Добрый день, мои Уважаемые Читатели! У нашей с Вами рассылки почти 70.000 подписчиков! Писать для такой аудитории - большая ответственность.

Теперь рассылка разделена на несколько частей, и каждый сможет найти то, что интересно именно ему! Уверен, такой формат будет гораздо интереснее и познавательнее прежнего и понравится уважаемым подписчикам! Я с удовольствием приму любые советы, комментарии, пожелания и критику. Пишите мне по адресу ximea@mail.ru - обязательно отвечу и учту Ваши пожелания.

Обращаю Ваше внимание, уважаемые читатели, что Вам не обязательно ждать продолжения заинтересовавшей Вас публикации в рассылке - на сайте www.nationalsecurity.ru есть БОЛЬШАЯ БИБЛИОТЕКА (www.nationalsecurity.ru/library/) - заходите и читайте!

Рассылка и интернет-сайт www.nationalsecurity.ru содержат массу интересных материалов для тех, кто интересуется политикой, историей, культурой зарубежных стран, изучает гуманитарные, общественные, политические и социологические науки, а также просто хочет хорошо провести время. Сегодня я представляю Вам очередной - уже семьдесят четвертый выпуск рассылки.

Читайте в сегодняшней рассылке:

1. Интересные фотографии к новым материалам по терроризму и наркобизнесу.

С этого выпуска мы будем публиковать не только электронные (цифровые) карты, 3-D модели местности (объемные трехмерные модели местности) и спутниковые фотографии, но и интересные фотографии, которыми проиллюстриваны материалы, опубликованные на сайте Национальная и государственная безопасность.

Для того, чтобы узнать, что изображено на фотографии, не загружая страницу - наведите на фотографию мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки страницы, относящейся к фотографии, нажмите на ее уменьшенное изображение.

∙ Опийный наркоман (наркоман, употребляющий героин внутривенно) в Читральском районе Пакистана - электронная (цифровая) фотография.

∙ Изготовление героина на подпольном заводе (подпольной нарколаборатории) в Афганистане - электронная (цифровая) фотография.

∙ Опий сырец (опиум) - продукт, собираемый с опийного мака, и в дальнейшем перерабатываемый в морфий и героин - электронная (цифровая) фотография.

∙ Упаковка качественного героина (неразбавленного или неразбодяженного героина) для оптовой реализации оптовикам - электронная (цифровая) фотография.

2. Новые электронные карты и спутниковые фотографии.

Цифровые (электронные) карты, объемные модели местности (3D модели) и спутниковые фотографии высокого разрешения (от 2 метров до 25 сантиметров) позволяют наглядно увидеть наиболее горячие регионы земного шара - районы войн, вооруженных конфликтов, геополитических и этнических противоречий, а также наркотрафика.

Карты и спутниковые фотографии постоянно добавляются и в рассылке еженедельно публикуются по четыре самых интересных новых карты. Если Вы хотите посмотреть все карты, опубликованные на сегодняшний день - зайдите в раздел Цифровые (электронные) карты, 3D модели местности и спутниковые фотографии по адресу www.nationalsecurity.ru/maps/.

∙ Этнический состав населения Афганистана - подробная электронная карта.

∙ Этнолингвистический состав населения Афганистана - подробная электронная карта.

∙ Война в Югославии: Сербия, Босния, Герцеговина, Македония, Черногория - история вооруженного конфликта на территории республики Югославия - подробная электронная карта.

∙ Карта расселения мусульман суннитов и шиитов на территории Африки - подробная электронная карта России.

3. Публикации на ресурсе www.nationalsecurity.ru.

∙ Игорь Игоревич Хохлов "Производство опийных наркотиков (героина) в Афганистане: инфраструктура наркобизнеса".

∙ Александр Александрович Дынкин "Есть ли России шанс в глобальной экономике?".

∙ Джин Шарп "От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения".

4. Для изучающих английский язык.

Учебный материал - оригинальный текст статьи на английском языке и его перевод. Если Вам, уважаемые подписчика, материал покажется интересным, в будущем статьи будут сопровождаться объяснениями активной лексики, фразеологии и грамматики:

∙ The age of disaster capitalism. Naomi Klein, The Guardian Unlimited.
∙ ПЕРЕВОД: Век капитализма катастроф. Наоми Кляйн. The Guardian Unlimited, Великобритания.

НОВЫЕ КАРИКАТУРЫ В РАЗДЕЛЕ ЮМОР!!!

Джордж Буш: одна из худших катастроф, случившихся с Америкой

Водка "Путинка" - в вытрезвитель на третий срок.

Президент Путин сообщил о возможности своего участия в выборах 2012.
В период с 2008 по 2012 он будет работать директором ФСБ, при этом
президент с премьером будут регулярно прибывать к нему с докладом о
проделанной работе.

Узнав, что он третий в списках ЛДПР,
Луговой решил поблагодарить Жириновского за доверие:
- А теперь попьем чайку, Владимир Вольфович.
Жириновский побледнел.

На международных соревнованиях американские вооруженные силы
совершили больше всех промахов при прицельной стрельбе,
а российские - больше всего попаданий при предупредительной.

Итак мы с Вами наблюдаем за открытием олимпиады... Улыбающиеся
спортсмены, радостные зрители... Всем очень и очень весело...
Нам в пресс - центре тоже очень хорошо, за что хочется сказать
отдельное спасибо сборной команде афганистана...

Вчера потерпел катастрофу воздушный змей Монгольских ВВС.
В Монголии больше нет ВВС.
После этого инцидента застрелился министр обороны.
Теперь в Монголии нет и патронов.

- Почему в Европе не сжигают Иранских флагов?
- Трудно найти европейца, который знает, как он выглядит.

Конгресс США выразил обеспокоенность в связи с развитием внутренней
ситуацией в России, а также ее внешней политикой в отошении Ирана,
Ирака, Белоруссии, Грузии, Украины и Палестинской автономии.
В ответной ноте МИД России отослал в Вашингтон самолет валерианки.

По сложившейся традиции сегодня утром грузинское правительство обвинило
Россию в продаже очередной партии оружия, взрыве газо-нефтепровода и
нескольких ДТП. В ответ по сложившейся традиции представитель МиДа
России повертел пальцем у виска.

При опросе общественного мнения главное не в том, чтобы честно
задать никому не нужный вопрос, а в том, чтобы хитро подсунуть
очень кому-то нужный ответ.
>>> ОСТАЛЬНЫЕ АНЕКДОТЫ >>>

С этого выпуска мы будем публиковать не только электронные (цифровые) карты, 3-D модели местности (объемные трехмерные модели местности) и спутниковые фотографии, но и интересные фотографии, которыми проиллюстриваны материалы, опубликованные на сайте Национальная и государственная безопасность.

Для того, чтобы узнать, что изображено на фотографии, не загружая страницу - наведите на фотографию мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки страницы, относящейся к фотографии, нажмите на ее уменьшенное изображение.

Фотографии, также, как карты и спутниковые фотографии, постоянно добавляются, но в рассылке мы будем публиковать только по четыре новых фотографии, карты или спутниковых фотографии еженедельно - Вы же не хотите получать мегабайтные выпуски:-)
>>> ПЕРЕЙТИ К МАТЕРИАЛАМ САЙТА >>>

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Опийный наркоман (наркоман, употребляющий героин внутривенно) в Читральском районе Пакистана - электронная (цифровая) фотография		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Изготовление героина на подпольном заводе (подпольной нарколаборатории) в Афганистане - электронная (цифровая) фотография

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Опий сырец (опиум) - продукт, собираемый с опийного мака, и в дальнейшем перерабатываемый в морфий и героин - электронная (цифровая) фотография		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с фотографией) Упаковка качественного героина (неразбавленного или неразбодяженного героина) для оптовой реализации оптовикам - электронная (цифровая) фотография

Цифровые (электронные) карты, объемные модели местности (3D модели) и спутниковые фотографии высокого разрешения (от 2 метров до 25 сантиметров) позволяют наглядно увидеть наиболее горячие регионы земного шара - районы войн, вооруженных конфликтов, геополитических и этнических противоречий, а также наркотрафика.

Согласно требованиями российского законодательства, спутниковые фотографии России даны с разрешением 2 метра. Спутниковые фотографии территории иностранных государств даны с более высоким разрешением - до 25 сантиметров.

Цветовой баланс карт и фотографий откалиброван таким образом, что они прекрасно распечатываются на струйных и лазерных принтерах и могут использоваться в качестве приложений к научным трудам, рефератам, курсовым и дипломным работам.

Для того, чтобы узнать, что изображено на карте, не загружая ее - наведите на нее мышку и задержите на секунду - над уменьшенным изображением всплывает краткое описание. Для загрузки карты нажмите на ее уменьшенное изображение. Карты и спутниковые фотографии снабжены подробными комментариями и разъяснениями.

Карты постоянно добавляются, но в рассылке мы будем публиковать только по четыре новых карты еженедельно - Вы же не хотите получать мегабайтные выпуски:-) Если Вы хотите посмотреть все карты, опубликованные на сегодняшний день - зайдите в раздел Цифровые (электронные) карты, 3D модели местности и спутниковые фотографии по адресу www.nationalsecurity.ru/maps/.
>>> ПЕРЕЙТИ К РАЗДЕЛУ ЭЛЕКТРОННЫЕ КАРТЫ >>>

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с картами) Этнический состав населения Афганистана - подробная электронная карта		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с картами) Этнолингвистический состав населения Афганистана - подробная электронная карта

(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с картами) Война в Югославии: Сербия, Босния, Герцеговина, Македония, Черногория - история вооруженного конфликта на территории республики Югославия - подробная электронная карта		(нажмите на картинку, чтобы загрузить страницу с картами) Карта расселения мусульман суннитов и шиитов на территории Африки - подробная электронная карта России

Сегодня мы публикуем третью часть обширного исследования кандидата политических наук, научного сотрудника Института мировой экономики и международных отношений РАН (ИМЭМО РАН) Игоря Игоревича Хохлова "Производство опийных наркотиков (героина) в Афганистане: инфраструктура наркобизнеса" - полный вариант исследования размещен по адресу http://www.nationalsecurity.ru/library/00021/.

