острова Сардинии, а также за глубину подхода к человеческим проблемам в целом.	Рюноскэ Акутагава - за серьезный вклад в сюжетосложение и разработку образца четкой и лаконичной фабулы.
1927	Анри Бергсон - в знак признания его ярких и жизнеутверждающих идей, а также за то исключительное мастерство, с которым эти идеи были воплощены.	Андрей Белый - за впечатляющую картину разложения российского общества, убедительно изображенную в романах "Серебряный голубь" и "Петербург".
1928	Сигрид Унсет - главным образом за запоминающееся описание скандинавского Средневековья.	Дэвид Герберт Лоуренс - за ! стойкост ь, непоколебимость и принципиальность в отстаивании вечных моральных ценностей, а равно за глубокое понимание задач, которые ставятся литературой перед подрастающим поколением.
1929	Томас Манн - прежде всего за великий роман "Будденброки" , который стал классикой современной литературы и популярность которого неуклонно растет.
1930	Синклер Льюис - за мощное и выразительное искусство повествования и за редкое умение с сатирой и юмором создавать новые типы и характеры.	Стефан Цвейг, чья литературная добросовестность граничит только с высокими материями и понятием писательского долга.
1931	Эрик Карлфельдт - за его поэзию (премия присуждена посмертно).	Джеймс Августин Алоизиус Джойс - за высокий гражданский пафос, выраженный в реалистически скрупулезном и вместе с тем эпически всеобъемлющем бытописании жизни современной европейской провинции.
1932	Джон Голсуорси - за вы! сокое искусство повествования, вершиной которого является &quo! t;Сага о Форсайтах".	Фернанду Пессоа - за неповторимую поэтическую личность, которая цельностью своего лирического характера доказала, что болевые точки современности способны взволновать португальскую интеллигенцию.
1933	Иван Алексеевич Бунин - за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы.
1934	Луиджи Пиранделло - за творческую смелость и изобретательность в возрождении драматургического и сценичес! кого искусства.
1935	Премия не присуждалась.	Мигель де Унамуно - в знак признания его крупных литературных достижений, а также потому что русским, англичанам, немцам, французам, итальянцам и другим недавно уже давали, а остальным еще рано.
1936	Юджин О'Нил - за силу воздействия, правдивость и глубину драматических произведений, по-новому трактующих жанр трагедии.	Карел Чапек, сумевший многоопытной рукой мастера ухватить самое естество вставшего на дыбы, обезумевшего от боли века.
1937	Роже Мартен дю Гар - за художественную силу и правду в изображении человека, а также наиболее существенных сторон современной жизни в романе "Семья Тибо".	Бруно Шульц - за способность в любых условиях и положениях метафизировать мир в его самых потайных и труднодоступных местах.
1938	Перл Бак - за многогранное, поистине эпи! ческое описание жизни китайских крестьян и за биографические шедевры.	Фрэнсис Скотт Фицджеральд - за добросовестную попытку принять участие в современном литературном процессе.
1939	Франс Эмиль Силланпя - за глубокое проникновение в жизнь финских крестьян и необыкновенное искусство, с которым он отразил их обычаи и связь с природой.	Вирджиния Вулф - за наследование и углубление великих традиций английского реалистического романа, способных вдохновить современника на непредвзятое осмысление коренных проблем цивилизации.
1940	Премия не присуждалась.	Луи-Фердинанд Селин - за оптимизм, который вселяют его романы, призванные донести правду о самых светлых и добрых закоулках человеческой души.
1941	Премия не присуждалась.	Роберт Музиль - за свойственное ему умение обогащать австрийскую литературу незримыми чертами радости и злосчастия, добропорядочности и кручины, благорасположенности и трагедии.
1942	Премия не присуждалась.	Эзра Лум! ис Паунд - за красоту жеста, с которым этот поэт позволяет своим поэтическим принципам становиться гражданской позицией, и наоборот.
1943	Премия не присуждалась.	Эрих Мария Ремарк - за доброжелательное освещение одной из деталей такого непростого явления, как мировая война.
1944	Йоханнес Йенсен - за редкую силу и богатство поэтического воображения в сочетании с интеллектуальной любознательностью и самобытностью творческого стиля.	Анна Андреевна Ахматова, которой в своих стихах удалось соединить аскетическую с! трогость тематики и легкое изящество стиля с аскетической строгостью стиля и легким изяществом тем.
1945	Габриела Мистраль - за поэзию истинного чувства, сделавшую ее имя символом идеалистического устремления для всей Латинской Америки.	Эрнест Сетон-Томпсон, который на примере меньших братьев показал, как надо любить людей в эпоху бесчеловечной агрессии и звериной жестокости.
1946	Герман Гессе - за вдохновенное творчество, в котором все с большей очевидностью проявляются классические идеалы гуманизма, а также за блестящий стиль.
1947	Андре Поль Гийом Жид - за глубокие и художественно значимые произведения, в которых человеческие проблемы представлены с бесстрашной любовью к истине и глубокой психологической проницательностью.
1948	Томас Стернз Элиот - за выдающийся новаторский вклад в современную поэзию.
1949	Уильям Фолкнер - за его значительный и с художественной точки зрения уникальный вклад в развитие современного американского романа.
1950	Бертран Рассел - за его разнообразные и наполненные глубоким смыслом произведения, в которых он отстаивает гуманитарные идеалы и свободу мысли.	Джордж Оруэлл - за благую инициативу, с которой выступает все е! го творчество, и привнесение нового лирического начала в стандартные идеи добра, красоты и справедливости.
1951	Пер Фабиан Лагерквист - за художественную силу и абсолютную независимость суждений писателя, который пытался в своем творчестве найти ответы на вечные вопросы, стоящие перед человечеством.
1952	Франсуа Мориак - за глубокое духовное прозрение и художественную силу, с которой он в своих романах отразил драму человеческой жизни.	Клод Фаррер - главным обра! зом за роман "Дым опиума", открывший перед французск! ой литер атурой новые возможности и направления для поиска самосовершенствования.
1953	Уинстон Леонард Спенсер Черчилль - за высокое мастерство произведений исторического и биографического характера, а также за блестящее ораторское искусство, с помощью которого отстаивались высшие человеческие ценности.	Бертольд Брехт - за кое-какие художественные открытия, в большей или меньшей степени связанные с драматургией и театральным искусством, а также за другие творческие достижения, не связанные с театром, но имеющие прямое отношение к вышеупомянутым художественным открытиям.
1954	Эрнест Миллер Хемингуэй - за повествовательное мастерство, в очередной раз продемонстрированное в "Старике и море", а также за влияние на современную прозу.
1955	Халлдор Кильян Лакснесс - за его колоритные эпические произведения, в которых он возродил повествовательное искусство древних исландских саг.
1956	Хуан Рамон Хименес! - за лирическую поэзию, образец высокого духа и художественной чистоты в испанской поэзии.	Никос Казандзакис - за высокий атеизм, давший эталон качественно нового взгляда на одну из самых темных страниц в истории еврейского народа.
1957	Альбер Камю - за огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести.
1958	Борис Леонидович Пастернак - за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа.
1959	Сальваторе Квазимодо - за лирическую поэзию, которая с классической живостью выражает трагический опыт нашего времени.	Олдос Хаксли - за исключительной силы убедительную проповедь, с которой в его романах звучит предостережение обществу, пренебрегшему высоким идеализмом, гуманистическими ценностями и нравственным долгом.
1960	Сен-Жон Перс - за значительный и, с его точки зрения, уникальный вклад в развитие современной литературы.
1961	Иво Андрич - за силу эпического дарования, позволившего во всей полноте раскрыть человеческие судьбы и проблемы, связанные с историей его страны.
1962	Джон Адольф Стейнбек - за реалистический и поэтический дар, сочетающийся с мягким юмором и острым социальным видением.
1963	Георгос Сеферис - за выдающиеся лирические произведения, навеянные глубоким ощущением культуры древних эллинов.	Ясунари Кавабата - неслучайному человеку в литературе, чье писательское мастерство способно пробудить в японском народе те добрые чувства, которых так не хватает всему современному миру.
1964	Жан-Поль! Сартр - за богатое идеями, пронизанное духом сво! боды и п оисками истины творчество, оказавшее огромное влияние на наше время. (От премии отказался.)
1965	Михаил Александрович Шолохов - за художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время.
1966	Шмуэль Йосеф Aгнoн (1/2 премии) - за глубоко оригинальное искусство повествования,! навеянное еврейскими народными мотивами. Нелли Закс (1/2 премии) - за выдающиеся лирические и драматические произведения, с трогательной силой исследующие судьбу еврейского народа.	Шмуэль Йосеф Aгнoн (1/2 премии) - за глубоко оригинальное искусство повествования, навязанное еврейскими народными мотивами. Пауль Целан (1/2 премии) - за выдающиеся лирические произведения, с трогательным бессилием исследующие судьбу еврейского народа.
1967	Мигель Астуриас - за ярк! ое творч еское достижение, в основе которого лежит интерес к обычаям и традициям индейцев Латинской Америки.
1968	Ясунари Кавабата - за писательское мастерство, которое с большим чувством выражает суть японского образа мышления.	Юкио Мисима - за достижения в драматургическом искусстве, которое на материале образов Гитлера и де Сада открыло европейцам новые грани японской души.
1969	Сэмюэл Беккет - за совокупность новаторских произведений в прозе и драматургии,! в которых трагизм современного человека становится его триумфом.
1970	Александр Исаевич Солженицын - за нравственную силу, с которой он продолжил бессмертные традиции великой русской литературы.
1971	Пабло Неруда - за поэзию, которая со стихийной силой воплотила в себе судьбу и мечты целого континента.	Макс Фриш, чья напряженная работа мысли и умение выуживать образы из малодоступных мест действительности заставила швейцарскую литературу войти в ряд великих европейских литератур.
1972
1973	Патрик Виктор Мартиндейл Уайт - за эпическое и психологическое мастерство, благодаря которому был открыт новый литературный материк.	Владимир Владимирович Набоков - за душевную чуткость и непреходящую заботу о полноценном развитии интеллектуальных, моральных и прочих способностей детей и юношества, о чем свидетельствуют "Аня в Стране Чудес", "Николка Пе! рсик" и другие художественные произведения этого писателя.
1974	Эйвинд Юнсон (1/2 премии) - за повествовательное искусство, прозревающее пространство и время и служащее свободе.   Харри Эдмунд Мартинсон (1/2 премии) - за творчество, в котором есть все, от капли росы до космоса.	Хулио Кортасар - за поразительные риск и решительность, требующиеся для того, чтобы излагать общеизвестные истины языком эксперимента и парадокса.
1975	Эудженио Монтале - за его выдающуюся поэзию, которая отличается огромной проникновенностью и выражением взглядов на жизнь, напрочь лишенных иллюзий.	Алехо Карпентьер, безболезненно прививший мощному стволу реализма традиционного кубинский черенок магического реализма.
1976	Сол Беллоу - за произведения, в которых сочувствие к людям сочетается с тонким анализом современной культуры.
1977	Висенте Алейксандре - за выдающееся поэтическое творчество, которое! отражает положение человека в космосе и современном обществе и в то же время представляет собой величественное свидетельство возрождения традиций испанской поэзии в период между мировыми войнами.	Славомир Мрожек - примерно за те же художественные достоинства, что были у С. Беккета, плюс еще всякие такие польские штучки, которые одной фразой и не опишешь.
1978	Исаак Башевис Зингер - за эмоциональное искусство повествования, которое, уходя своими корнями в польско-еврейские культурные традиции, поднимает вместе с тем вечные вопросы.	Генри Миллер - за глубокое проникн! овение в самую суть психологии творческого акта.
1979	Одисеас Элитис - за поэзию, которая в русле греческой традиции с чувственной силой и интеллектуальной проницательностью рисует борьбу современного человека за свободу и право на творчество.	Павел Вежинов - за страстный и безжалостный лиризм, с которым в его повестях и романах воспеты лучшие качества болгарского народа.
1980	Чеслав Милош, который с бесстрашным ясновидением показал незащищенность человека в мире, раздираемом конфликтами.	Итало Кальвино, чье мастерство повествователя умело компенсируется глубокими идеями и новаторской художественной техникой.
1981	Элиас Канетти - за произведения, отмеченные широтой мировоззрения, богатством идей и художественной силой.	Мигель Отеро Сильва, на симпатичном литературном лице которого с большой любовью и терпением соединены воедино глаза истории, уши эпоса, нос лирики, зубы сатиры, брови драмы и борода фольклора.
1982	Габриэль Гарсиа Маркес - за романы и рассказы, в которых фантазия и реальность, совмещаясь, отражают жизнь и конфликты целого континента.
1983	Уильям Джеральд Голдинг - за романы, которые с ясностью реалистического повествовательного искусства в сочетании с многообразием и универсальностью мифа помогают постигнуть условия существования человека в современном мире.
1984	Ярослав Сейферт - за поэзию, которая отличается свежестью, чувственностью и богатым воображением и свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека.	Хорхе Луис Борхес - потому что давно пора, ему уже восемьдесят пять (кстати, юбилей) и в любой момент он может... ну, в общем, понятно, а историю с Пиночетом давно уже забыли.
1985	Клод Эжен Анри Симон - за сочетание в его творчестве поэтического и живописного начал с глубоким пониманием времени при описании условий человеческого бытия.	Джером Дейвид Сэлинджер, который вооружил американскую литературу представлениями о нравственности, добре и общечеловеческих ориентирах, воспринятых им из дзэн-буддистской философии.
1986	Вол! е Шойинк а - за создание театра огромной культурной перспективы и поэзии.	Энтони Берджесс - за хроническое недоверие к большинству самых дорогих человечеству идеалов, а также за красноречивое усилие, с которым он подрывает эти идеалы.
1987	Иосиф Бродский - за всеобъемлющее творчество, пропитанное ясностью мысли и страстностью поэзии.
1988	Нагиб Махфуз - за исполненные нюансов - то прозрачно реалистических, то уклончиво двусмысленных - произведения, которыми он! создал арабское искусство повествования, ставшее достоянием всего человечества.	Станислав Лем - и в его лице лучшей части научно-фантастической литературы, заботящейся о сбалансированном синтезе между ростом нравственного самосовершенствования человека и научно-техническим прогрессом.
1989	Камило Хосе Села - за насыщенную прозу, которая со сдержанным состраданием дает поразительную картину человеческой уязвимости.	Фридрих Дюрренматт, чье имя стало нарицательным для литературных жанров, сочетающих в себе одно с другим.
1990	Октавио Пас - за страстные произведения с широкими горизонтами, характеризуемые чувственным интеллектом и гуманистической цельностью.	Эжен Ионеско - за ясное и логичное изложение концепции абсурда, способствовавшее налаживанию диалога и взаимопонимания как между целыми народами, так и между отдельными людьми.
1991	Надин Гордимер, которая своим великолепным эпосом - по выражению Альфреда Нобеля - принесла огромную пользу человечеству.	Кобо Абэ, потому что писатель хороший.
1992	Дерек Уолкотт - за яркое поэтическое творчество, исполненное историзма и являющееся результатом преданности культуре во всем ее многообразии.	Милан Кундера, достоинство романов которого заключается не в психологической правде и не в четко придуманном сюжете, а равно не в неповторимой интонации и не в ошеломляющем полете идей.
1993	Тони Моррисон, которая в своих полных мечты и поэзии романах оживила важный аспект аме! риканской реальности.	Джон Фаулз, вместе с романами которого постмодернизм наконец обрел содержательность, реалистическую убедительность в изображении действительности и пафос нравственной проповеди.
1994	Кэндзабуро Оэ, который с поэтической силой создает воображаемый мир, в котором жизнь и миф сливаются в обескураживающую картину современного человеческого бытия.
1995	Шеймус Хини - за произведения, полные лирической красоты и этической глубины и оживляющие прошлое с его повседневными чудесами.	Томас Пинчон, чья беспросветно мрачная сатира оттенила самые темные места современной жизни.
1996	Вислава Шимборска - за поэзию, которая с иронической точностью освещает в фрагментах человеческой реальности исторический и биологический контекст.	Жоржи Амаду - за осмысленный подход к индейскому фольклору, в котором писатель сумел разглядеть европейские культурные и гуманистические ценности.
1997	Дарио Фо, который соперничает со средне! вековыми шутами в бичевании властей и поддержке достоинства униженных.	Умберто Эко - величайшему из ныне живущих исторических писателей, который в своих романах дал правдивую и убедительную картину итальянского Средневековья.
1998	Жозе Сaрaмaгу - за работы, которые, используя притчи, подкрепленные воображением, состраданием и иронией, дают возможность понять иллюзорную реальность.	Андрей Георгиевич Битов - за трогательное правдоподобие, с которым! изображается сложный и противоречивый духовный мир русского человека.
1999	Гюнтер Грасс - за то, что в бодро-черных красках нарисовал забытое лицо истории.
2000	Гао Синьцзян - за произведения, отмеченные универсальным отражением действительности и стилистическим мастерством, открывшим новый путь китайской литературе (произведения " Гора души " и " Книга одинокого человека " ).	Том Стоппард - за катастрофич! еский перелом в сознании современного человека, пришедший в ли! тературу вместе с пьесами этого драматурга.
2001	Видиадхар Сурайпрасад Найпол - за точное повествовательное мастерство и беспристрастность в произведениях, заставляющих читателя задуматься о существовании угнетаемых культур (путевые заметки об Индии, Африке, Иране).	Марио Варгас Льоса - как дань его строгому мастерству, с которым он развивает традиции великого перуанского эпического романа.
2002	Имре Кертеш - за описание хрупкого опыта борьбы человека против варварского деспотизма истории.	Эдвард Олби - за дьявольское усилие в отстаивании норм и принципов современного образа жизни.
2003	Джон Максвелл Кутзее, романам которого присущи хорошо продуманная композиция, богатые диалоги и аналитическое мастерство. Однако одновременно он въедливый скептик, безжалостный в своей критике жестокого рационализма искусственн! ой морали западной цивилизации.
2004	Эльфрида Елинек - за музыкальный слог с романах и пьесах, которые с исключительной языковой выразительностью описывают нелепость общественных стереотипов и их порабощающую силу.	Петер Хандке - заслуживший эту премию не меньше, если не больше Дж. Кутзее, Эд. Олби, М. Варгаса Льосы, Т. Стоппарда и многих других хороших писателей, уже получивших свои премии и даже успевших их полностью потратить во имя собственного таланта и блага человечества.
2005		Кристоф Ран! смайр - романам которого присущи многие качества, не присущие больше ни одному произведению другого писателя, а равно - чтобы наконец-то создать прецедент и избавиться от не оправдавшей себя традиции, при которой нельзя было давать два года подряд премию писателям из одной и той же страны, будь они (писатели) хоть трижды гениальными.

