Соня Картер переступила порог школы, даже не посмотрев в сторону взволнованных родителей. Слишком долго она этого ждала.
     Наконец, ее существование имеет хоть какой-то смысл. Если бы эти взрослые хоть что-нибудь понимали!... Ну неужели для того, чтобы начать нормальную человеческую жизнь, нужно ждать целых пять лет.
     Соня выбрала для себя двенадцатилетний курс обучения, гарантирующий ей при отличных результатах место в лаборатории Вернера. После экскурсии в эту мастерскую чудес, все мечты девочки были связаны только с экологией космоса и заселением новых миров. Обладая всего лишь тем минимумом информации, который можно было получить до обучения в школе, что называется не выходя в эфир, она уже хранила в своей памяти с десяток гениальных проектов.
     И вот радостный день настал. Теперь в ее руках вся мощь современных образовательных технологий. Разве тут до эмоций. Но все же.... Повернув в сторону папы и мамы свое счастливое личико, Соня передала им всю сложную гамму своих чувств: радость, благодарность, любовь и надежду. Еще раз улыбнувшись, она выбрала дорожку нужного цвета и отправилась в класс...
    
     Прошло 15 лет.

     * * *
    
     Свой двухсотлетний юбилей лаборатория Вернера вынуждена была отмечать без торжественных мероприятий. Не до того! Впервые за последние сто пятьдесят лет, то есть с того момента, как был запущен построенный в этих стенах реорганизатор временной координаты (РВК - 1), случилось ЧП. Молодой стажер, выполнявший пустячное задание по сбору информации в самом безопасном интервале, не вернулся с задания.
    
     Решение принималось трудно. Риск был велик. Но последствия событий, в которых был такой процент случайности... Статистики так напугали членов комиссии своими прогнозами, что те готовы были на все.
    
     В результате долгих споров и обсуждений было решено воспользоваться самой новой разработкой центра по управлению космической экологией (ЦКУЭК). Это была капсула пространственных перемещений нового поколения. Она позволяла исследователю, попадая в любой интервал, собирать необходимую информацию, оставаясь за пределами обнаружения любых систем слежения, имеющихся на вооружении постоянных обитателей этого интервала. Кроме того капсула имела совершенную систему связи с центром, которую, кстати, невозможно было прервать в одностороннем порядке, что делало почти невозможным повторение происшествия, вызвавшего весь этот переполох.
    
     Осталось выбрать исследователя, способного достаточно точно выполнить поставленную задачу в этом рискованном предприятии. Комиссия остановила свой выбор на Соне Картер. В пользу этого решения свидетельствовали не только талант и трудолюбие молодого исследователя, но и ее неизменное уважение к такому понятию как дисциплина, а об ее ответственности и обязательности в лаборатории просто ходили легенды.
     Прежде чем согласиться на выполнение этого задания Соня внимательно и тщательно изучила предлагаемую программу действий. Вовсе не потому, что она боялась чего-то. Она должна была быть уверена, что порученное ей дело именно она способна выполнить наилучшим образом. Она оценила все степени и направления риска. Она продумала амплитуду возможного отклонения от основной программы действий. Ее выводы совпали с выводами комиссии.
    
    
     Соня связалась с мамой прямо из капсулы. Ее участие в решении проблемы, о которой все население планеты уже знало из информационных каналов, осталось пока под грифом закрытых для распространения данных. Поэтому этот домашний разговор носил абсолютно дежурный характер:
     - Привет, мам! Как дела?... У меня все как всегда прекрасно. Ну ты же знаешь свою дочь.... Папа в порядке?... Вот здорово! Передай ему мои поздравления... Это обсудим через недельку... Эта неделя у меня слишком загружена... Извини... Нет, все как надо... Я тебя люблю!... Я еще свяжусь с вами... Возможно, вечером... Но не сердись, если что,... у меня сейчас очень интересная работа... Конечно...Ну, пока.
     Теперь она была спокойна на случай, если что-то будет не так как надо со связью. Вероятность ничтожная, но лучше оградить родителей от ненужных волнений.
    
     Ну вот, можно приступать. Пальцы привычно заскользили по панели управления, отмечая нужные координаты...
    
     * * *
    
     Алекс Рэйс был встревожен и почти напуган... Нормальная реакция на явление, природа которого тебе непонятна...
    
     В его существовании, последнее время наметились явно положительные сдвиги. Впервые за всю свою жизнь у него было дело, которое, во-первых, ему нравилось, во-вторых, у него неплохо получалось.
     Когда еще в школьные годы Алекс увлекся фотографией, он не думал, что это может стать профессией. Поэтому, как и многие его ровесники, старался обучиться чему-нибудь более полезному. Но тут его преследовало сплошное невезение. Впрочем, так ли это? Его главная проблема состояла в том, что он абсолютно не умел налаживать свои отношения с людьми. Дело вовсе не в банальной неуживчивости, с которой сейчас легко справится даже начинающий психоаналитик. Все было гораздо сложнее.
     Где бы ни работал Алекс, он сразу видел, где и как можно усовершенствовать процесс, в котором участвовал. Это просто наказание какое-то. Он, с одной стороны, ни разу не смог отстоять свою точку зрения, хотя все казалось таким очевидным!... С другой стороны, продолжение работы по-старому превращалось для него в пытку.
     Он сменил множество профессий и рабочих мест, но ситуация в той или иной степени повторялась. Алекс был на грани депрессии, когда из рекламной передачи по телевизору он узнал об изобретении, совершившем революцию в области фотографии. Очевидно, повлияло его давнее детское увлечение. Он сразу оценил потрясающие возможности новой технологии. Но такая фотокамера стоила очень дорого и была ему явно не по карману.
     В это время Алекс как раз устроился работать в авторемонтную мастерскую и у него уже был готов проект модернизации этого предприятие с экономическим эффектом двести процентов от чистой прибыли. Но он промолчал, так как у него появилась цель поважнее, или по крайней мере поинтереснее.
     Через полгода он смог купить то, о чем мечтал.
    