Производство героина после вывода из Афганистана Советских войск

После вывода советских войск 15 февраля 1989 года, разгоревшаяся гражданская война окончательно подорвала и без того очень слабую экономику, основу которой составлял рискованный в суровых климатических условиях Афганистана аграрный сектор. Именно в 1990-е годы Афганистан стал главным производителем опийного мака и поставщиком опиума и героина на мировой рынок, но еще не был в состоянии превратиться безусловного монополиста. Площадь земель, занятых посевами опиумного мака, колебалась от года к году и, в среднем, составляла около 80-100 тыс. гектаров.

Подобная ситуация была связана с тем, что движение "Талибан" (Taliban Islamic Movement), развернувшее вооруженную борьбу за власть в Афганистане в 1994 году, а к концу 1996 года установившее свой контроль над 90% территории страны, заняло весьма неоднозначную позицию по отношению к производству героина.

С одной стороны, всячески поощрялось и было, фактически, узаконено широкомасштабное выращивание опиумного мака, переработка опия-сырца в героин и контрабандный экспорт опийных наркотиков. Учитывая, что порядка 30-35% доходов производителей и перевозчиков наркотиков опийной группы (в первую очередь, героина) уходило в бюджет движения "Талибан" (Taliban Islamic Movement), то нет ничего удивительного в том, что именно этот источник дохода стал основным, как для финансирования борьбы с оппозицией внутри Афганистана, так и для расширения международной террористической деятельности.

Важную роль в расширении производства героина на этом этапе играли связи "Талибана" с представителями сети Усамы бен Ладена (Осамы бин Ладена) Глобальный джихад Салафи, и, прежде всего с Аль-Каидой (Аль-Каеда аль-Сульбах), активисты которой использовали базы и тренировочные лагеря как на территории Афганистана, так и в северо-западных провинциях Пакистана, созданные еще во времена борьбы с советскими войсками.

Наличие контактов с преступными, террористическими и сепаратистскими группировками во всех развитых странах мира позволило Аль-Каиде стать тем мостом, который соединил географически разобщенные районы производства героина и его потребления. Логика построения международной террористической сети оказалась очень схожа со схемой международного опийного наркобизнеса.

Точно также, как Усама бен Ладен и Айман аз-Завахири объединили разрозненные организации исламистских экстремистов и террористов, они выстроили единую систему по выращиванию опийного мака (опиумного мака), сбору и экстрагированию опия-сырца, его переработке в героин и реализации готовой продукции на удаленных рынках Европы, Азии и Америки, а также финансовую и транспортную инфраструктуры, обеспечивающие бесперебойную работу всей сети. По данным Института национальных стратегических исследований США, тесно сотрудничавшие лидеры движения "Талибан" (Taliban Islamic Movement) и международной террористической сети Аль-Каида аль-Сульбах образовали своеобразный картель, в котором кабульские власти обеспечивали условия для выращивания опийного мака и производства героина, а люди бен Ладена и Аймана аз-Завахири - транспортировку, сбыт и отмывание денежных средств через Йемен, Судан, Пакистан.

Помимо финансового фактора, который, безусловно, явился определяющим в сращивании глобальной террористической сети и международной наркоторговли, важную роль также сыграл и идеологический аспект. Героин был превращен в средство политического воздействия на кафиров (неверных), таким образом, вооруженный террор был объединен с наркотеррором. Усама бен Ладен приобщил афганских крестьян и мелких торговцев опием к международному наркобизнесу с его колоссальным мировым рынком сбыта и сверхдоходами.

Известный пакистанский общественный деятель Ахмад Рашид (Ahmad Rashid, Ahmed Rashid), с конца семидесятых годов играющий важную роль в афгано-пакистанских отношениях, вспоминал, как в ходе переговоров с военным руководством "Талибана" (Taliban Islamic Movement) в Кандагаре в 1998 году, ему было прямо заявлено, что выращивание опиумного мака и производство героина допустимо, так как он потребляется кафирами (неверными), а не единоверцами-мусульманами.

С другой стороны, режим талибов заявил, что намерен твердо проводить в жизнь идею борьбы с "антиисламской" наркоманией, превратив эту идею в предмет политического торга за признание зарубежными странами и международными организациями движения "Талибан" (Taliban Islamic Movement) единственной законной политической силой, представляющей весь афганский народ.

По данным Программы контроля за наркотиками ООН (United Nations Drug Control Programme) в 1996 году в контролируемой талибами зоне было произведено 3100 тонн опия-сырца, что составило 40% от всего его количества, поступившего на мировой рынок (учитывается как опий, переработанный в морфий и героин, так и опий, потребленный в чистом виде).

Схема производства и расчетов за произведенный героина строилась в Афганистане в 1990-е годы следующим образом. Земледельцы получали в Кандагаре денежные авансы под будущий урожай опийного мака. Финансовые структуры охотно кредитовали производителей опиумного мака, так как, в отличие от традиционных для Афганистана сельскохозяйственных культур (пшеницы, кукурузы, ячменя, риса, пшеницы, картофеля, миндаля), опийный мак хорошо переносит жесткие климатические условия и вероятность неурожая очень мала. После погашения долга производители опиумного мака отдавали властям 10% в качестве налога (как правило, налог платился натурой - т.е. опием-сырцом), а остальной урожай опиума продавали владельцам нарколабораторий. Владельцы лабораторий платили властям 20% налог и также пользовались кредитами Кандагарского банка.

Налоги с наркобизнеса изначально были главным источником финансирования военных и административных расходов режима талибов, которые принимали меры по повышению урожайности опийного мака (опиумного мака), улучшению условий его культивирования, замене им традиционных культур (пшеницы, картофеля, миндаля). Были отработаны методы маскировки героина под чай, сахар, изюм; был создан жидкий высококонцентрированный субстрат основания диацетилморфина (основания героина) "Слеза Аллаха"; организованы поставки семян высокоурожайных сортов опиумного мака с селекционных фабрик стран Западной Европы и Америки; прекурсоров (компонентов для изготовления героина, в первую очередь, ангидрида уксусной кислоты) и минеральных удобрений с химических и оргсинтетических предприятий Пакистана.

Все попытки ООН и других международных организаций в 1996-1998 годах ввести запрет на посевы опиумного мака ни к чему не привели, так как талибы жестко увязывали рассмотрение этого вопроса с политическим признанием их режима и предоставлением экономической помощи, которая бы компенсировала потери доходов от посевов опийного мака. И если европейские страны были готовы к такому соглашению, то Соединенные Штаты при посредничестве Саудовской Аравии требовали также выдачи руководителей Аль-Каиды (Аль-Каеда аль-Сульбах): Усамы бен Ладена, Аймана аз-Завахири, Абу-Хака и Абдул-бари Атвана в качестве обвиняемых в организации взрывов перед американскими посольствами в Найроби (Кения) и Дар-эс-Саламе (Танзания) 7 августа 1998 года. Прошедшие в Кабуле в сентябре-октябре 1998 года переговоры по этому вопросу между лидером талибов муллой Мохаммадом Омаром и руководителем сил безопасности Саудовского королевства принцем Тюрки (Тюрки Фейсал, Турки ал-Фейсал) закончились провалом.

И только в 1999-2001 годах были предприняты реальные меры по сокращению производства - если в 1999 году было собрано 4000 тонн опия-сырца (сырья для производства героина), то в 2001 - только 185 тонн. Были созданы реальные предпосылки к сокращению выращивания опиумного мака в Афганистане до таких размеров, чтобы эта страна перестала играть сколько-нибудь значительную роль на международных рынках - так, как это было до 70-х годов XX века. Именно в этот период, по данным национальных антинаркотических ведомств европейских стран, на европейском рынке стал наблюдаться резкий рост мелкооптовых и розничных цен на героин, что свидетельствовало о значительном сокращении предложения.

В 1990-х годах основными центрами, где сосредотачивались крупнооптовые партии опия-сырца и героина, были афганские города Кундуз и Файзабад, а также пакистанский город Читраль, находящийся недалеко от афгано-пакистанской границы. Оттуда крупные партии опия-сырца и героина переправлялись в города Термез (Узбекистан), Ош (Кыргызстан) и Душанбе (Таджикистан) - ключевые узлы наркобизнеса в Средней Азии в 1990-е годы. Термез снабжался героином из провинций Афганистана, находившихся под контролем генерала Дустума, а Душанбе из южных районов Таджикистана, куда героин поступал с афгано-таджикской границы, проходящей по реке Пяндж.

В начале 1990-х годов район Оша (Ошский регион) стал ключевым перевалочным пунктом в транзите героина из Горно-Бадахшанской автономной области (ГБАО) Таджикистана в Бишкек, Ташкент и Алма-Ату (Алматы) и далее в восточные субъекты Российской Федерации. Дальнейшая доставка осуществлялась как наземным, так и авиационным транспортом. В значительной степени этому способствовало наличие воздушного сообщения между Бишкеком, Ташкентом и Алма-Атой (Алматы) с административными центрами Урала, Поволжья, Сибири и Дальнего Востока. Именно этот маршрут играл ключевую роль в доставке героина в Российскую Федерацию. Самым "урожайным" для сотрудников из отделов по борьбе с незаконным распространением наркотиков российского МВД был рейс Душанбе-Москва, который совершался дважды в неделю на самолетах Ил-76. Также активно использовалась российская военно-транспортная авиация вертолетами героин перевозился из населенных пунктов Айнби и Нурек на аэродромы Министерства обороны РФ, и, далее - самолетами на подмосковный аэродром Чкаловск.