Аксенов честно признался, что Шишкин, конечно, большой писатель, но именно поэтому нельзя просто включить его в шорт-лист, а Букера не дать; дать же Букера ему никак невозможно, потому что одну большую премию он уже получил.

Чаще других на букеровской пресс-конференции звучали три фамилии: Шишкин, Быков и Зайончковский. Члены жюри наперебой хвалили их и горевали, что такие достойные писатели не попали в шорт-лист. Тех, кто в короткий список все-таки вошел, поминали гораздо реже. И это понятно: говорить о "Венерином волосе" или "Эвакуаторе" куда приятнее, чем разбирать тексты Бориса Евсеева или Елены Чижовой.

Скроенный беспристрастными судьями шорт вышел даже не то чтобы плохим - скорее безнадежно унылым. Он состоит из романов, которые не хочется читать, - если б не профессиональная необходимость, я расстался бы с большинством из них после первых десяти страниц. Они стандартны, они предсказуемы, они движутся из точки А в точку Б по прямой, как кардиограмма покойника. Амбиции авторов явно не соответствуют их возможностя! м - они все стремятся к чему-то, на реализацию чего у них не хватает сил. Кроме того, произведения их пугающе толсты (судя по всему, за это их и полюбило жюри - роман должен быть существенного размера, не бывает романов толщиной с палец, сказал его председатель Василий Аксенов и в доказательство показал присутствующим палец).

Немудрено, что оглашение списка финалистов вызвало даже некоторое подобие скандала. Наталья Иванова вежливо поинтересовалась у членов жюри, как им удалось добиться столь полной аннигиляции художественных критериев? На что Аксенов честно ответил, что Шишкин, конечно, большой писатель, но именно поэтому нельзя просто включить его в шорт-лист, а Букера не дать; дать же Букера ему никак невозможно, потому что одну большую премию он уже получил. От такой откровенности присутствующие несколько растерялись, и новых вопросов не последовало.