     Он не думал, что возвращение к детскому увлечению принесет ему столько приятных мгновений. Алекс занимался этим с таким азартом и вдохновением, что незаметно для себя стал забывать о старых проблемах.
     Просто так, для того, чтобы поделиться с кем-нибудь своей радостью, ни на что конкретно не рассчитывая, новоявленный фотохудожник послал несколько своих работ в иллюстрированный журнал, случайно попавшийся ему на глаза в салоне автомобиля, который он обслуживал. И дальше все закрутилось, как в телесериале. Сначала журнал купил у него несколько наиболее удачных его работ, а затем редактор предложил ему постоянную должность фотокорреспондента со сказочно большим окладом, ну разумеется, если сравнивать его с тем, что он получал раньше.
     Через пару месяцев ему предложили участие в весьма респектабельном конкурсе, где он занял одно из призовых мест.
     Теперь шла подготовка выставки его работ. Вот тут и случилось это странное происшествие.
    
     В экспозиции было несколько пейзажей. Сказочно красивое место, возле которого прошло детство Алекса.
     Это было лесное озеро. Может быть, оно ничем не отличалось от множества таких же небольших озер, разбросанных по северной части острова, на котором родился и вырос Алекс Рэйс. Но снимки получились очень удачными, именно потому, что художник любил эти края.
    
     Эти несколько пейзажей расположили в зале, где завершалась экспозиция. Открытие выставки должно было состояться на следующий день. Алекс очень волновался. Он обошел все помещения, чтобы убедиться, что все в порядке. На свои работы он бросил лишь мимолетный взгляд. Но, собираясь уже уходить, он оглянулся и машинально посмотрел на один из снимков. Что это? Легкие сооружения какого-то непривычного дизайна на фоне лиловых и синих гор. Какие-то разноцветные полосы, напоминающие дороги. Странные растения, небольшие фонтанчики... Но странно было не только то, что он видел, но и то, что он чувствовал... Медленно, но настойчиво в его сознание врезалось понимание того, чего собственно ему недоставало в ЭТОЙ жизни... Из сумрака памяти к нему возвращалось...
    
    
    
     Соня была довольна выполненной работой. Обе капсулы благополучно вернулись в свой интервал, домой.
     Правда предстоит еще разобраться в причинах случившейся неприятности. Почему хорошо подготовленный исследователь, стажер лаборатории Вернера заблудился в конструкциях собственной памяти? Но это уже ее не волновало. Главное, что в интервале наведен порядок. А значит люди, живущие там пойдут своим путем развития, не опираясь на чужие, пусть даже гениальные идеи.
    
     - А как же мои фотографии? - он смотрел и улыбался, прекрасно зная ответ.
     - Немного радости и восторга не помешают развитию никакой цивилизации...
     Как же долго я тебя не видел... Целую жизнь!...
     Ты, как всегда, преувеличиваешь, прошло всего три дня.
    
    
    

    
     Вот уже более чем семь лет, как она покинула город, в котором прошли лучшие годы жизни, и где она впервые увидела его. Её душа по-прежнему рвалась к нему, и она, как и пятнадцать лет назад, думала о нем и только о нем, вспоминая те немногие прекрасные мгновенья, когда он находился рядом с ней.
     Она любила его. И он тоже любил… Очень любил ЕЁ…Герой её романа, как ей казалось, не представлял свой жизни без НЕЁ, сорокоградусной королевы, сделав глоток которой, он приобретал уверенность в себе и представлял себя некоронованным королем маленького городка, где почти что каждый житель знал друг о друге куда больше, чем сам о себе человек.
     Она ждала его и была уверена в том, что он одумается и, бросив ЕЁ - сорокоградусную «зазнобушку» возвратится к ней: тихой, скромной, покорной женщине, которая только и делала, что думала о нем и днем и ночью.
     Но годы шли…
     Она продолжала мечтать о нем, а он о НЕЙ. Не выдержав суровых житейских испытаний, она в поисках счастья покинула его и город, который был ей дорог не чуть не меньше, чем любимый её сердцу человек.
     Из писем своих знакомых и друзей она знала, что он сразу же после её отъезда тоже покинул этот маленьких городок и, женившись на женщине на много старше себя, которая ему сразу же и родила дочь, живет вдали от родных улиц и домов.
     Видимо так уж угодно было судьбе, чтобы они встретились спустя семь лет после разлуки.
     -Никогда не думал, что вновь увижу тебя, произнес он, глядя в женские глаза, наполненные слезами.
     -Я тоже, - произнесла она шепотом, слегка коснувшись его густых, посеребренных инеем волос.
     -Да… тяжело вздохнув, произнес он и, взглянув на девочку, добавил, - Знакомься… Это моя дочь… Её зовут Лена.
     -Как меня?! - удивленно спросила она, вытирая пальцем катившиеся по её лицу слезам.
     -Я любил тебя… Очень любил… Я никого и никогда так не любил, как тебя… Ты была единственной и неповторимой для меня женщиной, девушкой… Даже и не знаю, как сказать… Ты даже не сказала мне, что уезжаешь… Тихо собралась и…
     Она встрепенулась и, пожав плечами, посмотрела в пустоту.
     -Я тоже тебя любила… Очень любила…
     -Ты была не такая, как другие девчонки… Непохожая на остальных… Слишком правильная… Я не знал с какой стороны к тебе подойти. Я очень переживал.
     -Ты пил… Много пил…
     -Я уже давно не пью… Давно ни о чем не мечтаю. Живу… Как живут тысячи, а возможно и миллионы людей.
     -Ты счастлив? - спросила она, слегка дрожащим от слез голосом.
     -Смотря, что понимать под словом счастье. У меня есть дочь, есть семья, есть любимая работа. А ты?! Как ты?!
     -Я?! - спросила она, взглянув на дочь любимого человека, - Не знаю…
     -В этот миг девочка, увидев шедшую навстречу стоящим некогда влюбленным людям уверенной походкой женщину, побежала ей навстречу.
     -Извини, - покраснев от смущения, произнес он, - Мне пора…
     Она еще долго смотрела вслед удалявшейся все дальше и дальше от её взора семьи и слезы обиды и горечи душили её горло.
     -Вот и все… Все кончено… А было ли начало? - спросила она саму себя и, развернувшись медленно поплелась в строну своего дома, который покинула семь лет назад бежав от себя, от своей неуверенности в завтрашнем дне и от человека которого очень любила и которого продолжала любить по сей миг, - Все кончено, - обречено произнесла она, - Все кончено…
    