В настоящее время этот маршрут (особенно, его воздушный вариант) утратил свое прежнее значение, в первую очередь, в связи с активизацией российских правоохранительных органов в аэропортах прилета, а также значительно более жестким контролем грузов, перевозимых военно-транспортными самолетами. Современная ситуация с доставкой героина по Бадахшанско-Ошскому направлению подробно описана в шестой части исследования Транспортировка героина по территории среднеазиатских государств (Таджикистан, Узбекистан, Кыргызстан (Киргизия), Турменистан (Туркмения), Казахстан).

Северная область Таджикистана, в 1990-е годы являлась зоной посевов опиумного мака (опийного мака). Опий, экстрагировался в Пенджикентском регионе и в виде опия-сырца доставлялся в Ходжент, где осуществлялась его ректификация и производство конечного продукта - героина, который воздушным транспортом отправлялся в Москву и Санкт-Петербург.

Влияние афганского героина на ситуацию внутри России в 1990-е годы не было очень значительным - российская территория в первую очередь использовалась для транзита героина в страны Западной и Северной Европы, а не для сбыта. Хотя опийные наркотики и получили распространение в нашей стране именно со второй половины 1990-х годов, маршруты и объемы перевозок опия и героина были таковы, что не позволяли наркоторговцам организовать массовый сбыт в Российской Федерации. В этот период героин распространялся в отдельных группах (таких, как, например, студенты ВУЗов Москвы и крупных областных центров) и не был доступен основной части массовых потребителей. Однако в этот период произошло сращивание этической афганской (в первую очередь, пуштунской), таджикской и цыганской наркомафии, разделивших между собой производство, крупно- и среднеоптовую транспортировку, розничную и мелкооптовую торговлю героином, морфием (морфином) и опием (опиумом).
>>> ДАЛEE >>>

Сегодня мы начинаем публикацию статьи академика РАН, директора Института мировой экономики и международных отношений РАН (ИМЭМО РАН) Александра Александровича Дынкина "Есть ли у России шанс в глобальной экономике?" - полный вариант статьи размещен по адресу http://www.nationalsecurity.ru/library/00046/. Статья - далеко не новая, однако, очень интересна с точки зрения теории экономического развития индустриальной экономики.

В 1917 году был упущен блестящий шанс индустриализации, казавшийся в начале века весьма реальным. Возможно ли наверстать структурное, институциональное, технологическое и культурное отставание? Хочется думать, что при определенном наборе условий - да. На рубеже веков складываются реальные предпосылки для ускоренной исторической модернизации: предсказуемое и пользующееся поддержкой большинства народа политическое руководство, наличие базовых демократических и рыночных институтов, формирование на основе общих ценностей партнерских отношений с развитой частью мира. К числу потенциально благоприятных факторов относится развитие информационных технологий, делающих доступными все виды знаний с уникальной скоростью и в режиме реального времени.

Шанс у России, безусловно, есть. Еще ни одна страна не предпринимала столь энергичных попыток модернизации в период глобального постиндустриального развития. Тем не менее проблем впереди много. В 90-е не только Россия, но и мир неузнаваемо изменились. Обсуждению результатов и перспектив российской экономической трансформации последнего десятилетия на фоне мировых трендов начала ХХI века посвящена эта статья.

Экономический подъем в России продолжается. Если в этом году ВВП вырастет не менее чем на 4 проц., в чем практически никто не сомневается, это будет означать, что за четыре послекризисных года отечественная экономика выросла почти на 26 процентов. Показатель за 2000-й - 9 проц. - стал рекордным для всего послевоенного времени.

Однако, несмотря на столь благоприятное развитие, общий объем российского ВВП составит лишь около 70 проц. от уровня 1990-го. Чтобы вернуться в 2010 году на уровень 1990-го, среднегодовой прирост российского ВВП в 2003-2010 годах должен составлять 4,3 проц., что вполне по силам российской экономике. Понятно, структура ВВП станет кардинально иной, чем за тридцать лет до того. Основную его часть будут составлять товары и услуги рыночного сегмента хозяйства, ориентированные на спрос домашних хозяйств, экспорт, государственное потребление и производственные потребности. Существенно сократится доля ВПК.

По оценкам ИМЭМО РАН доля российского ВВП в мировом итоге составит 2,8 проц. (против 2,7 в 2000-м). До того этот показатель (сначала применительно к СССР, а затем и России) непрерывно сокращался на протяжении 40 лет: в 1980-м доля всего Союза в мировом ВВП равнялась 11,5 проц., а РСФСР - 7,0; десятилетие спустя - соответственно 9,1 и 5,5 процента.

Особого внимания заслуживает сравнение среднедушевых показателей ВВП России и ряда зарубежных стран, а также мира в целом. В 1980 году российский еще был в 2,2 раза выше мирового, десять лет спустя уже только вдвое, а на рубеже нового тысячелетия лишь в 1,1 раза. В 2002-м, по нашим оценкам, этот показатель вырастет до 1,2. По прогнозу ИМЭМО, к 2015 году в расчете на душу населения ВВП России будет на 15-20 проц. выше современного (2000) уровня Португалии и Греции, но приблизительно на 30-35 проц. ниже их показателей, ожидаемых через 15 лет.

Говоря о месте России в международном разделении труда, следует принять во внимание высочайшую степень вовлеченности нашей страны в мировую экономику (экспортная квота России превышает 40 проц. ВВП, рассчитанного по текущему обменному курсу). Упавшие в 2001 году практически до нуля темпы роста мировой торговли отрицательно сказались на положении стран с высокой долей сырьевого экспорта. Однако диверсифицированная структура российского экспорта помогла смягчить эти последствия. По ряду обстоятельств наше государство упустило возможности роста на волне мирового подъема первой половины 90-х. Рациональной для России стратегией были бы обновление структуры производства и повышение производительности труда, что позволило бы ей участвовать в текущем цикле подъема мировой конъюнктуры.

Изменение отраслевой структуры производства

В 1990-2001 годах существенно изменилась отраслевая структура российской экономики на уровне ВВП (приложение, табл. 1) и промышленного производства (приложение, табл. 2).

Если судить по показателям в текущих ценах, то структура российской экономики заметно сблизилась за эти годы с американской, западно-европейской и японской: в полтора раза уменьшилась доля отраслей материального производства и в 1,6 раза повысилась доля сферы услуг. Однако это сближение произошло на "отрицательных скоростях", не благодаря опережающему развитию сферы услуг, а из-за того, что материальное производство сократилось намного больше (на 42,5 проц.), чем производство нематериальных благ (на 30 процентов). Сказалось и заметно большее подорожание услуг, нежели товаров (по сравнению с 1990-м в 28 тыс. и 17 тыс. раз соответственно - без учета деноминации).

Резкие сдвиги произошли и в отраслевой структуре промышленности (приложение, табл. 2).

Из ее данных видно, что унаследованный с советских времен перекос структуры в пользу отраслей, выпускающих средства производства (по прежней терминологии - группа "А") в ущерб отраслям группы "Б", выпускающим предметы потребления, в полной мере сохранился до наших дней (если в 1990 году на группу "А" приходилось 74, а на группу "Б" 26 проц. общего объема промышленной продукции, то в 2001-м - 75 и 25 соответственно). Единственное отличие состоит в том, что за те же годы доля машин и оборудования в продукции группы "А" сократилась вдвое - с 42 до 21 проц., доля же сырья, полуфабрикатов и топливно-энергетических ресурсов в продукции группы "А" поднялась с 58 до 79 проц. (в постоянных ценах). В текущих же ценах, если учесть опережающее удорожание средств производства, доля группы "А" составляла в 2001 году 83 проц., из которых менее 20 приходилось на машины и оборудование.

Статистика занятости (приложение, табл. 3) говорит о том, что услуги (особенно торговля) все больше становятся сферой приложения труда людей, потерявших работу в неконкурентоспособных секторах материального производства. За десять лет реформ занятость в торговле удвоилась. Это означает, что российская структура производства и занятости приобретает черты, сближающие ее с Западом.

Сдвиги занятости в промышленности воспроизводят в основном изменения в отраслевой структуре производства (приложение, табл. 4). Обращает на себя внимание, что на фоне общего сокращения занятости в промышленности (на 42 проц.), в газовой промышленности этот показатель увеличился в 2,6 раза, в нефтедобывающей - в 1,8, а в медицинской - в 1,2 раза.

Рассматривая отраслевую структуру ВВП и промышленного производства, я уже упоминал фактор изменения цен, вызывающий разительные расхождения между структурными показателями, исчисленными в текущих и постоянных ценах. Изменение цен стало важнейшей формой перераспределения доходов между производителями в различных отраслях (как правило, в пользу более сильных, располагающих монопольными позициями и лоббистскими возможностями). Амплитуда индексов-дефляторов цен производителей в различных отраслях экономики России представлена в табл. 5 приложения.

Помимо уже отмеченной разницы между ростом цен на товары и услуги, которая во многом объясняет радикальное повышение доли услуг в производстве ВВП, обращает на себя внимание более чем двукратный разрыв между ростом цен на продукцию промышленности (в 17 тыс. раз) и сельского хозяйства (в 7,8 тыс. раз). Такие "ножницы цен", уже спровоцировавшие однажды кризис советского сельского хозяйства в конце 20-х годов прошлого века, в современных условиях крайне затрудняют модернизацию материально-технической базы российского земледелия, фактически не обновлявшейся все последнее десятилетие.