Но каков бы ни был шорт, а профессиональные приличия требуют его обозреть. Начнем с самой большой неожиданнос! ти - жюри сочло достойными финала сразу два романа красноярско! го проза ика Романа Солнцева. Правда, засчитав их за один - Аксенов по такому поводу даже придумал специальное определение "сибирская дилогия". "А автор тоже считает их дилогией?" - спросили из зала. Жюри сделало вид, что не расслышало.

Кажется, впрочем, на деле романы "Минус Лавриков. Книга блаженного созерцания" и "Золотое дно (Несгоревшая летопись Льва Хрустова)" имеют между собой мало общего. "Кажется" - потому что, каюсь, читал я из них только первый. Совсем уж было надумал взяться за "Золотое дно", но тут Лиза Новикова сообщила, что там речь идет о саянских гидростроителях - и я дрогнул. Да и прочие аннотации ! и пересказы оптимизма не прибавили - если уж местные рецензенты, к автору по определению расположенные, говорят о "художественной публицистике"... К тому же роман отменно толст - в два, а то и в два с половиной пальца Василия Павловича.

Но окончательно отговорил меня от погружения на "Золотое дно" "Минус Лавриков". И не сказать, что роман как-то особенно слаб - скорее нелеп. Сюжет заявлен вроде как авантюрный, но все линии внезапно обрываются, финала нет вовсе - как и ответа на хрестоматийный школьный вопрос, "что хотел сказать этим произведением автор". Я не против открытых финалов, но как-то очень уж невежливо начать рассказывать о приключениях героя, да и бросить на полпути просто потому, что не придумал, как свести концы с концами. Произведение, послужившее для него образцом, сам же Солнцев и называет - это "Очарованный странник". Но от сравнени! я с Лесковым только грустнее становится.

Лучше сравниват! ь с Бори сом Евсеевым, чей "Романчик" - самое слабое произведение в коротком списке. В основе сюжета злоключения студента Гнесинки Борислава Евсеева в 1973 году. Весь непременный антураж среднестатистического романа про первую половину 70-х в наличии: тут и раздвоившийся Ростропович, и закадровый Солженицын, и эпизодический Высоцкий, и стукачи, и КГБ. То есть налицо необходимый строительный материал для пусть не слишком оригинальной, но вполне занятной книжки.

Беда в том, что автор хочет написать непременно гофманиану-булгакиаду, для чего чисто механически наполняет повествование всяческим сюром, населяет его пророками, чудиками, прозорливыми старушками. Без всякой заботы о единстве целого, зато с изрядной вычурностью и претенциозностью третьесортная публицистика перемешивается здесь с такого же качества фантасмагорией, а та - с реалистическими эпизодами. Это, впрочем, распространенное нед! оразумение - отчего-то многие прозаики полагают, что наличие в романе сумасшедшего, тем более двух-трех, избавляет автора от необходимости запасаться какой-никакой художественной логикой.

Елена Чижова держится дольше. Поначалу кажется, что ее "Преступница" - этакая семейная сага в духе Улицкой, тем более что и материал вполне "улицкий". Первая половина книги читается даже с некоторой благодарностью автору - хотя бы потому, что на этот раз читатель избавлен от той непрерывной хорошо темперированной истерики, которая составляла основное содержание предыдущего романа Чижовой "Лавра". Недоумение вызывает, пожалуй, только нелепая путаница с датами - действие "Преступницы" происходит то ли в начале 70-х, то ли десятью годами позже.

Заканчивается все, впрочем, хотя и печально, но весьма логично. Как и следовало ожидать, непритязательный бытовой роман в ит! оге оборачивается у Чижовой довольно неаппетитной мистерией, и! нтеллиге нтная полукровка Маша оказывается чистым уберменшем и вервольфом и после ряда уголовно наказуемых деяний крадет прах двух соседок-антисемиток, дабы закопать на еврейском кладбище: ей кажется, что это лишит ненавистных Фросю и Паньку шансов на будущее воскресение. Член жюри Евгений Ермолин на пресс-конференции, помнится, говорил, что в шорт-лист не вошли произведения, ведущие в экзистенциальные тупики и проповедующие духовное капитулянтство. "Преступницу", судя по всему, высокий ареопаг нашел произведением просветляющим и обнадеживающим.

Роман ростовского прозаика Дениса Гуцко "Без пути-следа", пожалуй, самое честное произведение в коротком списке. Никаких тебе мистерий, никакого сюра, последовательный реализм описаний, плюс к этому качественное письмо, незамысловатый, но крепкий сюжет - что еще нужно литературному обозревателю, прочитавшему подряд романы Евсеева и Чижовой? ! Даже пафосный памфлетный (кто-то может сказать - символический) финал не слишком портит впечатление от текста в целом.

По материалу "Без пути-следа" в первом приближении несколько напоминает "Фрау Шрам" Афанасия Мамедова - в обоих случаях в центре повествования герой, уехавший из Закавказья в Россию и в итоге не ощущающий себя своим ни здесь ни там; по манере Гуцко близок к "новым реалистам" вроде Ильи Кочергина. Гуцко принято называть автором "перспективным" - определение удивительно неподходящее. Перспективы тут как раз, на мой взгляд, никакой, диапазон свой и потолок прозаик продемонстрировал первыми же вещами. О художественном первородстве и о серьезных литературных наградах (при наличии вменяемого премиального процесса) применительно к подобной прозе говорить тоже не приходится,! но она всегда найдет своего читателя и место в одном из толст! ых журна лов.

Совсем другой случай - Олег Ермаков. Начинавший с замечательных рассказов и отличного романа "Знак зверя", он, кажется, весь исчерпался теми вещами начала 90-х и за последние десять лет не создал ничего даже отдаленно напоминающего его старую прозу. Новый роман "Холст", несмотря на попадание в шорт-лист, лишь усиливает разочарование. Он непрописан, разрежен, вялотекущ. Отсутствие действия автор пытается компенсировать обилием разговоров об умном - буддизм, литература, теория живописи, - но все это вызывает в памяти характеристику одного из персонажей романа: "занятный хлопец, только ушиблен знаниями".

Впрочем, по слухам, и Ермаков, и Гуцко, и тем более Солнцев с Евсеевым и Чижовой - не более чем персонажи фона. Практически все уверены, что роль главного героя нынешнего букеровского цикла отведена Анатолию Найману, который 1 декабря получит премию за ро! ман "Каблуков". Что, несомненно, будет достойным завершением четырнадцатого русского Букера: "Каблуков" - самый слабый роман Наймана, гораздо слабее, скажем, скандального "Б.Б. и др.", вероятно, не в последнюю очередь потому, что на сей раз автора не подпитывала энергия зависти.

Кроме того, Найман очевидно подавлен сверхзадачей - продемонстрировать то самое пресловутое бродское "величье замысла". В итоге замысел налицо, но роман как таковой не состоялся. Он слеплен из слабо связанных между собой кусков, и даже линия протагониста распадается на отдельные эпизоды. На практике выглядит все это так: у героя есть жена (следует подробный рассказ о жене), у жены - тетя (история тети), у тети - три старинных подруги (отступление про подруг), у тех - знакомые мужчины (портреты он! ых мужчин)¹.

Плюс ! к этому каблуковские сценарии (герой - сценарист), плюс к сценариям - пространные монологи, которые "условно можно назвать философскими", как по другому поводу говорит автор... В итоге получается вязкий, скучный текст, и изменить это ощущение не в силах никакие композиционные изыски. В общем, Букера в студию.

Общее тоскливое ощущение от шорт-листа слегка разбавляется обилием в дошедших до финала романах странных совпадений. Судите сами: у Солнцева цитируют "Песнь песней" - и у Евсеева "Шир Гаширим" тут как тут; у Наймана фамилию Калита носит режиссер - у Солнцева уголовник; у Ермакова фигурирует школьница по фамилии Хомченко, у Наймана школьник; у Гуцко блюз лабают, у Наймана джаз, у Евсеева и вовсе классический репертуар; у Ермакова музыканту дают прозвище Скрябин, у Евсеева героя-скрипача так называет милиционер; у Евсеева последняя фраза "Ты полетел вниз. И полет вниз оказался намного радостней и слаще, чем любое воспарение вверх" - у! Ермакова "Но... где мы все время пребывали? и сейчас летим".

А главное - чуть ли не в каждом романе юродивые и евреи, евреи и юродивые. К чему бы это?

Примечания:

¹ Более конкретные примеры этой техники см. в точной и остроумной "новомирской" рецензии Никиты Елисеева.

Какой же из вариантов истории - "наш"? Так и названа недавняя книжка трех историков - "Выбирая свою историю". "Выбирать историю" - почти то же, что "выбирать родителей", но такой уж жизнью мы сейчас живем.

Всю прошедшую неделю только и разговоров было, что про захоронение праха генерала Деникина в московском Донском монастыре. Символ Белого движения, однозначный злодей официальной советской истории был в третий раз (хотелось сказать "в своей жизни", но вовремя осекся) похоронен с воинскими почестями, причем гроб его несли на плечах солдаты номинально Российской, а на деле, увы, все той же Красной армии, с которой он когда-то воевал. Очень трогательно в одном из репортажей с места события было сказано про шашку генерала, которая вернулась вместе с его прахом: на ней, дескать, никогда не было ни капли крови. Что ж за генерал такой, подумали многие, и зачем мемориальную шашку внесли в протокол пышного действа? Похоже на торжественную сдачу оружия (шашку подарили президенту, а он переадресовал странный пода! рок в музей, где будет она лежать, должно быть, неподалеку от шашки Буденного, которой красный маршал тоже вряд ли пользовался по прямому назначению). Давайте, словом, гордиться и Буденным, и Деникиным, а то, что они друг с другом воевали не на жизнь, а на смерть, дело десятое: Гражданская война наконец-то закончилась и настал день согласия и примирения. А Буденный и Деникин оказались в двойственной роли: не то герои, не то жертвы братоубийственной войны.

Сомнительная какая-то идиллия, право слово, - ход истории, конечно, смывает взаимно пролитую кровь, но не так же быстро, и не в стране, где под двуглавого орла стало модно подкладывать красный фон (см. новый логотип газеты "Газета"). То ли постмодернизм, то ли шизофрения.