     10.06.2004 поезд КЕЛЬН-МОСКВА
    

    
    
     Невзирая на убедительные прогнозы синоптиков, предвещавшие затяжные, холодные дожди после душного и жаркого лета, осень выдалась на удивление мягкой и сухой.
     Ирина Борисовна спрятала в шкаф бесформенные индийские платья, спасавшие её от летнего зноя, и достала несколько деловых костюмов, терпеливо дожидавших своего часа в старинном шифоньере. В бежевом - надо перешить пуговицы, в голубом - не мешало бы разутюжить воротничок…
     Она была рада долгожданному бабьему лету с мятной утренней прохладой и бесстыжим вечерним ветерком, волнующим складки её строгой юбки. Каждое утро Ирина Борисовна натягивала на вытянутую ножку дымчатый чулочек, вскакивала в замшевые туфельки с лаконичной, но внушительной надписью «Gabor» и, пощекотав за ухом хрустальной пробочкой от пузатого флакончика с французскими духами, съевшими последнюю квартальную премию, выпархивала из дома.
     «Ирина Борисовна, голубушка! Вас подвезти?»
     «Спасибо, дорогой сосед! Ну, разве что… на лифте!»
     Ирина Борисовна была, как это не парадоксально, красивой женщиной строгих правил. Она не давала повода циникам сомневаться в своей добродетели не только благодаря каллиграфическим записям в личном листке по учёту кадров - «инженер по технике безопасности» и «замужем». Работая почти десять лет в окружении мужчин, серьёзных и легкомысленных, способных и бездарных, Ирина Борисовна, относилась к женскому кокетству с презрением. Её излюбленная фраза «Мы не пуритане, но всё же…», сделавшаяся девизом коллектива, провозглашала чистоту и незыблемость нравственных идеалов СМУ-112. Размалёванная ехидная секретарша, покачивая фижмами бёдер в такт запылившимся настенным часам, произносила эти слова, повторяя последнее «всё же» дважды - для пущей убедительности.
     Ирина Борисовна не прощала молоденьким сотрудницам ни утренних опозданий, ни обеденного кофе, имеющему привычку затягиваться на добрых полчаса, переходя в очередной перекур, а тем более, бесконечной болтовни о косметике, тряпках и любви.
     Но в это бабье лето, наконец сменившее нестерпимую жару, с Ириной Борисовной, похоже, что-то случилось. Вопреки привычкам и принципам ей захотелось слегка укоротить юбку и приоткрыть свои круглые, всё ещё красивые колени. Ей почему-то взбрело в голову немного осветлить волосы и проредить брови. Она вдруг вспомнила о рассыпавшихся много лет назад жемчужных бусах и решила тут же - немедленно! - нанизать их на нитку.
     Ирина Борисовна не имела детей. Лет до двадцати пяти она страдала при виде ярких детских колясок, ползунков и погремушек. Это была совершенная правда! Но, став постарше, она успокоилась. Имея возможность наблюдать со стороны все прелести материнства своей родной сестры, поднимавшей после развода с мужем двух малолетних детей, Ирина Борисовна благодарила бога, что он спас её от подобного счастья. Нет! Это ожерелье не для её шеи!
     Попав случайно на кошачью выставку, она обзавелась дорогим персидским котом, постепенно превратив его в третьего, полноправного члена своей семьи. Теперь Ирина Борисовна заботилась наравне и о коте Мироне, и о муже Сашеньке, попеременно чередуя роль ласковой няньки с ролью деспотичной воспитательницы.
     Но, как это не грустно, через 15 лет Мирон сдох естественной кошачьей смертью, а Сашенька превратился в тучного и ленивого Александра Петровича, любящего жирные котлеты, кроссворды и Деми Мур.
     Ирина Борисовна слишком поздно поняла, что её педагогический опыт не удался. Но кто же застрахован от ошибок? Она ещё не придумала, как поправить сорвавшийся пятнадцатилетний план воспитания собственного мужа, как один телефонный звонок разрешил её проблему. Незнакомый доброжелатель сообщил, что у инфантильного Александра Петровича появилась любовница в образе продавщицы магазина «Сантехника». К тому же участливый товарищ ознакомил Ирину Борисовну с адресом и режимом работы торгового павильона по продаже унитазов и умывальников. Ознакомил так, без всякой задней мысли, совершенно между прочим…
     Выслушав неожиданное сообщение, Ирина Борисовна задумалась: «Почему магазин «Сантехника»? Неужели нельзя было найти что-нибудь поромантичнее? «Цветочный», например, или, на худой конец, «Канцтовары»…»
     И на следующий день, съездив по указанному адресу, она впала в самое, что ни на есть, глубокое разочарование. Ирина Борисовна была искренне уверена, что её муж, невзирая на совершенно очевидные пробелы её же воспитания, был достоин лучшей партии. Но так как право выбора было не за ней, Ирина Борисовна вынуждена была примириться с уже избранной кандидатурой. Ну и что же, что глупа и не красива? Зато трудолюбива и практична. Уж эта не выпустит Сашеньку из рук!
     Теперь, когда муж с усердием добросовестного ученика постигал округлости сантехнических колен, Ирина Борисовна облегчённо вздохнула. Она выпила рюмку коньяка и задремала в бархатном кресле, с лёгким волнением предвкушая грядущие события.
     Кто бы мог предположить, что эта женщина, ставшая эталоном незыблемой нравственности столичного СМУ, могла бы в кого-нибудь влюбиться?! А ведь именно это и случилось с Ириной Борисовной. Воистину, и на старуху бывает проруха!
     В один из понедельников, за пару минут до утренней планёрки, Ирина Борисовна, влетев в приёмную, и столкнулась с главным инженером СМУ, Олегом Николаевичем. Она не любила сплетен, но знала, что вот уже десять лет он живёт один, так как с бывшей женой и её мужем, укативших в Израиль, состоит в очень регулярной и очень трогательной переписке.
     «Бога ради… простите… » - прошептал Олег Николаевич.
     Ирина Борисовна ничего не ответила, она улыбнулась - бывает! - и вошла в распахнутую перед ней дверь.
     «Прошу!»
     Но, что за чёрт? Привычно вышагивая по красной ковровой дорожке, она ощутила странную нервную дрожь, расстроившую её решительную походку. Не разобравшись в чём дело, Ирина Борисовна приписала этот симптом начинающейся простуде. А что, вполне возможно, ведь в газетах писали про какой-то Гонконгский грипп…
     Но на следующий день после мимолётной встречи с Олегом Николаевичем между этажами и последовавшим вслед за этим, уже знакомым ей ознобом, Ирина Борисовна поняла, что это не грипп и не ангина, не землетрясение в Греции и не качество отечественной арматуры, цемента и кирпича. Благодаря безошибочной женской интуиции, теперь она точно определила, что именно происходит с ней при встрече с этим импозантным 45-летним мужчиной с репутацией тюфяка. Она немного испугалась и обрадовалась своему умозаключению. Как никак это оживляло устоявшуюся жизнь, наполняя её непривычными яркими красками… Такая вот пёстрая мозаика на обесцвеченной дождями пятиэтажной панельке!
