Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay
  Все выпуски  

Книжные новости в Русском Журнале Круг чтения


Информационный Канал Subscribe.Ru

Русский Журнал. Круг чтения
Все дискуссии "Круга чтения"
Новости Электронных Библиотек



АНОНСЫ "ЖУРНАЛЬНОГО ЗАЛА" (4.03.2004)

Новые поступления

Анонс февральского номера журнала "Октябрь" (# 2, 2004)

О содержании номера беседуют Инга Кузнецова и Афанасий Мамедов:

- Инга, мне всегда больше нравился уже глухой Бетховен и уже женатый Пушкин, а тебе вот поздний Аксенов.

- Я бы не стала делать из Аксенова двух писателей: ранняя его проза мне тоже нравится. Для меня (это, наверное, поэтический подход) в прозе важна работа с языком, стилем. Роман "Вольтерьянцы и вольтерьянки", вторую часть которого печатает наш журнал в этом номере, восхищает прежде всего головокружительной словесной игрой.

- Чувствуешь ли ты различие между первой и второй частью?

- Да, конечно! Роман воспринимается цельным, но если в начале фантасмагория, бурлеск, комедия положений, авантюрные приключения героев совершенно завладевают воображением читателя, то теперь он, привыкнув к аксеновской "системе координат", способен явственней расслышать и философскую ноту. Вторая часть заканчивается таинственными превращениями. Посланник государыни Екатерины Великой барон Фон-Фигин, с которым подружился Вольтер, оказывается самой Екатериной, путешествующей по Европе инкогнито, а старик Вольтер превращается в райское Древо Познания, а оно в свою очередь - в торжественной и в то же время уморительной коде - в Древо Воображения.

- Кстати говоря, из интервью Аксенова Ирине Барметовой можно узнать массу интересных подробностей работы над романом: когда такой писатель делится профессиональными секретами, это дорогого стоит.

 

- Откровенное писательское интервью у нас действительно большой дефицит: то, что в нашем журнале это традиция, - замечательно. Автор закончил вещь и именно теперь может раскрыть свои карты, а позже, когда он увлечется новым замыслом, ситуация будет иной. Василий Аксенов рассказывает щедро - возможно, еще и потому, что Ирина Барметова -собеседник, который "в теме", знает историю ХVIII века, Францию, Париж. Приведу цитату.

 

"-Вольтер у нас порядком подзабыт, на нем незаслуженно лежит печать чего-то скучно-занудного, хотя философствовал он как бы мимоходом, шутейно, чем и восхищался Пушкин.

- У меня такое ощущение, что он и сам говорит: "Я не настоящий философ". Он им и не был. Монтескье, Дидро - философы. Д’Аламбер - человек колоссального интеллекта. А Вольтер немножко поверхностный такой... Но он был демиургом. Мне захотелось, что называется, освежить представление о нем. Сказать, какой он был неотразимый человек огромной созидательной силы. Ему никто не мог отказать, все аристократы бросались ему служить, народ распрягал его экипаж и тащил на себе карету - так все безумно его любили. Откуда бы это все взялось, если бы он был скучным? И поэтому у меня он вспоминает свои любовные дела, и своих друзей, и мадемуазель Лепинас, и Эмили дю Шатле. Кстати, Эмили была далека от идеала красоты того времени и считалась в ту пору уродиной. Так вот, я написал эпизод, как дю Шатле входила в блистательном макияже, в бриллиантах и в шуршащих юбках, которые так резко отбрасывали ее ноги. Вольтеру казалось, что она шла по какому-то помосту, то есть дефиле. Это - современная красавица высокого роста с длинными ногами.

- Не только эта красавица подиума кажется нашей современницей - 70-летний Вольтер у вас предстает не стариком восемнадцатого века, а личностью с феерической харизмой. В принципе, если какому-то политику или писателю сейчас создавать имидж, то следовало бы многое позаимствовать у Вольтера.

 

- Да, это модель в какой-то степени. Нам не хватает такого, как Вольтер. Не вождя, который поведет за собой армии, а вот духовного лидера, который сдержит и революции своим обаянием, и будет чувствовать социальную справедливость, и будет просвещенным, элегантным человеком с большим чувством юмора. Эпатажным, да, забавным, то есть смешным, как Вольтер, который ходил на своих каблучках. Но, увы, нет даже намека на такого человека в нашем обществе. Александр Исаевич хотел, конечно, стать властителем дум, но вообще время властителей дум прошло, литература сейчас не может состоять из властителей дум, это совсем другое..."