Забылось уже, кто именно первым изрек этот горький парадокс: "Россия - страна с непредсказуемым прошлым". Да и не важно кто, потому что каждый из нас, наблюдавших т! ечение жизни и мысли в последние хотя бы два десятка лет, изоб! ретал эт от велосипед, на котором, честно сказать, не очень-то комфортно катить в будущее. Самые значимые события отечественной истории вдруг начинают то исчезать на глазах ("А было ли татаро-монгольское иго и Куликовская битва?" - будоражат общественное мнение некоторые историки), то подозрительно мерцать (кто был бОльшим прогрессистом - неуравновешенный Павел I или предавший его сынок Александр, "Благословенный", но и "плешивый щеголь, враг труда"?). Словом, в истории хочется навести хоть какой-нибудь порядок: если Россия в очередной раз устремлена вперед, в лучезарное будущее, то неплохо бы ей иметь крепкий, непротиворечивый тыл, то бишь если и не славную, то хотя бы достоверную историю. А можно, впрочем, и не достоверную, можно даже мифическую - при том условии, что в миф безоговорочно верят все. По Дейлу Карнеги: "Как перестать беспокоиться и начать жить".

Но не можем мы пока что "перестать беспокоиться" и продолжаем выбирать: какой же из вариантов истории, предложенных спорящими между собой специалистами, "наш"? Так вот и названа недавняя книжка трех историков (И.Карацуба, И.Курукин, Н.Соколов) - "Выбирая свою историю. "Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов" (издательство "КоЛибри").

"Выбирать историю" - это круто, это почти то же самое, что "выбирать родителей", но такой уж жизнью мы сейчас живем, что и невозможное кажется возможным.

Однако предлагается нам, в сущности, не рычаг для переворота наличной истории, а что-то вроде обучающей игры: изменить то, что произошло, мы не в силах, однако можем поупражняться в эксплуатации пресловутого "сослагательного наклонения": а что было бы, если...? Ну, к примеру, что было бы, если бы Бухарин в свое время ! не устрашился открытого противостояния со Сталиным и сумел&nbs! p;предот вратить коллективизацию? Что было бы, если бы олигархи в 1997-м не перессорились между собой из-за "Связьинвеста"?

В предисловии Андрей Юрганов пишет: "Эта книга необычна. Профессиональные историки делятся с читателями мыслями об альтернативах исторического развития. Мысли эти остаются подчас невостребованными, таятся в уголках сознания, пока общество не потребует сказать о них открыто. Такой момент настал. Часть российского общества явно взыскует ответа на вопрос о том, что с нами происходит...".

"Сказать о мыслях" - как-то не очень по-русски, да и вопреки пафосу вдруг вспоминается что-то вроде "Физики шутят", в смысле - профессиональные историки забывают законы "строго доказательной академической истории" и резвятся, как дети, на лужайках, давно уже засеянных добротными техническими культурами, включая подсолнухи и коноплю. Ну не нравятся им вся эта кукуруза! , хочется, чтобы легкокрылые мотыльки летали над ромашками и фиалками и свободные пейзане водили бы хороводы и плели бы венки. Ах, как хорошо было бы, если б понедельник начинался в субботу!

Автор предисловия считает, что в ситуации "невнятного" государства "неслучайно возникает потребность в провоцирующей книге, смысл которой - поколебать уверенность в том, что возможно лишь одно объяснение прошлого". Сразу хочется спросить: а давно ли вы сталкивались с такой уверенностью? Это сейчас такой же реликт, как и пресловутая социалистическая "уверенность в завтрашнем дне".

Ну да ладно: поиграть, если скучно стало, никому не возбраняется. Но вот какое дело: читаешь-читаешь этот толстый том и как-то не находишь в нем обещанной "провокационности". Два десятка глав, каждая из которых посвящена одной из множества "точек бифуркации"! ; ("развилок") российской истории, - добротно изложе! нные обс тоятельства, сопровождавшие тот или иной ее поворот (несколько подробнее, чем в давно забытых официальных учебниках), а в конце главы - некая ритуальная фраза о том, что все могло бы повернуться иначе. Или пара фраз. Или абзац - все равно мало, чтобы претендовать на "альтернативную историю". Словом, сборник дельных исторических статей, насильно втиснутых в придуманный формат "антиучебника" (авторское предисловие: "Эта книга вовсе не учебник. Она, скорее, "антиучебник"). Однако всякое "анти", увы, непременно зависит от того, "против" чего: стилистика именно учебника бессознательно воспроизведена почти во всех главах, особенно в последних, повествующих о наших временах. Сухое перечисление событий, хорошее пособие для иностранного студента или для юноши, который очень смутно помнит, что же такое случилось в России в августе 1991-го или в октябре 1993-го. Но никак не альтернативная история и не провокация.

Выбор "развилок" тоже небезупречен: то густо, то пусто. "1928. Соблазн большого скачка" - а потом провал в сорок лет: "1968. "Я - могу - говорить!". Помилуйте! Войны, что ли, не было и не возникало на фоне войны разнообразных "развилок"? Даже помимо самой очевидной - быть или не быть России? А сразу после войны, когда отвоевавшие и победившие крестьяне мечтали о разгоне колхозов и были почти уверены, что это произойдет, а интеллигенция была воодушевлена тесным сотрудничеством СССР с Западом и всерьез полагала, что под влиянием союзников Сталину придется пойти на либерализацию режима? Есть такой том документов - "Власть и художественная ин! теллигенция. 1917-1953", изданный года три назад. Сам! ое интер есное в нем - донесения сексотов спецслужб о настроениях самых что ни на есть советских писателей в годы войны. Чуть ли не все они молились на союзников и ждали крутых перемен. А смерть Сталина со всеми сопутствующими обстоятельствами? Словом, много всего случилось за эти сорок лет, но в книжке здесь (и во многих других местах) зияет откровенная дыра, слабо замаскированная обзорной скороговоркой предыдущих и последующих глав.

Да нет, не жаль, что такая книжка вышла. Профессиональные историки остались в ней профессиональными, но провокаторство, видимо, не укладывается в джентльменский набор этой почтенной профессии. Просто времена такие: чтобы напечатать нечто дельное и мало кому известное о тесных связях Александра Невского с Ордой, надо представить это как сенсацию.

Да ведь нет ничего легче, чем разоблачить какой-нибудь миф: когда-то большевики разоблачение мифов поставили на поток - вскрывали мощи, жгли иконы, взрывали храмы. Изничтожали, как им казалось, "! ;вещество", на которое опирался миф. И тут же заражались трупным ядом, производя свои скороспелые мифы - мишень для последующих разоблачений.

Что плохо - времена наши еще не приспособлены для рационального перевода разнообразных мифов в милосердное поле культуры из дикого поля идеологии и политики. К примеру: ну знаю я, что Петр Великий был чудовище и Наполеон - чудовище, и не надо мне это доказывать с цифрами в руках (как один Россию изнасиловал "в надежде славы и добра", как другой Францию и Европу). Они уже давно вне добра и зла, они всего лишь художественные образы, тщательно обработанные культурой. Они - несущие опоры вполне себе человеколюбивых конструкций, помогающих выживать миллиардам людей. И за то спасибо.

Так учит ли чему история - хоть академическая, хоть "альтернативная"? А как же - учит! Рациональному скепсису, иррациональной надежде, противоречивый сплав которых еще держит греховное человечество в рамках человечности.

Non-fiction: "Смертельная жажда победы" Роберта Пейпа; "Смысл миссии смертников" (сост. Диего Гамбетта); "Терроризм смертников" Фархада Хосрохавара.

1.

В один ясный жаркий денек в конце октября 2003 года я как раз заканчивал завтрак в номере багдадского отеля, когда от страшного взрыва, раздавшегося вдалеке, разбились окна. Мы в Ираке к тому времени уже давно привыкли к разнообразным спорадическим атакам, но вскоре стало очевидно: на этот раз случилось что-то новенькое. Следующий взрыв, столь же сильный, произошел пятнадцать минут спустя, когда мы бежали к своей машине. Вскоре прогремел еще один (заставший нас по дороге в центр), а затем еще один. Что бы это ни было, оно было мощным. Приближаясь к центру города, мы увидели взмывающую в небо струйку дыма. Мы остановились, чтобы спросить у прохожих и полицейских, что происходит. "Они взорвали Красный Крест", - объяснил кто-то. Это что касается первого взрыва. Последующие бомбы, похоже, разорвались в полицейских участках в разных конц! ах города. Но и на этом все не кончилось.

К тому времени! , когда мы приехали в штаб-квартиру Международного комитета Красного Креста, полиция и спасательные службы поставили ограждения вокруг места трагедии, но не смогли скрыть разрушений. Фасад здания превратился в почерневшую массу из кирпичей и бетона. На улице выстроились в ряд обгорелые каркасы автомобилей. Один случайный свидетель сказал нам, что еще можно увидеть испепеленные тела их владельцев и пассажиров, так и застывшие в положении сидя. От запаха горелой резины и обуглившегося металла зрачки слезились. День и так был удушающе знойным, плюс тепло от затяжного пожара - в глазах начинало рябить.

Мы начали допрашивать очевидцев. Один, мужчина лет двадцати с небольшим, член иракской медицинской организации, встречался в этом здании с другом. Когда он отъезжал на машине, то его встряхнуло от взрыва. "Раздался страшный грохот, и вдруг весь этот гравий ливнем посыпался на мою машину, - вспоминает он. - Машину бросало то вверх, то вниз". Судьба его друга неизвестна, но ! можно с уверенностью предположить, что он погиб. Другие свидетели рассказали, что террорист въехал на огороженную территорию в карете скорой помощи в форме санитара. Он подорвал себя вместе с машиной.

Когда все было кончено, мы поняли, что стали свидетелями одной из самых кровавых трагедий в Багдаде с начала американской оккупации. Десятки людей погибли, сотни были ранены. Все жертвы - иракцы, за исключением одного американского солдата. Кампания была мастерски скоординирована: шесть терактов произошли в течение чуть более часа. Помимо Красного Креста, объектом нападения стали пять полицейских участков. В одном случае полицейские, предупрежденные коллегами, открыли огонь, увидев, как прямо на них на внедорожнике мчится террорист-смертник, разбрасывая по дороге гранаты. Им удалось остановить машину и схватить его. Злоумышленник, оказавшийся сирийцем, проклял тех, кто его поймал, за сотрудничество с неверными.