     Всё это было замечательно, досадным было другое - если раньше Ирина Борисовна уже одним своим присутствием корректировала поведение других, то теперь она с трудом управляла собой. Никогда раньше не было у неё проблем с вестибулярным аппаратом, а тут - надо же! -голова кругом, будто забралась на двадцатый этаж.
     И, чтобы не выставить на всеобщее обсуждение ничего не подозревающим сотрудникам СМУ свою внезапную женскую болезнь, она чаще обычного стала надевать очки, раскрывать зонтик и на какой-то странный, новый манер натягивать на лоб фетровую шляпку.
     Чудеса! Её головокружение не прекращалось ни в метро, ни дома. К вечеру, измучившись своим недугом, она падала поперёк огромной кровати и медленно погружалась в гипнотический сон, повторяющийся ежедневно по одному и тому же сценарию.
     В её сновидениях отношения с Олегом Николаевичем складывались как в старомодной мелодраме. То они гуляли под руку по осеннему парку между трепещущих берёз, наклонившихся в трогательном реверансе в своих лоскутных шафранных платьях, то они ели мороженое в простеньком кафе под накренившимися зонтиками, то молча ехали по длинной дороге, освещённой по обе стороны золотыми цепями придорожных фонарей, рассекающих город сверкающей огненной лыжнёй. Так продолжалось до тех пор, пока не закончилось бабье лето…
     В середине ноября осенний дождь, пробежав по крышам домов настойчивым стаккато, возвестил о наступлении холодов, окончательном и бесповоротном. Ирина Борисовна, подхватив обыкновенную простуду, свалилась в постель. И только через неделю, не совсем оправившись от болезни, она не просто вышла, она буквально притащилась на работу. И надо же было такому случиться, что первым, кто встретился ей в длинном служебном коридоре, был тот самый Олег Николаевич, недавний герой её романтических снов.
     «Здравствуйте…»
     Ирина Борисовна попыталась улыбнуться, но, вспомнив про свои изуродованные лихорадкой губы, нахмурилась и проскочила мимо, сбрасывая на ходу тяжёлую шубу.
     В конце коридора, потеряв равновесие, она остановилась и, чтобы не свалиться на пол, опёрлась на холодную стену. Страшно подумать, но она не ощутила ни дрожи, ни озноба, ни даже лёгкого волнения! Кто-то из сотрудников поддержал её за локоть.
     «Ирина Борисовна, ну зачем пришли? Вы ведь ещё не совсем здоровы…» «Да нет, я в порядке… - ответила она рассеяно. - Это бывает, когда после долгой болезни… из привычного горизонтального положения… вдруг резко… перемещаешься в вертикальное…»
     Она чуть-чуть погрустила по поводу своего «выздоровления» и вскоре забыла эту эфемерную историю, попытавшуюся вторгнуться в её размеренную жизнь без специального приглашения. Но на этом всё не закончилось…
     Олег Николаевич хоть и был подслеповат, а, встретив Ирину Борисовну в полуосвещённом казённом коридоре, впервые так близко рассмотрел её лицо. Она была ещё бледна после своей болезни, но именно благодаря этой классической бледности, черты её лица казались ещё более тонкими и благородными. Он разглядел сквозь холодный белый шёлк её блузы, застёгнутой на крошечные пуговки под самое горло, тонкую бретельку на нежном круглом плече. Он даже рассердился на себя за то, что не замечал раньше этих красивых узких рук, безжалостно стянутых тугими манжетами.
     «Такая женщина… и где? В строительной конторе!»
     Сражённый неожиданным коридорным открытием, Олег Николаевич мог войти в свой кабинет сквозь стену. Но, как это ни странно, в здании СМУ имелись двери.
     Он опустился в кресло, забыв даже подтянуть на коленках брюки. Он задумался… На работе его, как правило, окружали пышные женщины в шуршащих платьях цвета пасхальных яиц. Олег Николаевич же, человек интеллигентный, предпочитал пастельные тона. В этот день Ирина Борисовна была в белой блузе и бежевой юбке. Это сочетание призвало его к действиям...
     Только спустя несколько недель, переборов свою великовозрастную застенчивость, он, наконец, решился на серьёзный разговор с Ириной Борисовной. Да, он был не молод, но у него была куча достоинств. И главное из них - он одинок!
     Олег Николаевич не собирался предлагать Ирине Борисовне руку и сердце, как это делалось во всех заезженных сериалах. Но, почему бы, им не прогуляться по ботаническому саду, играющему яшмой и сердоликом, рубином и малахитом своей листвы, не выпить по безобидной чашечке кофе под развесистым каштаном и просто не проехаться загород по извилистой дороге, освещённой янтарными бусами электрических огней?
     Эти или приблизительно эти слова и произнёс Олег Николаевич, когда, подкараулив Ирину Борисовну после работы на троллейбусной остановке, распахнул над ней чёрный купол своего огромного зонта: «Постойте!…»
     От неожиданного предложения Ирина Борисовна, сама сочинившая сценарий их встречи, чуть было не уронила в лужу сумочку.
     «Ах, вот как… Вот как долго мне пришлось бы ждать!» - возмутилась она, глядя на Олега Николаевича в упор холодными кристаллами голубых глаз. И по одному этому колючему взгляду он понял, как легкомысленно, по-мальчишечьи, обманулся. Стащив с головы свой берет, он попросил прощения и, неловко пожав холодную женскую руку, простодушно спросил:
     «Что же это было?»
     Ирина Борисовна, не спеша, достала из сумочки свой маленький зонтик. Щёлкнув блестящей кнопочкой, она разметала над головой букетики белых ромашек.
     «Что это было… - произнесла она, загадочно улыбаясь. - Вирусная инфекция, Олег Николаевич. Обыкновенная О-Р-В-И!»
     «Что вы говорите! Тогда… мне очень жаль…»
     Спрятавшись под зонтик, Ирина Борисовна сочувственно поглядывала на поникшую мужскую фигуру. Теперь она не хотела бы оказаться на его месте. Как не была притягательна эта сладостная мука, а менять на неё покой тихой гавани с умеренным климатом она бы не стала!
     Они постояли ещё несколько минут молча, думая каждый о своём, и разъехались в разные стороны: Олег Николаевич - на Подол, Ирина Борисовна - на Воскресенку. Дождь, обещавший быть затяжным и серьёзным, внезапно закончился. На смену ему пришёл лёгкий, пушистый снег. Подкрашенный малиновым светом догорающего солнца, он ме-е-дленно и ти-ихо падал с небес и рассыпался на мокром асфальте крошками бело-розового зефира.
     В городе начиналась эпидемия гриппа...
    