Парадоксально, что в этом же номере журнал печатает статью Сергея Солоуха "Коллеги", автор которой считает, что Аксенов исписался. Что ты о ней думаешь?

- Когда я только начинал писать обзоры для "Октября", Ирина Барметова осторожно намекнула, сделала мне замечание, суть которого сводилась к тому, что не корректно сравнивать одного современного писателя с другим. Вот, мол, этот с заданием справился, а этому еще предстоит расти. Барметовой я признателен и по сегодня. Хотя должен сказать, что именно такой безапелляционный подход к делу привлекает к себе читательское внимание почище любого глубокого и корректного. Тому пример статья Солоуха. Пример этот интересен еще и тем, что некоторые авторы, которых он взвешивает на своих самодельных весах, публикуются в обозреваемом нами номере. Я имею в виду Василия Аксенова и Андрея Геласимова. Статья, яркая, самобытная по стилю (что-то в духе формалистской школы, "Гамбургского счета" В. Шкловского), грешит как раз тем самым безапелляционным подходом и совершенно точно - бестактностью. Это - на мой взгляд, не знаю, согласишься ли ты со мной. Процитирую, чтобы не быть голословным: "Был когда-то, то есть писал хорошо, чудесный сочинитель В.П. Аксенов. Про местных хулиганов и бесконечную дорогу на Луну. Легко и жизнерадостно. А потом как-то неожиданно "босоногое детство" у него стало "голожопочным". Таких слов не бывает в инструкции по пользованию катапультой. И в руководстве по запуску перпетуум-мобиле подобных не найти. Другой жанр. Неинтересный. Массовый.<...>А хорошая литература - это постоянство. Сказка на сон грядущий. Всегда одна и та же, только слова меняются. Как в биографиях Гагарина, Титова, Терешковой и Джона Гленна. Я рад, что у нас снова есть сочинитель простых историй. Оле Лукойе. Писатель с настоящей, правильной фамилией. Детской, не испорченной каким-нибудь лысым логопедом. Андрей Геласимов".

- Слушай, а вдруг Солоух так шутит, вдруг у него юмор такой, ведь и упоминаемый тобой "Гамбургский счет" - книга, написанная не без юмора?

- Если так, не могу не вспомнить родную бакинскую улицу, в таких случаях мы говорили: "Ну и шуточки же у вас, поручик!" И потом, почему бы писателю (если, разумеется, на то была веская, метафизического свойства причина) не изменить своему "Я", не изменить стилю письма, когда-то найденной теме, давнишним приоритетам... Почему он должен на протяжении пятидесяти лет творчества хранить верность себе, скажем, двадцатипятилетнему? Только потому, что тогда его произведениям сопутствовал успех, женщины казались красивее, а на гонорар можно было купить автомобиль "Волга"? И в музыке, и в живописи, и в литературе мы знаем массу примеров, массу художников, которые работали и так, и эдак, и как хошь. Стравинский, Набоков, Пикассо... Мне кажется, Солоух очень зависит от своего сиюминутного настроения. И вообще, что касается меня, я бы предпочел биографиям Гагарина и Терешковой (при всем моем уважении к ним) мемуары Казановы.

- Давай лучше продолжим разговор о героях эссе Солоуха. Вот уже вторая публикация Андрея Геласимова в "Октябре" связана с "оттепельными" шестидесятыми. Рассказ "Зиганшин-буги" - в каком-то смысле продолжение романа "Рахиль", напечатанного у нас в прошлом году. Тебе не кажется? И вообще как ты думаешь, почему Геласимову так важно это время?