Эту деталь подтвердили представители армии США - несмо! тря на то, что один американский генерал заверил нас нескольки! ми днями ранее, что набирающие обороты теракты - дело рук "приверженцев прежнего режима", а не боевиков, которые хлынули сюда из более широкого арабского мира, чтобы атаковать оккупантов. Как бы то ни было, осуществив столь масштабное нападение на полицию, мятежники послали на родину знак, что американцы не в состоянии обеспечить безопасность тем, кто им помогает, и что коллаборационистов ждет беспощадная расправа. История свидетельствует, что любой оккупационный режим, неспособный гарантировать безопасность своим сторонникам, недолговечен. Между тем атака на Международный комитет Красного Креста, по сути дела, положила конец последним крупицам независимой гуманитарной помощи в период оккупации и нанесла тем самым огромный удар по восстановительным работам.

Этих целей теоретически можно было бы достичь обычным партизанским нападением - хотя сложно представить, как бы повстанцам удалось почти синхронно атаковать шесть разных точек в самом сердце Багдада. Взрывы камика! дзе дают террористам немало преимуществ: быстро, дешево и крайне точно. Как выразился по этому поводу оксфордский социолог Диего Гамбетта в статье изданного им сборника "Смысл миссии смертников", миссия смертников - "высокоточная артиллерия военно-неполноценных". Пуля или снаряд, выпущенные с некоторого расстояния, могут достичь или не достичь цели, тогда как террорист-смертник - "умное" оружие, направляющее само себя в ту точку, где оно принесет наибольшие потери. Известно, что, когда палестинским смертникам на первоначально выбранных для нападения местах мешает неожиданно жесткая система безопасности, они продолжают передвигаться до тех пор, пока не найдут объект атаки, обеспечивающий наибольшие шансы на успех.

В работе "Смертельная жажда победы" американский политолог Роберт Пейп подсчитал, что 48 процентов убитых в терактах во всем мире с 1980 по 2003 год приходится на жертв атак террористов-смертников - несмотря на то, что ! такие теракты составляют лишь 3 процента от общего числа, &quo! t;что де лает рядовой теракт смертника в двенадцать раз более смертоносным, чем другие формы терроризма". И это не считая 11 сентября.

Кроме того, здесь есть чисто психологический эффект - ни с чем не сравнимый страх при мысли, что стремление противника убить вас сильнее его собственной жажды жизни. Как можно остановить смертника? Как противостоять нападающему, который хочет умереть? Как могли бы охранники Красного Креста защитить себя от лазутчика-камикадзе, одетого как один из них? Неопределенность и ужас, вызываемые акциями такого рода, также порождают радостный для боевиков эффект, провоцируя чрезмерно острую реакцию с противоположной стороны. Неудивительно, что при малейшей доле сомнения американские солдаты, как правило, начинали обстреливать любую машину, которая слишком быстро ехала в сторону контрольно-пропускного пункта, что в большинстве случаев приводило к ужасающим потерям среди гражданского населения. Мы, журналисты, ездили в таких же иракских машинах обычног! о вида, поэтому всякий раз, приближаясь к американской военной базе, мы сознательно замедляли ход, останавливались на безопасном расстоянии и вылезали из машины, чтобы продемонстрировать, что у нас нет злого умысла. Мы стояли с поднятыми руками, отчаянно стараясь выглядеть дружелюбно (даже если при этом обливались потом), пока охранники не опускали ружья.

С тех пор атаки террористов-смертников в Ираке стали почти будничным явлением. Однако страх, испытываемый как иракцами, так и американцами, живущими здесь, отнюдь не необычен. Это тот же страх, который испытывали израильтяне по отношению к палестинским смертникам, жители Нью-Йорка и Вашингтона сразу после 11 сентября, а лондонцы - после террористических актов в метро 7 июля. Этот страх столь же хорошо знаком жителям Москвы и Стамбула, Джакарты и Туниса. Похоже, акты террористов-смертников все чаще становятся орудием новоявленного всемирного бунта. Терроризируемые пытаются нащупать объяснения. Многие из нас полагают, ! что террористы-смертники - религиозные фанатики, чей иррациона! льный фа натизм заставляет их искать смерти. Или, думаем мы, это подавленные люди, которым незачем жить, из числа нищих и безграмотных беженцев. Однако реальность гораздо сложнее и, должен сказать, гораздо менее утешительна.

2.

В 1991 году молодая женщина из Джафны, известная как просто Дхану, прибыла в город Мадрас на юге Индии. Причины ее приезда не обнаружились сразу. Казалось, она стремилась максимально насладиться поездкой. Позднее индийская полиция и пресса восстановили хронологию ее пребывания в Мадрасе.

:Каждый день она ходила на рынок, на пляж, в рестораны, покупала платья, драгоценности, косметику и даже - первый раз в своей жизни! - очки. За последние двадцать дней она посмотрела шесть фильмов в местном кинотеатре.

21 мая она пошла на предвыборный митинг Раджива Ганди, главы партии Индийского конгресса; незадолго до начала митинга подошла к Ганди и преподнесла ему венок. З! атем нажала на кнопку, приведя в действие взрывной пояс, обернутый вокруг ее тела. В то время идея использовать пояс как бомбу, спрятанную под одеждой, была техническим новшеством. С тех пор, благодаря ее успеху, у нее появилось бесчисленное множество последователей. Последовавший в итоге взрыв убил ее, Ганди и нескольких стоявших рядом людей, в том числе одного из сообщников террористки, который, по-видимому, записывал теракт на пленку для заказчиков преступления - лидеров сепаратистского движения "Тигры освобождения Тамил Элама" (LTTE)¹.

История Дхану многое говорит о терроризме с участием смертников. Долгое время исследователи полагали, что террористы-смертники - одиночки, маргинальные типы, действующие в состоянии патологического уныния или отчаяния, вызванного крайней бедностью. Если когда-то так и было, то точно не сегодня. Практически во всех случаях террористы-смертники действуют от имени организаций, проводящих ! кампании, цель которых - достижение определенных политических ! целей. В случае с LTTE причина атак - этническое самоопределение, а враг - правительство Шри-Ланки, в котором преобладают сингальцы, составляющие большинство жителей страны. (Мишенью был избран Ганди, поскольку его партия, готовая вернуться к власти на выборах, рассматривала возможность отправки индийских войск в Шри-Ланку, чтобы попытаться остановить конфликт.)

В Турции Рабочая партия Курдистана (PKK), курдская сепаратистская группировка марксистского толка, использовала акты террористов-смертников в борьбе против правительства Анкары. В Ливане в 1970-е и 1980-е множество организаций, от марксистов до исламских фундаменталистов, направляли террористов-смертников против захватчиков из Израиля, Франции и США. В Израиле на Западном побережье и в Секторе Газа группировки наподобие "Хамаса" и "Исламского джихада" начали использовать то же оружие против своих врагов-израильтян.

Террористы-смертники - яркий пример мужчин или женщин, принадлежащих организаци! и². Смертник или смертница подходит с бомбой к намеченной жертве и нажимает на кнопку; но готовит бомбу чаще всего кто-нибудь другой. Организация нанимает, идеологически обрабатывает и натаскивает террориста; организация выбирает жертв, а потом обосновывает легитимность терактов, распространяя пропагандистскую литературу или "видеоролики мучеников", записанные смертником перед гибелью. Иногда случаются теракты смертников, не входящих ни в какие группы (как правило, среди палестинцев), но на удивление редко.

Социологи и политологи, изучающие эту проблему в последние годы, приходят еще к одному выводу. Фактически все организации, которые использовали атаки террористов-смертников, борются, чтобы свергнуть власть оккупантов на родной земле. Обычно конфликты исключительно "асимметричны" (используя современный жаргон) - на стороне оккупантов гигантское превосходство в оружии и ресурсах. (К примеру, "Тамильским т! играм" тяжело соперничать с военными танками, самолетами ! и вооруж енными вертолетами Шри-Ланки.) Нередко существует также и глубокое культурное различие между конфликтующими сторонами, фатально усугубляющееся религиозными различиями (тамилы-индуисты против сингальцев-буддистов, палестинцы-мусульмане против израильтян-иудеев).

За организацией стоит более широкое сообщество, которое санкционирует и приветствует акты смертников. В книге "Дорога к площади мучеников", замечательном и жутковатом рассказе о жизни в Секторе Газа в начале 1990-х, Анна Мари Оливер и Пол Ф. Штейнберг, которые жили там бок о бок с палестинцами, представляют нам взгляд на окружение "Хамаса" изнутри. Это мир, где культ "мученичества" воспевается в граффити, видео и постерах, что создает атмосферу садизма, китча и религиозного экстаза. Книга ценна исчерпывающей документацией того, какие разнообразные формы пропаганды используются в культе. Например, "почтовые открытки мучеников", раздаваемые семьями после успешных терактов. И! все же будет большим заблуждением принять любую из этих форм за естественный виток развития палестинского общества - не в последнюю очередь потому, что все это новые явления.

Как объясняет израильский ученый Ами Педахзур в исследовании "Терроризм смертников", ливанская организация "Хезболла" изначально держала спонсирование терактов смертников в секрете, начав использовать эту тактику в начале 1980-х. Лидеры группировки опасались, что эта новая тактика, на которую их вдохновило массовое использование иранской армией солдат-смертников в войне против Ирака, может оттолкнуть людей, которых они стремились привлечь на свою сторону - жителей городов и деревень Южного Ливана, оккупированного Израилем. Но вскоре стало ясно, что обнародование актов самопожертвования "мучеников", убивавших себя, дабы убить израильтян, может обернуться грандиозной пропагандисткой победой. Именно тогда было положено начало "традиции" публичных ритуалов пом! иновения усопших и празднования актов смертников³. Педахзур пишет:

Общественная поддержка терроризма смертников, "культуры смерти", как она описывается в других работах, крайне редко бывает стихийной, идущей "снизу". Руководство организации занимается мобилизацией народной поддержки, и один из самых известных способов сделать это - в обществах, угнетенных и чувствующих себя слабыми и обреченными, - дать народу героев и надежду.