    
    
    
    

    
    
     1
    
     Сейчас я уже вряд ли смогу в точности припомнить, кому именно пришла в голову эта идиотская идея навестить Элис. Наверное, это был Норман; ему захотелось повыделываться перед двумя новенькими: Бекки и Рут. Он просто обожал выставляться перед девчонками.
     Или Маккормик. У него большое шило в заднице, а мозгов, похоже, нет совсем. Ну, это я вру, конечно, мозги у него есть. Только устройство у них, как бы поточнее объяснить, несколько некомплектное: одних деталей слишком много, а другие отсутствуют вовсе.
     А, может быть, все это затеял я сам? Из всей клики, как высокопарно именовали мы нашу компанию, только я и понимал, что скрывается под внешне безобидной вывеской миссис Харрингтон. И Норман, и Джинджер, и даже Маккормик, хоть они и гордились своей принадлежностью к нашему старинному городку и свысока смотрели на всех чужаков, сами тоже были приезжими. Лишь я один жил здесь от рождения и потому знал: Элис была всегда.
     И сейчас отлично помню эту картину. Все наше дружное семейство выходит из овощной лавки. Мне - года четыре, и я, крепко вцепившись в мамину руку, бодро топаю рядом с ней. Но за размашисто шагающим отцом мне, конечно, еще не угнаться. От кабриолета (колымага была хоть и не первой свежести, но, как я потом убедился, бегала бодро), стоявшего напротив дверей лавки к нам навстречу шагнула молодая женщина. (Жизнью своей готов поклясться, что в тот раз она была в ослепительном белом летнем платье. Впрочем, любые самые честные клятвы не стоят ничего. Но я жив еще и рассказываю об этом, стало быть, память не подвела меня). „Доброе утро, миссис Харрингтон“, - приветствовала ее моя мать. Показалось ли мне тогда или же я теперь задним числом придумываю, но в словах моей грозной мамы, не постеснявшийся однажды и с нашим мэром вступить в жаркую перепалку, послышалась странная робость. Во всяком случае, ответное приветствие прозвучало вполне дружелюбно. И тут миссис Харрингтон заметила, что я разглядываю ее. Наверное, меня, малыша, привлекла необычная форма ее лица - узкая несколько вытянутая (мои родители, как и большинство жителей нашего городка, - круглолицы). Ее бледно-голубые глаза-льдинки обшаривали меня, но я был еще слишком мал, тобы по-настоящему испугаться ее. Миссис Харрингтон наклонилась ко мне и мягко произнесла: „Подрастай, малыш, и приходи ко мне в гости“.
     „Что она сказала нашему мальчику?“ - запоздало спохватился мой отец, когда миссис Харрингтон уже вошла в лавку.
     „Не обращай внимания“, - успокаивающе ответила мать. - „Бедняжка недавно овдовела, так и не успев завести ребенка. Вот и тянется теперь к чужим детям“.
     „Недавно“, - ворчливо повторил отец. - „Когда четыре года назад мы переехали сюда, она уже была вдовой“.
     „Ты всегда преувеличиваешь, Джон“, - сердито возразила мать. И я с удивлением понял, что раздражена она не на шутку. Знаете, дети такие вещи чувствуют лучше большинства взрослых, а я, смешно сказать, был особо чувствительным ребенком. В общем, назревала буря, и я ждал ответной реакции отца. Но он - странное дело - покосился на меня и промолчал. Мать перехватила его взгляд и сменила тему разговора.
     ... Итак, мы сидели на нашем пустыре. Это местечко на западной окраине, где один приезжий собирался поставить отель с ресторанчиком, но дело не пошло, и от всего проекта остался на память лишь недостроенный первый этаж, да несколько скамеек вокруг. Там мы и собирались в свободные вечера. Пиво только что закончилось (последнюю банку, как водится, вылакал шустрый Маккормик), а идти за новой партией для всех никому не хотелось. И один из нас (врать не буду, не помню, кто именно) предложил:
     - А давайте навестим Элис.
     - Элис? Она тоже из вашей компании? А почему мы до сих пор ее не знаем? - наперебой заверещали новенькие, Бекки и Рут. Сид, тощий парнишка, которого они в тот день впервые привели с собой, настороженно помалкивал. У него хватило на это ума.
     - Это одна молодая вдова, - томно протянула Джинджер. Уж не вообразила ли она себя в роли вдовой, но все еще юной миллионерши? У этих девчонок голова вечно забита всякой чепухой.
     - Вечная вдова, - тоном полнейшего равнодушия уточнил Маккормик. Что ж, задним числом я готов признать, что даже у него иногда появлялись светлые мысли. Можно сказать, что слова его были предупреждением нам, только кто обратил на них внимание?..
     - Как романтично, - вновь заверещала Бекки; дуреха во всем видела романтику.
     - А у нее, что сегодня приемный день? - осторожно осведомилась Рут. И ее мальчик, как его, Сид, что ли, одобряюще улыбнулся ей.
     - Понятия не имею, - отмахнулся Норман. - Просто пойдем и все.
     (Здесь я уверен: эту фразу произнес именно Норман. Он стоял пред нами в своей излюбленной наполеоновской позе как всегда, когда хотел произвести на нас впечатление. А, кроме того, все произошедшее с ним потом, свидетельствует в мою пользу).
     Однако на этот раз его бесшабашный призыв не только не ободрил нас, но, напротив, несколько остудил.
     - Парни, давайте я лучше за пивом сгоняю, - это подал голос Пол.
     - И я с тобой, - поднялась Джинджер. Промолчи Норман тогда, все бы на этом и закончилось. И будь я чуточку умнее, конечно бы молил сам уж не знаю кого, чтобы Высшие силы заткнули на время рот нашему признанному вожаку. Я же просто бездумно смотрел, что будет дальше. И дальше не замедлило с ответом.
     - Подождите, пива возьмем по дороге, - голос Нормана зазвучал с не свойственной ему вкрадчивостью. - В лавке Хромого Тома.
     - У него же кроме „Миллера“ ничего нет, - наморщил Пол свой благородный носик. Он страшно гордился своей страшно запутанной и древней родословной и был не прочь при всяком удобном случае продемонстрировать свой утонченный аристократический вкус.
     - А ты сегодня обязательно желаешь „Короля Людвига“? - тут же поддел его Маккормик. - Боюсь не найти его во всем нашем городишке.
     Фразу эту он выпалил, явно не подумав, единственно из желания хоть как-то уесть Пола, любившего щеголять именами неизвестных нам напитков. Однако Норман воспринял эту атаку как поддержку.
     - В самом деле, что здесь торчать?! А у Элис большой сад, устроимся удобно на лужайке.
     И, глядя в наши внезапно оробевшие лица, Норман добавил:
     - Вон Эл уже побывал у нее в саду, спросите хотя бы у него. Ведь это правда, Эл?
     Я медленно повернулся к Джинджер. Никому, ни единой душе во всем белом свете кроме нее я не рассказывал о том, как я ходил в гости к Элис.
     Лицо Джинджер, в любое время года смуглое, приобрело нелепую белесую окраску.
     - Я ничего не рассказывала ему, - запинаясь, выговорила она, - только то, что ты был там.
    