Снижение производительности труда

К 1999 году, когда начался подъем отечественной экономики, общий объем российского ВВП сократился на 40 проц., а общая численность занятых - только на 15 процентов. Осторожное отношение руководителей (и собственников) предприятий к сокращению персонала, безусловно, способствовало сохранению социально-политической стабильности в стране, и потому его можно считать оправданным. Однако в результате значительно снизился уровень производительности труда во многих отраслях экономики, и по этому важнейшему критерию, характеризующему общий уровень хозяйственного развития страны, Россия оказалась вне круга развитых стран Запада; более того, она отстает от ряда развивающихся стран. За минувшее десятилетие производительность труда выросла лишь в двух отраслях: угольной (в 1,4 раза) и машиностроении (в 1,23 раза). Очевидно, что этот рост объясняется не увеличением выработки, а опережающим сокращением занятости.

Рост дифференциации населения по уровню доходов

Во всех постсоциалистических странах Центральной и Восточной Европы трансформационный кризис выражался в одновременном и соразмерном падении общего объема производства и совокупных доходов населения. В этом отношении Россия стала удивительным исключением: в 2001 году при зафиксированном статистикой падении ВВП на 30 проц. по сравнению с 1990-м товарооборот розничной торговли - главный канал реализации денежных доходов россиян - сократился только на 2,5 процента. Совокупные денежные доходы населения России составили соответственно 94 проц. от уровня 1990 года, то есть почти не снизились. На первый взгляд статистика вступает тут в противоречие с многочисленными социологическими обследованиями. Так, в 2001 году средняя заработная плата составила 60 проц. от уровня 1990-го, а средняя пенсия - меньше 50 процентов. Объяснение - в чрезвычайно усилившейся дифференциации россиян по уровню доходов, в растущем разрыве между богатыми и бедными. За годы реформ совокупные денежные доходы 10 проц. наиболее обеспеченных россиян (Х дециль) выросли в 1,5 раза, следующих 10 проц. (IX дециль) практически остались на дореформенном уровне, но у остальных 80 проц. (116 млн россиян) доходы уменьшились в целом на 25 проц., в том числе у 30 млн - на 40, а у 10 млн - вдвое.

По этим данным, наблюдалась четкая тенденция: вплоть до дефолта 1998 года доля наиболее обеспеченных 10 проц. россиян в совокупных доходах населения неуклонно и существенно повышалась, тогда как доля всех остальных групп столь же заметно падала (меньше всего у IX и VIII групп и особенно резко - у групп I-V, к которым относится половина населения России). Ход перераспределения доходов несколько изменил дефолт: доходы граждан, относящихся к Х децили, заметно уменьшились, в связи с чем понизилась доля этой группы в совокупных доходах, приведя к некоторому повышению долей IV-IХ децилей. В целом за 1990-2001 годы разрыв между крайними децилями вырос с 4,65 до 16 раз, что несколько ниже аналогичного показателя США, но в полтора раза выше, чем в Западной Европе. Отмечу, однако, что абсолютный уровень средних душевых доходов в беднейшей I децили в России примерно в десять раз ниже, чем в США, и в семь раз ниже, чем в Западной Европе (см. приложение, табл. 8).

Разрыв между "крайними" децильными группами регионов России по такому важнейшему показателю, как среднедушевой размер их валового регионального продукта (ВРП), который в 1990-м был 3,1-кратным, к 2001 году вырос до 3,85 раза. При этом если регионы высшей, Х группы по критерию среднедушевого ВРП находятся теперь на уровне таких постсоциалистических стран Восточной Европы, как Польша и Словакия, то низшая, I группа - на уровне Эквадора, Перу и Шри-Ланки.

Мировая конъюнктура: возобновление роста в США

В 2001-2002 годах мировая экономика пережила первую серьезную рецессию постиндустриального периода, периода глобализации. Падение мировых фондовых индексов началось задолго до осени 2001-го. Оно отражало классическую для рыночного хозяйства потребность в переосмыслении путей развития, тенденций спроса, технологических трендов и переоценку ценностей в буквальном смысле этого слова. Главными причинами падения были завершение самого длительного в экономической истории США подъема, а также резкая рыночная коррекция завышенных ожиданий финансовой доходности "новой экономики", информационных технологий. Осеннее 2001 года снижение экономической конъюнктуры в Европе указало на мировой характер рецессии.

Сразу замечу, что я не разделяю пессимистических оценок ближайших перспектив мировой экономики. В ноябре 2001-го эксперты ИМЭМО прогнозировали на следующий год 2-процентный рост американской экономики. Забавно наблюдать, как менялись аналогичные прогнозные оценки Международного валютного фонда (МВФ). Если в ноябре 2001 года он предсказывал рост в 0,7 проц. (см. табл. 11), то спустя всего четыре месяца увеличил эту цифру вдвое (!) - до 1,4 проц., а затем до 2,2 процента. Более чем трехкратная ошибка прогнозистов МВФ, пересмотр собственных оценок на протяжении всего лишь шести месяцев вызывают по меньшей мере, недоумение, особенно принимая во внимание фактически безграничные, по российским стандартам, аналитические бюджеты МВФ.

Учитывая циклический характер общего развития рыночной экономики, можно ожидать, что после беспрецедентного взлета темпов прироста ВВП США в 90-е (на 34 проц., то есть в среднем на 3 проц. в год, что выше "вековых" темпов прироста американской экономики, составлявших 2,5 проц.) произойдет некоторое замедление. Однако даже с учетом шокового эффекта террористической атаки 11 сентября продолжающийся рост доходов американских домашних хозяйств и спроса на потребительские товары, услуги и жилье делает более вероятным на текущий год не кризисное падение американской экономики, а скромный по недавним меркам рост в 2 процента. Фундаментальные факторы предложения в американском хозяйстве (инновационная активность, адекватная институциональная среда, динамичный рынок труда, инвестиционная привлекательность) остаются высококонкурентными. Тем не менее снижение темпов роста американской экономики несколько ухудшит перспективы тесно связанных с ней западно-европейской и японской экономик.

Западно-европейские страны, вероятнее всего, будут развиваться медленнее, чем можно было бы ожидать после десятилетия относительно низких темпов роста их экономик (в целом за 90-е годы - на 20 проц., то есть в среднем на 1,9 проц. в год). Однако в 2002-м этот показатель, скорее всего, останется на прежнем уровне (1,9), что объясняется успехами интеграции, введением евро и продолжающейся либерализацией хозяйства этих стран.

В существенно более сложных условиях будет развиваться японская экономика, которая переживает системный кризис сложившейся национальной модели (после фактической стагнации 90-х годов, когда за десятилетие рост ВВП составил всего 8 проц., в 2002-м он сократится на 0,5 процента). Для перехода от индустриальной структуры хозяйства к постиндустриальной японская экономика не обладает достаточными институциональными и инновационными стимулами и возможностями.

В развивающемся мире ВВП будет расти высокими темпами - прежде всего за счет двух крупнейших азиатских стран: Китая (7,2 проц. в 2002-м) и Индии (4,8 процента). Учитывая масштабы их экономик, можно утверждать, что в этом году Китай, Индия и Россия впервые выступят в роли "локомотивов" мировой экономики. Ее новой чертой стало фактическое выравнивание объемов производства в трех ведущих центрах экономического развития: США, Европейском союзе, а также Китае, Индии и России (см. приложение, табл. 10).

Несколько медленнее будет, на мой взгляд, расти ВВП двух крупных латиноамериканских стран, переживших в конце столетия серьезный финансовый кризис: Бразилии и Мексики (в 2002-м там ожидается рост на 3,5 процента). Показатели роста совокупного ВВП остальных развивающихся стран - 4,6 процента.
>>> ДАЛEE >>>

Мы начинаем публикацию в рассылке www.nationalsecurity.ru книги политолога Джина Шарпа, основателя Института Альберта Эйнштейна, автора теории ненасильственных акций От диктатуры к демократии. Концептуальные основы освобождения. Книга полностью опубликована на сайте www.nationalsecurity.ru и доступна по адресу www.nationalsecurity.ru/library/00030/.

Примечание к интернет-изданию

При иных обстоятельствах мы никогда не обратили бы внимания на книгу Джина Шарпа, поскольку ее содержательная ценность достаточно сомнительна, а перспективы практического применения почерпнутых из нее навыков в российских обстоятельствах - весьма туманны. Существуют "тематические" работы более качественные, глубокие и адекватные. Но обстоятельства таковы, что именно эта брошюра позиционируется сегодня как настоящая "Библия бархатных революционеров" - т.е. как практическое пособие для оппозиции по ненасильственному свержению "диктаторских режимов". Уже поэтому обойти ее вниманием достаточно сложно, а ознакомиться с ее содержимым по целому ряду причин полезно не только и не столько "революционерам", сколько тем, кто их настроений не разделяет и разделять в ближайшее время не намерен.

При всём своём достаточно поверхностном подходе к проблеме, книга Шарпа полезна самому широкому кругу читателей. Изложенные в ней общие принципы организации идеологического противостояния и реализации отдельных практических процессов в рамках политической борьбы достаточно универсальны, и они - применительно к российским реалиям - могут быть использованы не только оппозицией, но и против оппозиции. Лично нам она представляется обязательным к прочтению методическим пособием, дающим общее, но достаточно полное представление об основных принципах организации оппозиционной деятельности. Без этого представления просто невозможно проводить эффективную контрпропагандистскую работу.

Помимо непосредственно "заинтересованных лиц", к каковым мы относим представителей власти и ее идеологических противников, книга Шарпа может оказаться небезынтересной и для простого читателя - тех самых "рядовых обывателей", которые наблюдают за происходящими в стране политическими процессами преимущественно по телевизору, и периодически становятся объектами для идеологического манипулирования. В первую очередь, она дает возможность чётко понять, что именно устроено "не так" в современном российском обществе, помогает упорядочить и структурировать достаточно сумбурную "картину мира" - с тем, чтобы стало понятно, как именно ее следует менять. Необходимость отдельных изменений, на наш взгляд, очевидна - но вряд ли они должны в обязательном порядке носить "революционный" характер. Предлагаем это учитывать.