Но кто эти герои? Что толкает смертников на выполнение своей миссии? Конечно, мы знаем очень мало, потому что эти добровольцы редко откровенничают. Мы редко знаем, кто они, до тех пор, пока они уже не привели в действие взрывной механизм; особенно мало известно о них в Ираке. Однако доступные нам исследования предлагают несколько отправных точек. Первое открытие - образ террориста-смертника как отчаявшегося неудачника крайне далек от действительности. Как демонстрирует репортер "Лос-Анджелес Таймс" в работе "Идеаль! ные солдаты", детально исследующей обстоятельства теракта 11 сентября, четыре арабских пилота принадлежали к верхушке среднего класса - они приехали в Европу поступать в университет. Мохамед Атта, главарь террористов, был сыном каирского адвоката, защитившим магистерскую диссертацию по городскому планированию в Гамбургском университете. (Некоторые источники, опрошенные мною в Гамбурге осенью 2001 года, сообщили, что Атта настолько хорошо знал немецкий, что любил исправлять грамматические ошибки уроженцев Германии.)

Ханади Джарадат, двадцатисемилетний палестинец, изучал юриспруденцию в Иордании и работал помощником адвоката в городе Дженин на Западном побережье. В октябре 2003 года он зашел в ресторан в Хайфе и взорвал себя вместе с двадцатью одним израильтянином. Анализ общности палестинских террористов показывает, что они представляют собой точный срез палестинского общества, как с экономической, так и с образовательной точки зрения, но даже этот вывод, отмечает! Педахзур, может быть несколько искажен более частым использов! анием та ктики терроризма смертников в конце 1990-х. Он подчеркивает, что исламские группировки, которые первыми начали использовать террористов-смертников, старались вербовать новобранцев с большой осторожностью, отдавая предпочтение довольно хорошо образованным кандидатам с крепкими нервами и твердыми политическими убеждениями. Однако когда в конце 1990-х "Фатах" решила привлекать террористов-смертников, она принимала в их ряды практически всех желающих.

Без сомнения, одним из факторов является месть. Педахзур пишет:

Обзор видеозаписей и дневников более 180 палестинских террористов-смертников подтвердил, что около половины из них - и большее число в годы интифады Аль-Акса - начали выполнять свою миссию вскоре потери очень близкого человека. Это мог быть друг, член семьи или возлюбленный.

Миа Блум в исследовании "Смертельная жажда победы" предполагает, что на удивление большое число женщин могли избрать ст! езю смертниц после того, как стали жертвами сексуального насилия. Дхану, убийца Ганди, пережила групповое изнасилование солдат вражеской армии; возможно, некоторые из чеченских "черных вдов" были изнасилованы солдатами Российской армии. Для таких жертв не может быть никакого возврата в традиционное общество, и атака смертника на врага может быть единственным способом восстановить поруганную "честь".

Как представляется, мужчины-смертники часто стремятся отомстить за унижение в более широком смысле слова - возможно, от руки оккупанта. Вместе с тем очевидно, что случаев, когда действия террористов - последствия глубокой депрессии или других форм психической болезни, совсем мало. Обычно террористические группы предпочитают вербовать людей, которые знают, что делают. Нищий крестьянин, которого принудили бросить бомбу в здание, может в последний момент отказаться от своей миссии. Атта и его друзья, потратившие годы на подготовку терактов, находясь во! вражеском обществе, в изоляции и вдали от своих руководителей! , а зате м направившие свои самолеты прямиком в мишени, обладали совершенно иным характером.

Что, несомненно, представляется здесь ключевым, так это глубокая убежденность - твердая, особая вера, возможно, вскормленная годами - толкающая этих людей на теракт. Она может носить религиозный характер, как наверняка было в случае с вдохновителями 11 сентября; в ее основе может быть преданность политическому лидеру, как в случае с теми, кто взорвал себя во имя почти культовой РКК и ее главы, Абдуллы Оджалана. Но такие простые ярлыки, как "фанатизм", иногда приходится отбросить перед лицом сложной реальности. Особенно показательно в связи с этим дело Зиада Джарраха, который был пилотом на рейсе 93 самолета United Airlines, разбившегося в Пенсильвании. Согласно свидетельствам, собранным Макдермоттом и другими, он был сильно влюблен в свою турецкую подругу (а позднее жену) Айзел Сенгун, и, похоже, испытываемое им раздвоение чувств не раз угрожало заговору. (Нам известен по край! ней мере один случай, когда Атта понял, что ему придется убедить Джарраха сохранить верность делу.) В последние часы перед тем, как "уронить" самолет, Джаррах написал Айзель прощальное любовное письмо, перепечатанное Макдермоттом:

Я не сбежал от тебя, а сделал то, что должен. Ты должна мною очень гордиться. Это честь, и ты увидишь результаты, и все будут счастливы. Я хочу, чтобы ты оставалась такой же сильной, какой я знал тебя, но, что бы ты ни делала, высоко держи голову, имей цель, никогда не будь без цели, всегда имей перед собой цель и всегда думай: "зачем".
Всегда помни, кто ты и что ты. Выше голову. Победители никогда не опускают голову!

Это зловещее напоминание о прощальных посланиях родственникам, оставленных японскими пилотами-камикадзе, - то же упоминание о чести и гордости, те же утешительные призывы продолжать дело горячо любимых умерших. Один из самых мощных стимулов героизма в военное время, на! поминает Диего Гамбетта, - дух товарищества: "Объединение! в небол ьшие "братские отряды" - ключевая особенность военной подготовки, поскольку каждый солдат должен знать, что может положиться на самоотверженность своих товарищей, чтобы быть готовым успешно сражаться"⁴. Гамбетта также указывает, что моральные идеалы военного героизма, возможно, не так уж отличаются от мотивов, которые движут террористами-смертниками. Шансы выжить в сражении, достойном Креста Виктории, высшей военной награды Великобритании, примерно один к десяти.

Уподобление героев войны и террористов многим, без сомнения, покажется оскорбительным. Однако такое сравнение, скорее всего, выглядит абсолютно уместным изнутри ячейки заговорщиков, рассматривающих себя как авангард героической войны против всесильного врага. Недаром Макдермотт называет членов гамбургской группировки "идеальными солдатами". Конечно, ничего из того, о чем он говорит, ни в коем случае нельзя рассматривать как извинение или оправдание! того, что сделали заговорщики 11 сентября. Однако важно различать нравственную оценку и прагматическое понимание. Для того чтобы победить террористов, нам ничего не остается, кроме как сначала понять их, даже если люди Джорджа Буша утверждают нечто прямо противоположное⁵.

3.

Конечно, это преждевременное заявление - как вообще можно их победить? Убив их? Но они хотят умереть. Куда более важной контрмерой является, конечно, предварительная информация - не только обширный анализ стратегии террористов, но и тактические разведывательные данные об их организации и непосредственных планах. Похоже, как раз в последнем американцы не особенно сильны из-за своих позорно низких языковых навыков и поверхностного представления о жизни других стран, а также из-за проблем с внедрением в террористические ячейки. Ами Педахзур также подчеркивает важность диалога с "умеренными силами", поскольку необходимо знать и уд! овлетворять нужды более широкого круга сторонников террористов! везде, где возможно, именно чтобы "обойти эти организации и свести на нет их посредническую функцию". Он особо подчеркивает, что там, где рекомендуется применение военной силы, следует любой ценой избегать жертв среди мирного населения.

Эксперты также часто ссылаются на успех Турции в разгроме кампании террористов-смертников, проводимой PKK. Турки сочетали политику уступок амбициям курдов в регионе с мощной, целенаправленной антитеррористической кампанией, главной задачей которой стала изоляция и в конечном счете поимка лидера РКК Абдуллы Оджалана. А когда они схватили его, то не убили, а отдали под суд. Педахзур горячо одобряет такое решение, подчеркивая, что убийство лидеров террористов без суда - например, лидеров группировки "Хамас" в Израиле - порождает новые поколения мучеников-смертников и подрывает моральные устои демократии.

Американский политолог Роберт Пейп, соглашаясь, без сомнения, со многим из вышесказанного, также отстаивает и иную стр! атегию, которую одним словом можно охарактеризовать так: отступление. Будучи руководителем Чикагского проекта по анализу терроризма смертников в Университете Чикаго, Пейп провел последние несколько лет, собирая по крупице всю информацию о террористах-смертниках, которую только удавалось заполучить, и анализируя на конкретных примерах личности террористов и их организационные "подпорки" в разных частях света. Исследование Пейпа и его группы представляет собой один из наиболее полных обзоров терроризма смертников на сегодняшний момент, поэтому сделанные им выводы заслуживают внимания.

Как и многие другие исследователи данного вопроса, Пейп с глубоким скепсисом относится к идее, что смертники воюют на одной из сторон в "схватке цивилизаций" - исламской и западной. Анализ Пейпа показывает, что не существует никакой непосредственно "исламской составляющей" в террористе-смертнике. По его подсчетам, на исламские группировки приходится не ! более 34,6 процента атак террористов-смертников, произошедших ! за после дние двадцать лет. Подлинный общий знаменатель кампаний террористов-смертников, утверждает он, в том, что все они в той или иной форме являются ответами на оккупацию или иностранный контроль на родной территории. По его мнению, религия выступает лишь усугубляющим фактором. Лидеры террористических организаций стремятся прежде всего прогнать захватчиков. И они прибегают к данной стратегии, потому что она так часто приносит успех. Как только они достигают своих целей, кампании прекращаются. Все предельно просто.

Из всего этого Пейп делает вывод, с которым поспорят многие. По его мнению, самый лучший способ противостоять угрозе терроризма - прекратить оккупацию, которая в первую очередь и порождает этот феномен. В подтверждение своей точки зрения он демонстрирует корреляцию между оккупацией и происхождением террористов, убивших себя вместе с жертвами. Он подчеркивает, что появившиеся в последнее время террористы-смертники в подавляющем большинстве своем родом из стран, кот! орые либо оккупированы, либо характеризуются сильным военным присутствием иностранной державы. Иными словами, если Россия хочет прекратить теракты чеченских смертников, то ей следует вывести войска из Чечни. И если США и их союзники хотят нейтрализовать угрозу "Аль-Каиды", утверждает Пейп, то они должны вывести войска с Ближнего Востока - полностью ликвидировать военное присутствие в Ираке и других странах Персидского залива, поставивших за последние годы террористов-смертников неизмеримо больше, чем другие страны.

Как указывает Пейп, за период с 1995 по 2003 год не было ни одного террориста-смертника из таких глубоко мусульманских стран, как Ливия, Иран, Сирия и Судан, который не испытал бы на себе в том или ином виде военного присутствия США. В тот же самый период были атаки террористов-смертников, включавшие тридцать четыре боевика из Саудовской Аравии. Он ни в коем случае не против ликвидации лидеров террористов, если это имеет смысл; однако уверен, что ! только фундаментальный пересмотр американской внешней политики! , возвра т к "международному балансу" в наших отношениях с ближневосточными странами, особенно в Персидском заливе, который мы некогда использовали для обеспечения собственных интересов, уничтожит скрытые конфликты, поддерживающие смертников и их организации.