     ... Как ни странно, я запомнил то давнее приглашение миссис Харрингтон. Точнее, внезапно вспомнил о нем. Я возвращался после уроков домой (в нашем городишке отродясь не водилось школьных автобусов, и все, кого не подбирали на машине родители - а таких было немного, - возвращались пешком, как бы ни был далек путь). Хлопнула впереди дверь небольшого магазинчика и прямо предо мной через тротуар к автомобилю промелькнула женская тень с огромным картонным пакетом в руках. (Несмотря на то, что миссис Харрингтон была одной из наиболее состоятельных, а, может быть, и самой состоятельной жительницей нашего города, она никому не позволяла вести свое хозяйство. Во всяком случае, за всеми покупками она ездила сама. Что до всевозможных домашних работ и ухода за садом, то, как утверждали Хешемы, наши соседи, миссис Харрингтон наняла для этой цели молодую пару с одной из близлежащих ферм. Впрочем, я сомневаюсь, что Хешемы знали что-либо наверняка).
     И вот теперь, увидев, как миссис Харрингтон аккуратно устанавливает пакет на левом сиденье своего кабрио, а вдруг вспомнил о странном ее приглашении. Даже не так: ее слова как бы всплыли в моей памяти, я словно услышал их. Я говорю «увидел» и может показаться, будто я утверждаю, что в течение нескольких лет вообще не встречал миссис Харрингтон. Но это неверно. Хотя миссис Харрингтон крайне редко посещала кого-либо в нашем городе (каждый ее визит делался затем предметом тщательнейшего обсуждения в дамских кругах), а я по причине чертовски юного возраста почти не появлялся на улице без сопровождения взрослых, силуэт недавней вдовы время от времени мелькал пред моими глазами, не вызывая, впрочем, никаких воспоминаний. Вплоть до этого момента.
     Нет, не спрашивайте ни о чем. Нет у меня никакого объяснения. Сама миссис Харрингтон скорей всего отделалась бы одной из своих характерных фраз: „Что-то сомкнулось“. Но что теперь гадать. Некому подтвердить, некому опровергнуть...
     Самым трудным, оказалось, выбраться из дома. То есть, выйти на улицу было довольно просто: отец работал в мастерской, а мать, хоть и находилась дома, имела достаточно собственных забот, чтобы не слишком обращать внимание на то, чем занят я. Сложность состояла в другом: я намеревался посетить едва ли не самую состоятельную женщину города (в свои десять лет я вполне осознавал, что это значит) и, значит, должен выглядеть соответственно. Промучившись некоторое время с одеждой, и, особенно, с волосами, которые никак не желали укладываться в сколько-нибудь пристойную прическу, я, наконец, сумел уговорить себя, что выгляжу не так уж плохо, и незаметно выскользнул из дому.
     Почему-то я был уверен, что тем, кто случайно встретит меня на улице вовсе необязательно догадываться, куда я иду. И вместо того, чтобы пойти по нашей улице прямо выводящей к южной окраине города, где в стороне от других и стоял дом миссис Харрингтон, я принялся плутать по переулкам, заметая свои следы, да так, что едва не заблудился сам.
     Наконец, потратив времени втрое больше необходимого, я оказался пред несколько старомодными массивными воротами. Прижавшись к их решетке, я нетерпеливо заглянул внутрь. Дом стоял в глубине двора (от ворот к нему вела прямая и достаточно широкая дорожка), окруженный садом. Уже вечерело, и потому, наверное, я не сразу заметил миссис Харрингтон. Она стояла спиной ко мне под могучим, так поразившим мое детское воображение деревом. Стояла, как бы сливаясь с ним. Одетая в темно-зеленое платье.
     Неожиданно она заговорила со мной.
     - Ты не вовремя пришел, малыш, - произнесла она, не оборачиваясь, - я не могу сейчас принять тебя.
     - Но миссис Харрингтон...
     - Элис, - твердо поправила она. - Дома мое имя - Элис.
     - Элис, - послушно повторил я, - вы же сами пригласили меня.
     - Разве ты не видишь, что я сейчас не такая? - по-прежнему не оборачиваясь, проговорила она. - В другой раз, малыш, встретимся в другой раз. А теперь беги домой. Я не желаю тебе ничего плохого.
     Происходящее казалось мне необычным, и я немного помедлил. Крик из глубины сада разбудил меня:
     - Ну, скорей же, пока я не стала черной!
     Этого окрика мне оказалось достаточно. Я пустился прочь со всех ног, уже не заботясь ни о какой конспирации. Спохватился я лишь в кварталах трех от нашего дома, резко остановившись, словно налетел на столб. Отдышался и уже другим неторопливым шагом поплелся домой. Едва шагнув за порог, я столкнулся с матерью и замер, ожидая неприятных расспросов. Но, видимо, в пылу поспешного бегства, мой парадный вид несколько растрепался, и она как бы ничего не заметила. Лишь, когда я проскользнул мимо, радуясь про себя своему везению, она бросила мне вслед:
     - Никогда не ходи туда больше. Слышишь, никогда.
     Но в голосе матери не было привычной строгости. Лишь безнадежность какая-то.
    