Работа Джина Шарпа примечательна именно своей "технологичностью" - т.е. минимальным присутствием в ней конкретных идеологических маркеров, общих "программных" рекомендаций и прочей романтической мишуры, интересной при работе "на публику", но мало применимой на практике. В этом смысле американский специалист выгодно отличается от многочисленных российских "политтехнологов", которые, вопреки своему гордому званию, зачастую имеют достаточно общее представление о конкретных технологиях идеологического противостояния. Крайне низкая степень "приземлённости" многочисленных государственных и окологосударственных идеологических программ, очевидный отрыв теоретических построений от практики, нежелание учитывать в своих действиях реальную картину в динамике ее постоянного развития, постоянное "заигрывание" и "переигрывание" в рамках отдельных сюжетов - все эти болезни российской пропаганды имеют место, и в этом смысле книга Шарпа может послужить своеобразной "прививкой" от них.

Помимо непосредственно "заинтересованных лиц", к каковым мы относим представителей власти и ее идеологических противников, книга Шарпа может оказаться небезынтересной и для простого читателя - тех самых "рядовых обывателей", которые наблюдают за происходящими в стране политическими процессами преимущественно по телевизору, и периодически становятся объектами для идеологического манипулирования. В первую очередь, она дает возможность чётко понять, что именно устроено "не так" в современном российском обществе, помогает упорядочить и структурировать достаточно сумбурную "картину мира" - с тем, чтобы стало понятно, как именно ее следует менять. Необходимость отдельных изменений, на наш взгляд, очевидна - но вряд ли они должны в обязательном порядке носить "революционный" характер. Предлагаем это учитывать.

Работа Джина Шарпа примечательна именно своей "технологичностью" - т.е. минимальным присутствием в ней конкретных идеологических маркеров, общих "программных" рекомендаций и прочей романтической мишуры, интересной при работе "на публику", но мало применимой на практике. В этом смысле американский специалист выгодно отличается от многочисленных российских "политтехнологов", которые, вопреки своему гордому званию, зачастую имеют достаточно общее представление о конкретных технологиях идеологического противостояния. Крайне низкая степень "приземлённости" многочисленных государственных и окологосударственных идеологических программ, очевидный отрыв теоретических построений от практики, нежелание учитывать в своих действиях реальную картину в динамике ее постоянного развития, постоянное "заигрывание" и "переигрывание" в рамках отдельных сюжетов - все эти болезни российской пропаганды имеют место, и в этом смысле книга Шарпа может послужить своеобразной "прививкой" от них.

Предисловие

Автора на протяжении многих лет волновали вопросы того, как можно предотвратить или ликвидировать диктатуру. Такой интерес частично объясняется убеждением, что человеческая личность не должна подавляться и уничтожаться такими режимами. Убеждение же укреплялось публикациями о важности соблюдения прав человека, о природе диктатуры (от Аристотеля до аналитиков тоталитаризма) и истории диктатур (в особенности, нацистского и сталинского режимов).

На протяжении ряда лет автор знакомился с людьми, которые жили и страдали при правлении нацистов, некоторые из них прошли через концентрационные лагеря. В Норвегии мы познакомились с теми, кто боролся с фашистами и выжил, а также узнали о тех, кто погиб. Мы разговаривали с евреями, избежавшими лап фашистов, а также людьми, помогавшими спасти их.

Знание террора коммунистического правления в различных странах в основном получено из литературы и в меньшей степени от личных контактов. Ужас данных режимов показался автору тем более страшным, что диктатура устанавливалась во имя освобождения от гнета и эксплуатации.

За последние десятилетия реальность современных диктатур в таких странах, как Панама, Польша, Чили, Тибет и Бирма, стала более зримой благодаря встречам с людьми, приехавшими из этих стран. От жителей Тибета, боровшихся с китайской коммунистической агрессией, россиян, победивших переворот приверженцев старого режима в августе 1991 г, и тайцев, которые мирным путем предотвратили возврат к военному правлению, мы часто получали описание коварной природы диктатуры.

Чувства пафоса и гнева против жестокостей, а также восхищения хладнокровным героизмом бесконечно храбрых мужчин и женщин, укреплялись посещением мест, где опасность все еще оставалась большой, но сопротивление храбрецов продолжалось. Это поездки в Панаму во время правления Норьеги, в Вильнюс, Литва, в период продолжавшихся советских репрессий, на площадь Тяньаньмынь в Пекине во время праздничной демонстрации свободы и в момент, когда в ту страшную ночь впервые были введены бронированные машины пехоты, а также в штаб демократической оппозиции "демократической Бирмы" в джунглях у Мейнерплау.

Иногда автор посещал места, где погибли люди, например, телевышка и кладбище в Вильнюсе, публичный парк в Риге, где расстреливали людей, центр Феррара в северной Италии, где фашисты построили и расстреляли членов сопротивления, а также простую могилу в Мейнерплау, заполненную телами людей, которые так рано погибли. Грустно думать о том, что любая диктатура оставляет за собой столько смертей и разрушений.

Чувство озабоченности и приобретенный опыт породили твердую надежду, что есть возможности предотвратить наступление тирании, что можно вести успешную борьбу против диктатуры без массового обоюдного истребления, что диктатуру можно победить и предотвратить возникновение из пепла новой диктатуры.

Мы попытались тщательно продумать наиболее эффективные способы успешного разрушения диктатуры с минимальными страданиями и жертвами. При этом мы пользовались результатами многолетнего изучения диктатур, движений сопротивления, революций, политической мысли, систем правительства, и в особенности реалистичной ненасильственной борьбы.

В результате появилась данная публикация. Мы убеждены, что она далека от совершенства. Но, возможно, она окажет помощь в организации и планировании освободительного движения, которое окажется более мощным и эффективным, чем было бы без нее.

По необходимости и намеренно главное внимание уделяется общим проблемам разрушения диктатуры и недопущения новой. Автор не берется представить анализ и советы к действию для какой-то определенной страны. Однако надеемся, что данный общий анализ может оказаться полезным для людей из, к сожалению, слишком многих стран, которые оказались лицом к лицу с реальностями диктаторского режима. Им необходимо оценить применимость этого анализа к своей ситуации и ту степень, в которой ее основные рекомендации являются или могут быть пригодными в их освободительной борьбе.

Необходимо высказать благодарность за создание настоящей работы. Брюс Дженкинс, специальный помощник автора, сделал неоценимый вклад определением проблем содержания и презентации работы и настоятельными рекомендациями более энергичного и четкого представления трудных аспектов (в особенности в отношении стратегии), помощью в структурной реорганизации и внесении редакторских правок. Мы также благодарны за редакторские правки Стивену Коуди. Д-р Кристофер Круглер и Роберт Хелви представили важные критические замечания и советы. Д-р Хейзел Макферсон и д-р Патриция Паркмен предоставили информацию по борьбе, соответственно, в Африке и Латинской Америке. Хотя настоящая работа во многом выиграла от такой щедрой помощи, ответственность за проведение анализа и выводы автор берет на себя.

Нигде в ходе анализа не утверждается, что борьба с диктатурой является легким и не требующим жертв делом. Любые формы борьбы предполагают осложнения и потери. Естественно, что противостояние диктаторам потребует жертв. Однако автор надеется, что данный анализ станет стимулом для лидеров сопротивления при выработке стратегии, способной повысить его мощь и в то же время сократить сравнительный уровень потерь.

Настоящий анализ также не следует понимать так, что при свержении конкретной диктатуры исчезнут все остальные проблемы. Падение режима не приводит к утопии. Наоборот, оно открывает возможности для упорной работы и долговременных усилий при создании более справедливых социальных, экономических и политических отношений и устранении всех других форм несправедливости и подавления. Автор надеется, что краткое ознакомление путей развала диктатуры может оказаться полезным повсюду, где народ подвергается давлению и обладает желанием освободиться.
>>> ДАЛEE >>>

In the days after 9/11, America's firefighters, nurses and teachers were hailed as the country's heroes. But President Bush's embracing of the public sector didn't last long. As the dust settled on the twin towers, the White House launched an entirely new economy, based on security - with the belief that only private firms could meet the challenge. In this exclusive extract from her new book, Naomi Klein reports on those who see a profitable prospect in a grim future.

As George Bush and his cabinet took up their posts in January 2001, the need for new sources of growth for US corporations was an urgent matter. With the tech bubble now officially popped and the DowJones tumbling 824 points in their first two and half months in office, they found themselves staring in the face of a serious economic downturn. John Maynard Keynes had argued that governments should spend their way out of recessions, providing economic stimulus with public works. Bush's solution was for the government to deconstruct itself - hacking off great chunks of the public wealth and feeding them to corporate America, in the form of tax cuts on the one hand and lucrative contracts on the other. Bush's budget director, the think-tank ideologue Mitch Daniels, pronounced: "The general idea - that the business of government is not to provide services, but to make sure that they are provided - seems self-evident to me." That assessment included disaster response.

Joseph Allbaugh, the Republican party operative whom Bush put in charge of the Federal Emergency Management Agency (Fema) - the body responsible for responding to disasters, including terrorist attacks - described his new place of work as "an oversized entitlement programme".

Then came 9/11, and all of a sudden having a government whose central mission was self-immolation did not seem like a very good idea. With a frightened population wanting protection from a strong, solid government, the attacks could well have put an end to Bush's project of hollowing out government just as it was beginning.