Неудивительно, что на Пейпа обрушилась волна критики за предложение "уступить" требованиям террористов. Но книга Пейпа исключительно важная работа именно потому, что она призывает к здравому, лишенному мифологизации взгляду на террористическую угрозу. В то же время не менее очевидно, что он нередко "передергивает", чтобы убедить в своей правоте. Он настаивает, что главная цель "Аль-Каиды", не раз выраженная Бен Ладеном, - заставить США уйти из Саудовской Арабии, чтобы их присутствие более не оскверняло святыни ислама⁶. Он не слишком верит в другие цели, декларируемые "Аль-Каидой", такие как свержение арабских светских режимов, уничтожен! ие Израиля или установление фундаменталистского халифата. Он словно все время стремится поставить под сомнение культурные или религиозные мотивы, стоящие за действиями террористов. Его заявление, что долгое проживание Атты в Германии мало повлияло на его эволюцию в священного воина, противоречит имеющимся свидетельствам, из которых совершенно очевидно, что обращение Атты в "ортодоксальный" салафизм (радикальную ветвь суннитского ислама, предложенную Бен Ладеном и другими) на самом деле произошло во время его пребывания в Германии.

Если Пейп действительно верит в свое собственное заявление, тогда он упускает из виду одну крайне важную тенденцию. Ведь именно модель культурной дислокации, воплощенная Аттой, сформирует некоторые из предстоящих терактов. Возможно, Пейп и прав, когда утверждает, что большинство кампаний террористов-смертников были вызваны стремлением освободить родную землю от захватчиков. Но какова ситуация сейчас? Гамбетта констатирует более или! менее очевидную вещь: "11 сентября просто ускорило тенде! нцию, на чавшуюся ранее: начиная с 1999 года наблюдается рост пропорции [миссий смертников], совершаемых исламскими группировками". Из всех кампаний смертников, совершаемых сегодня в мире, большинство, по-видимому, в той или иной мере вызвано недовольством мусульман.

Итак, что-то меняется, и это что-то, безусловно, имеет отношение к исламу - особенно к исламу суннитов и особенно к агрессивной версии суннитского салафизма, пропагандируемой Бен Ладеном и его последователями. А если говорить о понятии родины, то как "Аль-Каида" определяет свою родину? Настолько широко, что включает в нее всю умму, само мировое сообщество мусульман. А если родина определяется в таких терминах, то тактика и требования организации неизбежно будут значительно более расплывчатыми, разнообразными и деструктивными. Пейп изо всех сил пытается разобраться в проблеме, но в итоге пытается найти баланс между общими тенденциями:

"Аль-Каида" не столько транснацио! нальная сеть идейных союзников, развернувшаяся по всему земному шару через Интернет, сколько межнациональный военный союз движений национального освобождения, действующих сообща против того, что они считают общей имперской угрозой. Религия имеет значение для "Аль-Каиды", но главным образом в контексте национального сопротивления иностранной оккупации.

В такой трактовке Мохамед Атта возглавлял филиал Египетской армии освобождения в Гамбурге, Джаррах - филиал Ливанской армии независимости, Марван аль-Шехи - Фронт освобождения ОАЭ и т.д. Соответствует ли это фактам? Я скорее склонен поверить не в "пророческую силу" модели Пейпа, а в "Терроризм смертников" Фархада Хосрохавара - замечательное исследование культа мученической смерти среди неприкаянных молодых людей из современной мусульманской диаспоры в Западной Европе. Хосрохавар, социолог иранского происхождения, ныне живущий во Франции, провел много времени, интервьюируя молодых мусульм! ан, включая потенциальных террористов-смертников, во французск! их тюрьм ах. Говоря о Великобритании, Хосрохавар утверждает, что первейшие кандидаты на роль террористов-смертников - это

молодые пакистанцы во втором поколении, многие из которых высокообразованны и гордятся важной ролью, которую дает им связь [с джихадом]: они в авангарде нового исламского мира, который вот-вот придет к власти. Поэтому они чувствуют, что призваны сыграть пророческую роль на родине своих родителей. Это позволяет им во многом обрести достоинство, утраченное в западных обществах, где они чувствуют себя объектом презрения и почти явного расизма. Хотя этих молодых людей и не изгоняют из общества, они чувствуют глубокое недовольство из-за испытываемой дискриминации. Они не имеют доступа к вакансиям и возможностям, достойным их уровня образования. Травля и расизм, удвоенные их собственным воображением, предательски выкинули их на обочину общества.

Поскольку они ощущают себя жертвами, то объясняют свои неудачи отверженнос! тью, не принимая в расчет собственную неспособность адаптироваться к новым ограничениям, накладываемым современным обществом. Они также ощущают смутное, но разрушительное чувство вины перед обществами своих родителей, особенно в ситуации, когда, подобно Пакистану, большинство арабских стран или даже Афганистан (где говорят на пашту - языке, похожем на урду) подвержены кризису. Благодаря таким организациям они становятся международными исламскими деятелями и таким образом могут почувствовать, что восстанавливают связи с исламскими обществами, от которых оказались отрезаны. Им также кажется, что в качестве активных деятелей они играют более важную роль, чем та, что навязывали им отвергающие их западные общества. Образно говоря, это позволяет им почувствовать превосходство над презирающим их Западом.

Иными словами, Хосрохавар описывает людей, которые похожи на двух террористов из числа исполнителей теракта 7 июля в Лондоне. Его наблюдения представляются особенно прор! оческими, если учесть, что первое издание книги Хосрохавара вы! шло в 20 02 году (настоящая версия только что впервые появилась на английском). Субкультура диаспоры, описанная Хосрохаваром, основана на чувстве разъединенности с семьей и обманутых надеждах и населена беспокойными молодыми людьми, выросшими на Западе и тоскующими по воображаемой общине верных, которая затмит безотрадные реалии вроде запущенных мечетей в торговых центрах или лавки мясника "Халяль" на углу⁷. Эти люди, среди которых есть учителя и компьютерные техники, одолеваемы как внешними (идущими с Запада), так и внутренними соблазнами. Когда стали известны первые детали о лондонских террористах-смертниках, я остро почувствовал, что уже где-то читал об этом недавно; потом я вспомнил Хосрохавара.

Несмотря на сообщения прессы, это были не первые британские мусульмане пакистанского происхождения, вовлеченные в акты террористов-смертников. Эта сомнительная честь, как напоминает нам Хосрохавар, принадлежит Азиту Мохаммеду Ханифу (и! з Хаунслоу, Западный Лондон) и Омару Хану Шарифу (из Дерби), которые добровольно вызвались участвовать в совместной миссии смертников Бригад Хамас-аль-Акса в Тель-Авиве в апреле 2003 года. Бомба Ханифа убила его самого и трех израильтян. Бомба Шарифа не сдетонировала, и позднее его тело нашли в море. Не ясно, как он там оказался. Гамбетта пишет, что Шариф "был младшим из шести детей кашмирских эмигрантов и посещал частную подготовительную школу стоимостью J12 000 в год". История Шарифа напомнила мне о Шехзаде Танвире, выпускнике спортивного колледжа, который взорвал себя в тоннеле метро около Эдгвар Роуд 7 июля. Танвира описывают как фаната крикета и ловеласа; его отец владеет местным кафе, где продается рыба с картошкой, в их родном городе Лидсе и ездит на "Мерседесе". И я легко могу представить, что у них обоих, Шарифа и Танвира, было что-то общее с Зиадом Джаррахом, заметным членом гамбургской ячейки, пилотировавшим рейс United Flight 93.

Недавн! ие теракты в Лондоне подтверждают предположение Хосрохавара, ч! то полит ический вирус террора смертников, некогда ограниченный конкретными движениями за национальное освобождение, возможно, перешагнул этот узкий барьер и перерос в международную угрозу качественно нового типа. Это может быть применимо даже к Ираку, где болезнетворные бактерии хоть и эволюционируют в привычном окружении войны против оккупации чужаками, но и они приобретают поразительно новые формы вирулентности. Здесь число акций террористов-смертников бьет все рекорды. Согласно отчету, опубликованному в Washington Post,

Около 400 терактов с участием смертников пережил Ирак с начала вторжения США в 2003 году, и террористы-смертники теперь причастны к двум атакам из трех. Согласно имеющимся данным, в мае в раздираемой войной стране произошло 90 терактов с участием смертников - примерно столько же, сколько насчитало израильское правительство за весь период конфликта с палестинцами начиная с 1993 года⁸.

Из более ! чем тысячи людей, убитых в результате этих терактов, большинство были шиитами, а многие - членами или предполагаемыми членами спецслужб. На самом деле мы не знаем, откуда родом эти террористы-смертники - из самого ли Ирака или, как утверждают некоторые американцы, из суннитских арабских стран. Пожалуй, то, что мы так мало о них знаем, и есть самый поучительный и тревожный факт.

Примечания:

Перевод Анны Плисецкой

Он ушел, а с ним ушли его замыслы, его возможности, его уникальные исследовательские подходы, его колоссальная память, его яркая личность, - все обрушилось внезапно и дико, и нет больших людей из старшего поколения русских филологов.

3 октября в больнице после полученных травм умер Александр Павлович Чудаков. Травмы были якобы несовместимы с жизнью, но его поистине могучий, богатырский организм боролся до последнего. Ничто не предвещало смерти этого большого, бодрого человека, полного замыслов и сил. Поверить в случившееся невозможно - настолько был он всегда живой, деятельный, заинтересованный жизнью, настолько многое в ней любил и так много еще хотел сделать. Совершенно противоестественная, дикая смерть.