     - Так что, Эл? - требовательно повторил Нортон.
     - У миссис Харрингтон неплохой сад, - неохотно ответил я.
     - У миссис Харрингтон?.. - растерянно пролепетала Бекки, крепко стиснув руку своего Сида. - У той самой миссис Харрингтон?
     Норман, довольный произведенным эффектом, торжественно кивнул. Закатное солнце било прямо в его самодовольную плоскую, как блин, физиономию, отчего она казалась более красной, чем обычно.
     - А кто эта миссис Харрингтон? - не поняла Рут. - И причем здесь Элис?
     - Деточка, - сладким голосом пояснил Маккормик, - Миссис Харрингтон и есть Элис.
     Но тут заверещала Бекки, забивая его ехидный комментарий:
     - Рут, разве ты не помнишь ту историю, что позавчера рассказывала моей маме тетя Розалинда? Об исцелении Эдит, дочки Канингхемов?
     Рут изумленно моргнула:
     - И мы собираемся просто так прийти к этой леди?
     Наступившую недолгую тишину в клочья разодрал писклявый с повизгиваниями смех. Это хохотал Маккормик.
     - Леди? Скажи еще: почтенная старушка? - доносилось сквозь всхлипы. - Да эта бабушка всего года на три старше Нормана.
     - И уже вдова? - от души ужаснулась Рут. Видимо, это звание она считала уделом седовласых леди.
     - А что за история с исцелением? - поинтересовался Пол. За это я всегда любил его: он единственный из нас не стеснялся, открыто признаться в своем невежестве.
     Новенькие озадаченно переглянулись: они впервые оказались в нашей компании в центре внимания, и, похоже, это несколько смущало их. Наконец, Бекки решилась:
     - Ну, это было шесть лет назад...
     - Семь, - машинально поправил я и тут же поймал два, обращенных ко мне взгляда: удивленный - Пола и укоризненный - Джинджер. Впрочем, ей-то обижаться было не на что. Я ничего не рассказывал ей и, судя по всему, поступил верно.
     - Заболела старшая дочка Канингхемов, - продолжала трещать Бекки. - Ну, миссис Канингхем, она такая строгая дама, любит все держать в секрете, и долгое время и никто не знал, что бедняжке Эдит совсем плохо.
     - Несчастная Эдит, - скорчив печальную гримасу, выдохнул Маккормик; он просто не выносил рыжую зануду Канингхем. Джинджер тут же показала ему кулак.
     Я же вовремя прикусил язык: дело было вовсе не в строгости миссис Канингхем. Просто старый доктор Вуд умел крепко держать язык за зубами, что совсем не просто в таком маленьком городке, как наш. Но у мистера Вуда на то была своя чертовски серьезная причина.
     - Через три недели ей стало совсем худо, и сохранять все тайне стало невозможно - взахлеб тараторила Бекки. - Тетя Розалинда, навестившая тогда Канингхемов, рассказывала, что Эдит совсем пожелтела и выглядела, точно покойник.
     Маккормик громко фыркнул. Еще бы: представить сейчас рыжую дылду Канингхем пожелтевшей, почти мертвой попросту невозможно. Но тогда она и была мертвой, мертвой безо всяких оговорок, когда Элис вошла в дом Канингхемов.
     - Перед уходом тетя Розалинда отозвала в сторонку доктора Вуда и спросила его напрямик о положении больной. И знаете, что ответил ей старый чудак? - с нажимом выговорила Бекки с таким видом, словно видела все своими глазами. - Он сказал тете, что дело плохо, но у него есть надежда. Он еще не использовал последнее средство.
     - А после этих слов он ушел, - торжественно заключила наша рассказчица.
     Вообще-то, старая перечница Розалинда немного приврала или просто запамятовала. Доктор сказал нечто другое. Я-то хорошо помню, потому что тоже был там. Мать послала меня узнать, в каком состоянии Эдит. Сама она не пошла бы ни за что на свете, потому что панически боится одного вида тяжело больных, как иные женщины впадают в истерику при виде мышей или пауков. Матушка моя не устрашилась бы выйти навстречу голодному волку, но вид беспомощного больного человека мог привести ее в исступление.
     Подойдя к дому Канингхемов, я и увидел Розалинду. Эта пышка (теперь она по возрасту несколько сдала, а в те годы выглядела, что твой бочонок) подкараулила доктора на веранде, приперла к стене и свистящим громким шепотом стала выпытывать, не заразна ли болезнь Эдит. Она, наверное, и вправду думала, что говорит тихо, но не услышать ее было невозможно.