For a while, that even seemed to be the case."September 11 has changed everything," said Ed Feulner, old friend of Milton Friedman, the guru of unfettered capitalism and president of the Heritage Foundation, 10 days after the attack, making him one of the first to utter the fateful phrase. Many naturally assumed that part of that change would be a re-evaluation of the radical anti-state agenda that Feulner and his ideological allies had been pushing for three decades, at home and around the world. After all, the nature of the September 11 security failures exposed the results of more than 20 years of chipping away at the public sector and outsourcing government functions to profit-driven corporations. Much as the flooding of New Orleans exposed the rotting condition of public infrastructure, the attacks pulled back the curtain on a state that had been allowed to grow dangerously weak: radio communications for the New York City police and firefighters broke down in the middle of the rescue operation, air-traffic controllers didn't notice the off-course planes in time, and the attackers had passed through airport security checkpoints staffed by contract workers, some of whom earned less than their counterparts at the food court.

The first major victory of the Friedmanite counter-revolution in the United States had been Ronald Reagan's attack on the air-traffic controllers' union and his deregulation of the airlines. Twenty years later, the entire air transit system had been privatised, deregulated and downsized, with the vast majority of airport security work performed by underpaid, poorly trained, non-union contractors. After the attacks, the inspector general of the department of transportation testified that the airlines, which were responsible for security on their flights, had skimped significantly to keep costs down.

On September 10, as long as flights were cheap and plentiful, none of that seemed to matter. But on September 12, putting $6-an-hour contract workers in charge of airport security seemed reckless. Then, in October, envelopes with white powder were sent to lawmakers and journalists, spreading panic about the possibility of a major anthrax outbreak. Once again, 90s privatisation looked very different in this new light: why did a private lab have the exclusive right to produce the vaccine against anthrax? Had the federal government signed away its responsibility to protect the public from a major public health emergency? Furthermore, if it was true, as media reports kept claiming, that anthrax, smallpox and other deadly agents could be spread through the mail, the food supply or the water systems, was it really such a good idea to be pushing ahead with Bush's plans to privatise the postal service? And what about all those laid-off food and water inspectors - could somebody bring them back?

The backlash against the pro-corporate consensus only deepened in the face of new scandals such as that of Enron. Three months after the 9/11 attacks, Enron declared bankruptcy, leading thousands of employees to lose their retirement savings while executives acting on insider knowledge cashed in. The crisis contributed to a general plummeting of faith in private industry to perform essential services, especially when it came out that it was Enron's manipulation of energy prices that had led to the massive blackouts in California a few months earlier. Friedman, aged 90, was so concerned that the tides were shifting back toward Keynesianism that he complained that "businessmen are being presented in the public as second-class citizens".

While CEOs were falling from their pedestals, unionised public sector workers - the villains of Friedman's counter-revolution - were rapidly ascending in the public's estimation. Within two months of the attacks, trust in government was higher than it had been since 1968 - and that, remarked Bush to a crowd of federal employees, is "because of how you've performed your jobs". The uncontested heroes of September 11 were the blue-collar first responders - the New York firefighters, police and rescue workers, 403 of whom lost their lives as they tried to evacuate the towers and aid the victims. Suddenly, America was in love with its men and women in all kinds of uniforms, and its politicians - slapping on NYPD and FDNY baseball caps with unseemly speed - were struggling to keep up with the new mood.

When Bush stood with the firefighters and rescue workers at Ground Zero on September 14 he was embracing some of the very unionised civil servants that the modern conservative movement had devoted itself to destroying. Of course, he had to do it (even Dick Cheney put on a hard hat in those days), but he didn't have to do it so convincingly. Through some combination of genuine feeling on Bush's part and the public's projected desire for a leader worthy of the moment, these were the most moving speeches of Bush's political career.

For weeks after the attacks, the president went on a grand tour of the public sector - state schools, firehouses and memorials, the Centres for Disease Control and Prevention - embracing and thanking civil servants for their contributions and humble patriotism. He praised not only emergency services personnel but teachers, postal employees and healthcare workers. At these events, he treated work done in the public interest with a level of respect and dignity that had not been seen in the US in four decades. Cost-cutting was suddenly off the agenda, and in every speech the president gave, he announced some ambitious new public programme.

But far from shaking their determination to weaken the public sphere, the security failures of 9/11 reaffirmed in Bush and his inner circle their deepest ideological (and self-interested) beliefs - that only private firms possessed the intelligence and innovation to meet the new security challenge. Although it was true that the White House was on the verge of spending huge amounts of taxpayer money to launch a new deal, it would be exclusively with corporate America, a straight-up transfer of hundreds of billions of public dollars a year into private hands. The deal would take the form of contracts, many offered secretively, with no competition and scarcely any oversight, to a sprawling network of industries: technology, media, communications, incarceration, engineering, education, healthcare.

What happened in the period of mass disorientation after the attacks was, in retrospect, a domestic form of economic shock therapy. The Bush team, Friedmanite to the core, quickly moved to exploit the shock that gripped the nation to push through its radical vision of a hollow government in which everything from war fighting to disaster response was a for-profit venture.

It was a bold evolution of shock therapy. Rather than the 90s approach of selling off existing public companies, the Bush team created a whole new framework for its actions - the war on terror - built to be private from the start. This feat required two stages. First, the White House used the omnipresent sense of peril in the aftermath of 9/11 to dramatically increase the policing, surveillance, detention and war-waging powers of the executive branch - a power-grab that the military historian Andrew Bacevich has termed "a rolling coup". Then those newly enhanced and richly funded functions of security, invasion, occupation and reconstruction were immediately outsourced, handed over to the private sector to perform at a profit.

Although the stated goal was fighting terrorism, the effect was the creation of the disaster capitalism complex - a fully fledged new economy in homeland security, privatised war and disaster reconstruction tasked with nothing less than building and running a privatised security state, both at home and abroad. The economic stimulus of this sweeping initiative proved enough to pick up the slack where globalisation and the dotcom booms had left off. Just as the internet had launched the dotcom bubble, 9/11 launched the disaster capitalism bubble. "When the IT industry shut down, post-bubble, guess who had all the money? The government," said Roger Novak of Novak Biddle Venture Partners, a venture capitalism firm that invests in homeland security companies. Now, he says, "Every fund is seeing how big the trough is and asking, 'How do I get a piece of that action?'"

It was the pinnacle of the counter-revolution launched by Friedman. For decades, the market had been feeding off the appendages of the state; now it would devour the core.

Bizarrely, the most effective ideological tool in this process was the claim that economic ideology was no longer a primary motivator of US foreign or domestic policy. The mantra "September 11 changed everything" neatly disguised the fact that for free-market ideologues and the corporations whose interests they serve, the only thing that changed was the ease with which they could pursue their ambitious agenda. Now the Bush White House could use the patriotic alignment behind the president and the free pass handed out by the press to stop talking and start doing. As the New York Times observed in February 2007, "Without a public debate or formal policy decision, contractors have become a virtual fourth branch of government."

And so, in November 2001, just two months after the attacks, the department of defence brought together what it described as "a small group of venture capitalist consultants" with experience in the dotcom sector. The mission was to identify "emerging technology solutions that directly assist in the US efforts in the global war on terrorism". By early 2006, this informal exchange had become an official arm of the Pentagon: the Defence Venture Catalyst Initiative (DeVenCI), a "fully operational office" that continually feeds security information to politically connected venture capitalists, who, in turn, scour the private sector for start-ups that can produce new surveillance and related products. "We're a search engine," explains Bob Pohanka, director of DeVenCI. According to the Bush vision, the role of government is merely to raise the money necessary to launch the new war market, then buy the best products that emerge out of that creative cauldron, encouraging industry to even greater innovation.

In other words, the politicians create the demand, and the private sector supplies all manner of solutions.

The department of homeland security, as a brand-new arm of the state created by the Bush regime, is the clearest expression of this wholly outsourced mode of government. As Jane Alexander, deputy director of the research wing of the department of homeland security, explained, "We don't make things. If it doesn't come from industry, we are not going to be able to get it."

Another is Counterintelligence Field Activity (Cifa), a new intelligence agency created under Donald Rumsfeld that is independent of the CIA. This parallel spy agency outsources 70% of its budget to private contractors; like the department of homeland security, it was built as a hollow shell. As Ken Minihan, former director of the National Security Agency, explained, "Homeland security is too important to be left to the government." Minihan, like hundreds of other Bush administration staffers, has already left his government post to work in the burgeoning homeland security industry, which, as a top spy, he helped create.

Every aspect of the way the Bush administration has defined the parameters of the war on terror has served to maximise its profitability and sustainability as a market - from the definition of the enemy to the rules of engagement to the ever-expanding scale of the battle. The document that launched the department of homeland security declares, "Today's terrorists can strike at any place, at any time, and with virtually any weapon," which conveniently means that the security services required must protect against every imaginable risk in every conceivable place at every possible time. And it's not necessary to prove that a threat is real for it to merit a full-scale response - not with Cheney's famous "1% doctrine", which justified the invasion of Iraq on the grounds that if there is a 1% chance that something is a threat, it requires that the US respond as if the threat is a 100% certainty. This logic has been a particular boon for the makers of various hi-tech detection devices: for instance, because we can conceive of a smallpox attack, the department of homeland security has handed out half a billion dollars to private companies to develop and install detection equipment.

Through all its various name changes - the war on terror, the war on radical Islam, the war against Islamofascism, the third world war, the long war, the generational war - the basic shape of the conflict has remained unchanged. It is limited by neither time nor space nor target. From a military perspective, these sprawling and amorphous traits make the war on terror an unwinnable proposition. But from an economic perspective, they make it an unbeatable one: not a flash-in-the-pan war that could potentially be won but a new and permanent fixture in the global economic architecture.