- Время это было, действительно, уникально во всем. Оно пришло прямо вослед послевоенным, тяжелым, холодным годам, похожим на паузу. Эренбург, конечно, очень точно их назвал. Я не думаю, что это связано лишь с нашим пристальным взглядом на Запад. Ведь и на Западе это было временем прорыва в нечто совсем иное, высокое-запредельное. Взрыв в науке (физика, химия), литературе, кинематографе и театре, фотографии и живописи, в музыке (классической и эстрадной, чего стоит одно появление "Битлз"), в архитектуре... Время предельной свободы, откровения, надежд... Одним словом, ренессанс! В какой-то степени это время можно было бы назвать еще и женским временем, оно пришло на смену мужскому, воинственному и жестокому. Загляни хотя бы в модные журналы тех лет, сколько внимания к внешности, как стирались все признаки мужественности: узкие брюки, остроносые туфли, причесочки волосок к волоску, приталенные рубашки... Это было время романтиков, время поперек недавнему прошлому. Самое интересное, что длилось оно очень недолго и у них, и у нас. Я родился в шестидесятом, мне они очень близки, мне близки и их этика и эстетика.

- Ты считаешь, Геласимов смог адекватно передать это время?

- Передать дух шестидесятых - нет. Но вот что интересно: стиль тех лет, я бы даже сказал точнее - именно литературный стиль, еще точнее - стиль молодой отечественной литературы шестидесятых, ему удалось поймать. Прозрачность, ясность, динамизм, пижонство - одним словом, уроки папаши Хэма и Уильяма Сарояна даром не прошли.

- В рассказе "Зиганшин-буги" много точного сленга, но все-таки кажется мне, что применяет его Геласимов слишком старательно, будто не верит, что сможет без него зачерпнуть этого времени. Рассказ сделан профессионально, но нет чувства погружения в миф, в чем, например, достоинство романа "Рахиль".

- Но в одном Геласимов прав совершенно точно: именно благодаря музыке - джазу (белому и черному), рок-н-роллу, блюзу, великому року той поры - началось расшатывание устоев Советского Союза. Именно на концертах шестидесятых и семидесятых, под "Маниакальную депрессию" Джимми Хендрикса, "Кокаин" Эрика Клэптона, "Подвинься, детка" Дженис Джоплин, молодежь училась не только выть и кричать хором, но еще и чувствовать себя свободной. Знаешь ли ты, кого было больше всего в памятную ночь августа девяносто первого? Стариков "шестидесятников" и их детей, дети уже ничего не боялись.

 

- Теперь у нас другие мифы. Кстати говоря: ты никогда не думал о том, какую роль в них играют поэты, точнее, их лирические герои?

- Типы современных лирических героев - очень интересная тема.

- Мне кажется, сейчас появился новый образ автора: благополучный, примиренный с жизнью, уходящий в поэзии от всяческого надрыва. Наверное, это близко аполлоническим (по Ницше), гармоническим поэтам. Такую позицию можно принимать или не принимать, но она существует.

- Яркий пример - Владимир Салимон, публикующий в номере подборку под названием "Настоящим жить приходится".

***

 

Душу врачуя некрепким винцом,

сплю до полудня я сном непробудным.

Сад в полумраке шумит за крыльцом.

Кажется мне, как вокзал — многолюдным.

 

Ясно в тумане слышны голоса.

У отъезжающих скучные лица.

А на желтеющих листьях роса

еле заметно уже серебрится

Можно подумать, что чуть погодя

в утреннем воздухе влаги избыток,

образовавшийся после дождя,

вдруг превратится в серебряный слиток.

 

- А Дмитрий Веденяпин, как мне кажется, совсем иной поэт: "дионисийский", мистический, открытый формальным "неправильностям", негладкостям, за которыми - загадки. Он и в жизни такой: вроде бы респектабельный преподаватель английского, аристократичный переводчик. Но знаешь ли ты, Афанасий, что он, например, увлекается жонглированием и даже выделывает всякие фокусы на своих вечерах? В стихах Веденяпина очень сильна визионерская сторона.

- Напечатанный у нас двухчастный цикл так называется: "Озарение Саид-Бабы" - и это рифмуется со знаменитой книгой Рэмбо.





Поиск по РЖ
Приглашаем Вас принять участие в дискуссиях РЖ или высказать свое мнение о журнале в целом в "Книге отзывов"
© Русский Журнал. Перепечатка только по согласованию с редакцией. Подписывайтесь на регулярное получение материалов Русского Журнала по e-mail.
Пишите в Русский Журнал.

http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Отписаться
Убрать рекламу


В избранное