     И доктор сказал ей (в отличие от толстой сплетницы он действительно говорил тихо, но я уже подошел совсем близко и потому услышал): „Эдит - не заразна. Она просто умирает“. Ростом мистер Вуд головы на две выше Розалинды. Произнеся свой приговор, он засмотрелся на что-то за ее спиной. Любопытный мальчишка, я проследил за его взглядом, но не обнаружил ничего кроме деревьев в саду Канингхемов. И лишь позднее я сообразил, что увидел доктор. Там за деревьями и строениями чернела, едва различимая крыша дома миссис Харрингтон.
     Только Розалинда быстро вывела старика из задумчивости. „Но ведь вы спасете бедняжку, доктор?“, - выдохнула она так, словно спросила: сколько стоит эта красивая кофточка. И тогда док и произнес те самые слова: „Есть лишь единственное средство, которое, может быть, спасет Эдит“. Он, конечно, проговорился, только толстуха все одно не поняла и хотела продолжать свой допрос. Но мистер Вуд решительно потеснил ее и быстрыми шагами прошел мимо меня к своей машине. Нет, не так, он обошел меня, будто я, не Эдит, был болен и, в отличие от нее, мог заразить других.
    
     - А где же исцеление? - поинтересовался Норман, совсем забыв, что это он собирался блеснуть перед новичками.
     - На следующий день, - важно начала Бекки, - доктор опять навестил несчастную Эдит.
     Ну, конечно, при всей своей любви к сплетням Розалинда пропустила самое важное. Настоящее исцеление произошло в тот же день, поздно вечером. И свидетелем тому был я один.
    
     Когда я вернулся от Канингхемов, мать приступила ко мне с расспросами. Отвечал я скупо: матушку очень расстраивали подобные разговоры, но не заводить их она не могла. Есть не хотелось, но чтобы не обижать ее, я быстро разделался с ужином. Признаюсь, была у меня и другая цель: я торопился укрыться в своей комнате и не напоминать родителям о своем существовании. Тогда, глядишь, и удастся, незаметно выскользнуть на улицу. Улица означала дорогу к Элис. Почему-то в этот вечер мне очень хотелось увидеть ее. В конце концов, она же приглашала меня в гости. Правда, не сказала, когда именно приходить...
     В отличие от первого раза я не искал теперь окольных путей и шел напрямик так быстро, как только мог, временами даже бежал. (До сих пор не знаю, что так гнало меня в тот вечер). Но, приблизившись к дому миссис Харрингтон, я почувствовал острое разочарование: у нее уже был гость. Ворота были распахнуты, а у края дороги, ведущей к дому, стоял автомобиль доктора. Если Элис принимает сейчас мистера Вуда, значит, я опять пришел не вовремя. Но вместо того, чтобы повернуть в обратном направлении ноги сами повели меня по дорожке к дому. Одолев примерно половину пути, я увидел миссис Харрингтон. Она стояла на крыльце перед настежь раскрытой входной дверью. Свет, рвавшийся из дома наружу, прорисовывал ее фигуру во всех подробностях, и я сразу увидел, что сегодня она - в красном. Доктор же, напротив, находился в тени, и потому я приметил его, лишь, когда он заговорил.
     - Почему ты убиваешь ее, Элис? - док говорил довольно громко, не заботясь о том, что кто-то случайно услышит его - Чем успела досадить тебе четырнадцатилетняя девочка?
     В первый миг я подумал, что мистер Вуд просто рехнулся. Вот сейчас миссис Харрингтон рассмеется ему в лицо и скажет, что он пьян и ему необходимо как следует проспаться, а не тревожить добрых людей понапрасну. Но доктор был трезв. И в ответ прозвучало другое:
     - Это не твое дело, Джошуа.
     Слова эти упали, ну, словно камни в пустой колодец. Но старый док был вовсе не из тех, кого легко заткнуть резким окриком.
     - Пока больной жив, это мое дело, - отвечал он спокойно.
     Миссис Харрингтон отступила на шаг, и я вдруг заметил, как потемнело ее платье, не казавшееся больше алым.
     - Вот и занимайся теми, кто еще жив, - рука ее потянулась к двери, чтобы захлопнуть ее перед носом незваного гостя.
     Окончание на сайте: ukamina.com/books/alice.html