That was the business prospectus that the Bush administration put before corporate America after September 11. The revenue stream was a seemingly bottomless supply of tax dollars to be funnelled from the Pentagon ($270bn in 2005 to private contractors, a $137bn increase since Bush took office), US intelligence agencies and the newest arrival, the department of homeland security. Between September 11 2001 and 2006, the Department of Homeland Security handed out $130bn to contractors - money that was not in the private sector before and that is more than the GDP of Chile or the Czech Republic.

In a remarkably short time, the suburbs ringing Washington, DC became dotted with grey buildings housing security "start-ups" and "incubator" companies, hastily thrown together operations where, as in late-90s Silicon Valley, the money came in faster than the furniture could be assembled. Whereas in the 90s the goal was to develop the killer application, the "next new new thing", and sell it to Microsoft or Oracle, now it was to come up with a new "search and nail" terrorist-catching technology and sell it to the department of homeland security or the Pentagon. That is why, in addition to the start-ups and investment funds, the disaster industry also gave birth to an army of new lobby firms promising to hook up new companies with the right people on Capitol Hill - in 2001, there were two such security-oriented lobby firms, but by mid-2006 there were 543. "I've been in private equity since the early 90s," Michael Steed, managing director of the homeland security firm Paladin told Wired, "and I've never seen a sustained deal flow like this."

Like the dotcom bubble, the disaster bubble is inflating in an ad-hoc and chaotic fashion. One of the first booms for the homeland security industry was surveillance cameras, 30m of which have been installed in the US, shooting about 4bn hours of footage a year. That created a problem: who's going to watch 4bn hours of footage? So a new market emerged for "analytic software" that scans the tapes and creates matches with images already on file.

This development created another problem, because facial recognition software can really make positive IDs only if people present themselves front and centre to the cameras, which they rarely do while rushing to and from work. So another market was created for digital image enhancement. Salient Stills, a company that sells software to isolate and enhance video images, started by pitching its technology to media companies, but it turned out that there was more potential revenue from the FBI and other law-enforcement agencies. And with all the snooping going on - phone logs, wire-tapping, financial records, mail, surveillance cameras, web surfing - the government is drowning in data, which has opened up yet another massive market in information management and data mining, as well as software that claims to be able to "connect the dots" in this ocean of words and numbers and pinpoint suspicious activity.

In the 90s, tech companies endlessly trumpeted the wonders of the borderless world and the power of information technology to topple authoritarian regimes and bring down walls. Today, inside the disaster capitalism complex, the tools of the information revolution have been flipped to serve the opposite purpose. In the process, mobile phones and web surfing have been turned into powerful tools of mass state surveillance by increasingly authoritarian regimes, with the cooperation of privatised phone companies and search engines, whether it's Yahoo assisting the Chinese government to pinpoint the location of dissidents or AT&T helping the US National Security Agency to wiretap its customers without a warrant (a practice that the Bush administration claims it has discontinued). The dismantling of borders, the great symbol and promise of globalisation, has been replaced with the exploding industry of border surveillance, from optical scanning and biometric IDs to the planned hi-tech fence on the border between Mexico and the US, worth up to $2.5bn for Boeing and a consortium of other companies.

As hi-tech firms have jumped from one bubble to another, the result has been a bizarre merger of security and shopping cultures. Many technologies in use today as part of the war on terror - biometric identification, video surveillance, web tracking, data mining - had been developed by the private sector before September 11 as a way to build detailed customer profiles, opening up new vistas for micromarketing. When widespread discomfort about big-brother technologies stalled many of these initiatives, it caused dismay to both marketers and retailers. September 11 loosened this log jam in the market: suddenly the fear of terror was greater than the fear of living in a surveillance society. So now, the same information collected from cash cards or "loyalty" cards can be sold not only to a travel agency or the Gap as marketing data but also to the FBI as security data, flagging a "suspicious" interest in pay-as-you-go mobile phones and Middle Eastern travel.

As an exuberant article in the business magazine Red Herring explained, one such program "tracks terrorists by figuring out if a name spelled a hundred different ways matches a name in a homeland security database. Take the name Mohammad. The software contains hundreds of possible spellings for the name, and it can search terabytes of data in a second." Impressive, unless they nail the wrong Mohammad, which often seems to happen, from Iraq to Afghanistan to the suburbs of Toronto.

This potential for error is where the incompetence and greed that have been the hallmark of the Bush years, from Iraq to New Orleans, becomes harrowing. One false identification coming out of any of these electronic fishing expeditions is enough for an apolitical family man, who sort of looks like someone whose name sort of sounds like his (at least to someone with no knowledge of Arabic or Muslim culture), to be flagged as a potential terrorist. And the process of putting names and organisations on watch lists is also now handled by private companies, as are the programs to crosscheck the names of travellers with the names in the data bank. As of June 2007, there were half a million names on a list of suspected terrorists kept by the National Counterterrorism Centre. Another program, the Automated Targeting System (ATS), made public in November 2006, has already assigned a "risk assessment" rating to tens of millions of travellers passing through the US. The rating, never disclosed to passengers, is based on suspicious patterns revealed through commercial data mining - for instance, information provided by airlines about "the passenger's history of one-way ticket purchase, seat preferences, frequent-flyer records, number of bags, how they pay for tickets and even what meals they order". Incidents of supposedly suspicious behaviour are tallied up to generate each passenger's risk rating.

Anyone can be blocked from flying, denied an entry visa to the US or even arrested and named as an "enemy combatant" based on evidence from these dubious technologies - a blurry image identified through facial recognition software, a misspelled name, a misunderstood snippet of a conversation. If "enemy combatants" are not US citizens, they will probably never even know what it was that convicted them, because the Bush administration has stripped them of habeas corpus, the right to see the evidence in court, as well as the right to a fair trial and a vigorous defence.

If the suspect is taken, as a result, to Guantánamo, he may well end up in the new 200-person maximum-security prison constructed by Halliburton. If he is a victim of the CIA's "extraordinary rendition" programme, kidnapped off the streets of Milan or while changing planes at a US airport, then whisked to a so-called black site somewhere in the CIA's archipelago of secret prisons, the hooded prisoner will likely fly in a Boeing 737, designed as a deluxe executive jet, retrofitted for this purpose. According to the New Yorker, Boeing has been acting as the "CIA's travel agent" - blocking out flightplans for as many as 1,245 rendition voyages, arranging ground crews and even booking hotels. A Spanish police report explains that the work was done by Jeppesen International Trip Planning, a Boeing subsidiary in San Jose. In May 2007, the American Civil Liberties Union launched a lawsuit against the Boeing subsidiary; the company has refused to confirm or deny the allegations.

Once the prisoners arrive at the destination, they face interrogators, some of whom will not be employed by the CIA or the military but by private contractors. According to Bill Golden, who runs the job website IntelligenceCareers.com, "Over half of the qualified counter-intelligence experts in the field work for contractors." If these freelance interrogators are to keep landing lucrative contracts, they must extract from prisoners the kind of "actionable intelligence" their employers in Washington are looking for. It's a dynamic ripe for abuse: just as prisoners under torture will usually say anything to make the pain stop, contractors have a powerful economic incentive to use whatever techniques are necessary to produce the sought-after information, regardless of its reliability.

Then there is the low-tech version of this application of market "solutions" to the war on terror - the willingness to pay top dollar to pretty much anyone for information about alleged terrorists. During the invasion of Afghanistan, US intelligence agents let it be known that they would pay anywhere from $3,000 to $25,000 for al-Qaida or Taliban fighters handed over to them. "Get wealth and power beyond your dreams," stated a typical flyer handed out by the US in Afghanistan, introduced as evidence in a 2002 US federal court filing on behalf of several Guantánamo prisoners. "You can receive millions of dollars helping the anti-Taliban forces...This is enough money to take care of your family, your village, your tribe for the rest of your life."

Soon enough, the cells of Bagram and Guantánamo were overflowing with goat herders, cab drivers, cooks and shopkeepers - all lethally dangerous, according to the men who turned them over and collected the rewards.

According to the Pentagon's own figures, 86% of the prisoners at Guantanamo were handed over by Afghan and Pakistani fighters or agents after the bounties were announced. As of December 2006, the Pentagon had released 360 prisoners from Guantánamo (out of 759 held between 2001 and the end of 2006). The Associated Press was able to track down 245 of them; 205 had been freed or cleared of all charges when they returned to their home countries. It is a track record that is a grave indictment of the quality of intelligence produced by the administration's market-based approach to terrorist identification.

In just a few years, the homeland security industry, which barely existed before 9/11, has exploded to a size that is now significantly larger than either Hollywood or the music business. Yet what is most striking is how little the security boom is analysed and discussed as an economy, as an unprecedented convergence of unchecked police powers and unchecked capitalism, a merger of the shopping mall and the secret prison. When information about who is or is not a security threat is a product to be sold as readily as information about who buys Harry Potter books on Amazon or who has taken a Caribbean cruise and might enjoy one in Alaska, it changes the values of a culture. Not only does it create an incentive to spy, torture and generate false information, but it creates a powerful impetus to perpetuate the fear and sense of peril that created the industry in the first place.

When new economies emerged in the past, from the Fordist revolution to the IT boom, they sparked a flood of analysis and debate about how such seismic shifts in the production of wealth were also altering the way we as a culture worked, the way we travelled, even the way our brains process information. The new disaster economy has been subject to none of this kind of far-reaching discussion. There have been and are debates, of course - about the constitutionality of the Patriot Act, about indefinite detention, about torture and extraordinary rendition - but discussion of what it means to have these functions performed as commercial transactions has been almost completely avoided. What passes for debate is restricted to individual cases of war profiteering and corruption scandals, as well as the usual hand-wringing about the failure of government to adequately oversee private contractors - rarely about the much broader and deeper phenomenon of what it means to be engaged in a fully privatised war built to have no end.