О научных заслугах Александра Павловича Чудакова будут говорить много и скажут, наверное, лучше меня. Они, эти заслуги, еще в полной мере не осмыслены. Ясно одно - ушел настоящий большой филолог, и с его уходом уже окончательно прервалась связь между нашим поколением и великой русской филологией первой половины XX века, коей он был прямой наследник. Обо всем этом еще будут писать, будут выходить статьи и книги в его честь,! и это хорошо, но разве в этом дело? Славой он и при жизни не был обделен, да только вот ничего не нажил - ни должностей, ни премий, ни простой возможности спокойно заниматься своим делом, не заботясь о ежедневном хлебе насущном. Мы знаем его замечательные книги о ("Поэтика Чехова", 1971; "Мир Чехова", 1986; "Антон Павлович Чехов", 1987; "Слово-вещь-мир. От Пушкина до Толстого", 1992)), его статьи о Пушкине, Гоголе, его работы по истории русской филологической науки, но как горько думать, что не доведена до конца титаническая работа над полной чеховской библиографией, не написан умопомрачительный "тотальный комментарий" к "Евгению Онегину", не подготовленной осталась книга мемуаров, над которой ему так хотелось работать в последнее время, но не было издательского заказа на нее, такого заказа, который позволил бы бросить все и засесть дописывать книгу - об этом он мечтал. И никто никогда не сможет реализовать эти за! мыслы. Жить - это делать то, что другой за тебя не сделает. Ал! ександр Павлович жил и делал свое дело - и вот так резко и страшно оборвалась эта жизнь, так внезапно для всех!

Но главную свою книгу он успел написать - роман "Ложится мгла на старые ступени", наделавший столько шуму, почти получивший, но не получивший Букера, - замечательную русскую книгу, которую не без оснований сравнивали с "Былым и думами" Герцена, а я бы сравнила еще и с пушкинским "Онегиным" в том смысле, что автор раскрылся в этой книге со всей возможной полнотой. С ее страниц предстала нам не только подлинная, сохраненная Россия, но и сам ее автор - в неожиданном для многих образе, таким, каким его не очень знали в "узких научных кругах". Потом, когда книга снискала безусловный успех и признание, он, как будто оправдываясь, говорил, что просто вынужден был ее написать - настолько распирали его приобретен! ные за жизнь познания. А познания эти были и вправду необозримы и порой ошеломительны - и в естественных науках, и в гуманитарных, и в теории, и в практике. "Я хотел как-то освободиться от всего этого, - говорил, как бы стесняясь, Чудаков, - и вот нашел такую форму: роман". В академических кругах такие "шаги вбок" не в почете, зато как запойно читали эту книгу о жизни в далеком Чебачинске широкие круги незашоренной интеллигенции, и "гуманитарной", и "технической"! Читали - потому что книга эта прежде всего талантлива, потому что автор ее был сполна наделен талантом познания, талантом слова и главное - талантом жить.

Как было им не любоваться, когда, положив очки в ботинок на берегу, он покрывал роскошным баттерфляем сотню метров водного пространства, или, напротив, уходил под воду, чтобы через несколько минут всплыть на другом берегу! Еще пару лет назад он с сожалением говорил, что раньше легко проплывал под водой сто метро! в, а теперь вот только 70-80. Плавание было его особой любовью! , а може т, и призванием - в юности ему прочили блестящую спортивную карьеру, он по этому пути не пошел, зато с каким удовольствием осуществлял заплывы в пушкинской Сороти - один, помню, заплыв был в честь взятия Бастилии, другой - имени А.П.Чехова. А выйдя на берег, надевал он, строгий академический ученый, белую рубашку, галстук, пиджак, принесенные с собою в аккуратно сложенном виде, менял кроссовки на ботинки и шел делать доклад на конференции по "Евгению Онегину". А вечером, сменив белую рубашку на тельняшку, сиживал на кухне, рассказывая бесконечные истории из своей и чужой жизни и терпеливо ожидая настоящей, правильно приготовленной разварной гречневой каши, которой был большой любитель. А для детей он сочинял на ходу, с невозмутимым лицом, и одна из таких историй, рассказанная моей дочери в пору ее раннего детства, была про двух братьев - один ел все больше конфетки, а другой - гречневую кашу, и вот поехали они в Индию на соревнования по поднятию штанги, и правильны! й брат, конечно, победил, а неправильный был посрамлен и потом тоже, конечно, перешел на гречневую кашу.

Он никогда не упускал возможности посидеть-поговорить, и чтобы было первое, второе и компот, а лучше вермут, но можно и другое, и как неправы те, кто считает, что пить надо по восходящей и не смешивая. Они, говорил он, лишают себя разнообразия и радости жизни. Только радость общения я от него и помню. Его ничто не раздражало, он был в согласии с людьми и в согласии с миром, который был ему весь открыт и весь интересен. Он знал каждое дерево и каждую птичку, был настоящим другом кошек и собак, хорошо разбирался в почвах, в верблюдоводстве, например, и в китоводстве, во всех, кажется, естественных науках и во всех гуманитарных, и в различных технологиях, и только у него можно было надежно выяснить, стоит ли изолировать печную трубу алебастром. Он очень интересовался, правильно ли я строю дачный дом, научил меня положить под крышу тридцатку на ребро - получилось хорош! о.

Кто был на даче у Александра Павловича, тот имел возм! ожность не только в нем самом что-то главное понять, но и вообще задуматься об отношениях человека с окружающим миром. Почти все там сделано своими руками и видно, как человек может менять жизненное пространство вокруг себя, внося в него красоту и порядок, культуру и интеллект. Он корчевал пни и "наступал на болото" (это произносилось со вкусом, с гордостью), выращивал идеальный газон, ограждая его специальным бордюрным камнем, строил забор из валунов, возя их на велосипедном багажнике с окрестных карьеров. При помощи каких-то египетских подъемных механизмов валуны эти подымались на нужную высоту, сажались на раствор, и за лето стена увеличивалась метра на два. Я ахнула, когда увидела, в каком стройном и красивом порядке содержались инструменты в его сарайчике - в таком же красивом порядке выстроены цитаты в его последнем печатном тексте. А зимой - день рождения традиционно справлялся на любимой даче - он выдавал нам гостевые валенки и вел всех в двадцатиградусный мороз в ! лес, сетуя, что лес не чистят и вот он погибает, и надо собраться всем поселком и почистить, а то зарастет.

О последнем его тексте я хочу сказать особо, и не только как составитель "Пушкинского сборника" и заказчик материала. Речь идет о его статье "К проблеме тотального комментария "Евгения Онегина"" - по ней мы можем судить о том, каков был его грандиозный исследовательский замысел, как он мог быть осуществлен и чего мы лишились. Не могу отказать себе в потребности привести начало этого текста:

Окружающий нас эмпирический мир физически непрерывен, и непрерывность эта абсолютна: человеку в его неспекулятивном бытии (и не связанном с такими феноменами, как частицы, античастицы) не дано пространства, свободного от какой-либо материальности.

Но для сознания эмпирический мир гетерогенен и отдельностен. Только так человек получает возможность сызмальства ориентироваться в нем, лишь умозрительным усилием! устанавливая субстанциальную общность классов вещей и их иера! рхию. От ношения взаимопомощи, биологического симбиоза и прочие экологические связи не нарушают мировой гетерогенности. Лишайник, растущий на камне, остается лишайником, а камень - камнем. Чем активней использует лишайник свое "подножие", тем больше он становится растением и тем сильнее разнится с камнем. Можно возразить, что органические тела рано или поздно превратятся в органический перегной. Но пока они внешне-морфологически самостоятельны, для обыденного сознания они гетерогенны.

Наука давно привыкла видеть все вещи в их связях. Субстанция блюда не может быть описана биологически и гастрологически без самых дальних звеньев цепи: солнце - почва - трава - вода - барашек - шашлык.

Предметы же мира художественного изначально гомогенны: все вещи литературного произведения независимо от их мыслимого материального качествования подчинены общим для всех их законам и выражают некое единое начало. Однако литературоведческие описания художественных текст! ов по аналогии с эмпирическим миром обычно работают с дискретными единицами: герой - мотив - сюжет - реалии - слово и т.п. "Постатейное" рассмотрение этих проблем не изучает все элементы вместе, в их естественной взаимосвязи в процессе поступательного движения текста. Такое изучение может быть осуществлено только в медленном невыборочном его чтении-анализе.

Больше всего в таком комментированном чтении нуждается "Евгений Онегин" - чтении сплошном, без пропусков, слово за словом, стих за стихом, строфа за строфой.

Мы не должны обольщать себя мыслью, что наши представления совпадают с читательскими времени Пушкина - даже о самых простых вещах, например, о санках в I главе. Чтобы восполнить это хотя бы частично, необходимо, как и в научном описании, разрешить цепь вопросов, в данном случае упряжно-экипажных. Чем санки, на которых едет Онегин к Талону, отличаются от деревенских? Велики ли? Где на них обычно ездили? Открытые они или з! акрытые? Сколько лошадей? Какова запряжка? Русская? Немецкая (! без дуги )? С постромками или оглобельная? Какое место эти санки занимают в экипажной иерархии? Почему на бал Онегин едет уже "в ямской карете"?

Я пишу и выписываю все это по горячим следам его гибели, в ушах звучит его голос, и в этих вопросах я слышу его всегдашний неутолимый интерес к подробностям окружающего мира и его пристальное внимание к деталям художественного текста. Два эти интереса имеют общий корень в глубине его личности. На одной из презентаций романа Александр Павлович рассказал, что формирующее впечатление произвел на него когда-то список жизненно необходимых вещей, спасенных Робинзоном Крузо с затонувшего корабля. Здесь - истоки его филологических пристрастий (вспомним работы о предметном мире и роли детали в творчестве Чехова), здесь же - истоки его романа, в котором сохраненная материальная культура возведена в ранг высшей духовной ценности.

О тотальном комментарии к "Евгению Онегину" Александр Павлович много говорил в последние! годы, делал блестящие доклады и читал увлекательные лекции студентам. Мне кажется, это был его любимый замысел, в котором соединился его интерес к материальному миру в литературе с лингво-стилистическим анализом текста в плане "структурного взаимодействия словесных единиц". Любимый ученик В.В.Виноградова, он был, пожалуй, единственным из живущих ныне филологов, кто мог бы осуществить такой анализ. Мы говорили с ним о том, как бы хорошо было ему перейти в нашу жалкую пушкинскую группу ИМЛИ и в порядке плановой работы сидеть и писать этот бесконечный тотальный комментарий, получая за него нищенское академическое пособие. Но и это казалось тогда нереальным. И вот он ушел, а с ним ушли его замыслы, его возможности, его уникальные исследовательские подходы, его колоссальная переполненная память, его яркая личность, его особый физический облик - все обрушилось внезапно и дико, и, оглянувшись вокруг, я с ужасом вижу, что почти не остается больших людей из того старшего ! поколения русских филологов, с которым связала меня жизнь.