Part of the problem is that the disaster economy sneaked up on us. In the 80s and 90s, new economies announced themselves with great pride and fanfare. The tech bubble in particular set a precedent for a new ownership class inspiring deafening levels of hype - endless media lifestyle profiles of dashing young CEOs beside their private jets, their remote-controlled yachts, their idyllic Seattle mountain homes. That kind of wealth is being generated by the disaster complex today, though we rarely hear about it. While the CEOs of the top 34 defence contractors saw their incomes go up an average of 108% between 2001 and 2005, chief executives at other large American companies averaged only 6% over the same period.

Peter Swire, who served as the US government's privacy counsellor during the Clinton administration, describes the convergence of forces behind the war on terror bubble like this: "You have government on a holy mission to ramp up information gathering and you have an information technology industry desperate for new markets." In other words, you have corporatism: big business and big government combining their formidable powers to regulate and control the citizenry.

В первые дни после 11 сентября американские пожарные, медсестры и учителя превозносились как национальные герои. Но государственный сектор недолго испытывал заботу президента Буша. Когда на руинах башен-близнецов улеглась пыль, Белый дом приступил к проведению совсем другого экономического курса, основанного на безопасности, - с верой в то, что лишь частные фирмы могут ответить на этот вызов. В эксклюзивной публикации отрывка из своей новой книги Наоми Кляйн рассказывает о тех, кому мрачное будущее сулит выгоду.

Когда в январе 2001 г. Буш и его команда пришли к власти, необходимость в новых источниках роста для американских корпораций была насущным вопросом. К тому времени технологический пузырь лопнул уже официально, а за первые два с половиной месяца их правления индекс Доу-Джонса упал на 824 пункта. Замаячил призрак серьезного экономического спада. В свое время Джон Мейнард Кейнс писал, что правительства должны выводить экономику из кризиса, организуя общественные работы. Буш выбрал путь отказа правительства от ответственности и передачи крупных сегментов национального богатства Америке корпораций в форме, с одной стороны, налоговых льгот, а с другой - выгодных контрактов. Руководитель Административно-бюджетного управления при президенте Буше и идеолог мозгового центра Митч Дэниэлс (Mitch Daniels) объявил: 'Основная идея - о том, что правительство призвано не оказывать услуги, а обеспечивать их оказание, - кажется мне самоочевидной'. Это относится и к ликвидации последствий катастроф.

Республиканец Джозеф Элбо (Joseph Allbaugh), назначенный Бушем главой Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, в компетенцию которого входит ликвидация последствий этих ситуаций, включая террористические акты, назвал свою работу 'сильно расширенной программой субсидирования'.

Потом настало 11 сентября, и неожиданно оказалось, что правительство, которое видит свою главную задачу в самоустранении, - это не очень хорошо. Испуганное население хотело защиты со стороны сильного, крепкого правительства, так что теракты вполне могли погубить в зародыше проект Буша по ограничению функций правительства.

Какое-то время казалось, что так и будет. 'Все изменило 11 сентября', - сказал через 10 дней после терактов Эд Фелнер (Ed Feulner), старый друг Милтона Фридмана, гуру ничем не сдерживаемого капитализма, и президент фонда 'Наследие' (Heritage Foundation). Он стал одним из первых, кто произнес эту сакраментальную фразу. Многие естественно ожидали, что эти перемены будут включать в себя переоценку радикально антигосударственной программы, которую Фелнер и его идеологические союзники три десятилетия продвигали в стране и за рубежом. В конце концов, сам характер провалов в области безопасности, которые сделали возможным 11 сентября, показал результаты более, чем двадцатилетнего ограничения государственного сектора и передачи функций правительства корпорациям, руководствующимся соображениями прибыли. Во многих отношениях наводнение в Новом Орлеане выявило плачевное состояние муниципальной инфраструктуры, теракты обнажили опасную слабость государства: в самый разгар спасательной операции, которую вели полицейские и пожарные Нью-Йорка, вышла из строя радиосвязь, авиадиспетчеры не заметили вовремя, что самолеты изменили курс, а сотрудники службы безопасности аэропортов, зарабатывающие меньше, чем их коллеги в супермаркетах, пропустили террористов через контрольные пункты.

Первой крупной победой фридманистской контрреволюции в Соединенных Штатах стала атака Рональда Рейгана на профсоюз авиадиспетчеров и отмена контроля над авиакомпаниями. Двадцать лет спустя вся система авиаперевозок была приватизирована, дерегулирована и сокращена, причем за безопасность в аэропортах отвечали главным образом низкооплачиваемые, плохо обученные и не состоящие в профсоюзах работники, нанятые по договорам. После терактов генеральный инспектор министерства транспорта засвидетельствовал, что авиакомпании, отвечающие за безопасность на своих рейсах, сильно экономили с целью снижения издержек.

10 сентября, когда полеты еще были дешевыми и в избытке, казалось, что все это не имеет особого значения. Но 12 сентября нанимать по контракту работников за 6 долларов в час казалось безрассудством. Потом, в октябре, парламентариям и журналистам были разосланы конверты с белым порошком, что вызвало панику из-за возможной вспышки эпидемии сибирской язвы. В этом новом свете приватизация девяностых выглядела совсем иначе: почему эксклюзивным правом на производство вакцины против сибирской язвы обладает частная лаборатория? Разве федеральное правительство сняло с себя ответственность за защиту населения при возникновении опасности здоровью нации? Более того, если соответствовали действительности сообщения СМИ о том, что возбудители сибирской язвы, оспы и других опасных заболеваний могут распространяться по почте, через продукты питания и системы водоснабжения, то разумно ли было продвигать планы Буша по приватизации почтовой службы? И что со всеми теми инспекторами по качеству продовольствия и воды, от чьих услуг в свое время отказались - можно ли было вернуть их?

Неприятие консенсуса, служащего интересам корпораций, лишь углубилось перед лицом новых скандалов, таких, как дело Enron. Через три месяца после 11 сентября Enron объявил о банкротстве, в результате чего тысячи сотрудников потеряли свои пенсионные сбережения, а руководители, пользуясь инсайдерской информацией, нагрели себе руки. Кризис стал одной из причин подрыва веры в то, что частные компании способны предоставлять базовые услуги, особенно, когда оказалось, что манипуляции Enron с ценами на энергоносители несколькими месяцами ранее привели к массовому отключению электричества в Калифорнии. Девяностолетний Фридман был настолько озабочен тенденцией к возрождению кейнсианских принципов, что даже посетовал, что 'к бизнесменам относятся как к гражданам второго сорта'.

Пока руководители корпораций низвергались со своих пьедесталов, работники государственного сектора, объединенные в профсоюзы, - злейшие враги фридмановской революции - быстро наращивали авторитет в обществе. Через два месяца после терактов доверие к властям было выше, чем когда-либо после 1968 г. - и это, как сказал Буш, обращаясь к группе федеральных чиновников, 'благодаря тому, как вы выполняли свою работу'. Бесспорными героями 11 сентября были 'синие воротнички', первыми отреагировавшие на катастрофу - нью-йоркские пожарные, полицейские и спасатели. 403 сотрудника этих служб погибли в ходе расчистки завалов и эвакуации пострадавших. Неожиданно Америка влюбилась в своих мужчин и женщин, одетых в форму, а ее политики, молниеносно надевшие на себя бейсболки нью-йоркской полиции и пожарного департамента, никак не могли понять, что им делать с этими новыми настроениями.

Стоя 14 сентября в кругу пожарных и спасателей на руинах башен-близнецов, Буш братался с теми самыми бюджетниками, объединенными в мощные профсоюзы, разгромить которых стремится современное консервативное движение. Разумеется, он был вынужден сделать это (в те дни даже Дик Чейни надел каску), но не был обязан делать это столь убедительно. Благодаря тому, что Буш был искренен, а общественность нуждалась в лидере, достойном момента, слова, произнесенные в тот день, были самыми сильными за всю политическую карьеру Буша.

В течение первых нескольких недель после терактов президент совершил большое турне по общественному сектору: посетил государственные школы, пожарные станции, мемориалы, эпидемиологическо-профилактические центры, обнимался с чиновниками, благодарил их за скромный патриотизм и за их вклад в общее дело. Президентской похвалы удостоились не только работники спасательных служб, но и учителя, почтальоны и врачи. Люди, работающие в интересах общества, получили в этот период столько внимания, сколько им не перепадало за последние сорок лет. Неожиданно исчез с повестки дня вопрос о сокращении издержек, а в каждой новой речи президента упоминался очередной амбициозный национальный проект.

Однако даже эти драматические события оказались не в силах поколебать стремление власти максимально ослабить общественный сектор. Наоборот, Буш с его ближайшим окружением еще больше укрепились в том убеждении, что только частные предприниматели достаточно разумны и креативны, чтобы справиться с новой угрозой безопасности страны. Белый дом действительно приготовился выделить из налоговых поступлений крупную сумму и направить ее на укрепление безопасности, однако получить эти деньги должен был частный сектор, и только он. Было заключено огромное количество контрактов, многие из них - втайне, без возможности конкурировать и практически без освещения в прессе. Несколько сот миллиардов долларов были переведены из общественного сектора в частный, и на эти деньги начала разворачиваться целая сеть совершенно новых индустрий. Среди затронутых сфер были: инженерно-техническая, СМИ, связь, пенитенциарная, технологическая, образовательная, медицинская.

Если оглянуться назад, то становится ясно: то, что произошло в стране в период массовой дезориентации после терактов 11 сентября, было аналогом так называемой 'шоковой терапии'. Команда Буша, целиком состоявшая из фридманистов, сумела быстро воспользоваться шоком, охватившим нацию, и претворила в жизнь свои самые радикальные воззрения (бутафорское государство с тотальной приватизацией и коммерциализацией всего - от ведения войн до ликвидации последствий катастроф).

Американская 'шоковая терапия' оказалась даже еще более радикальной, чем ее прототип времен начала девяностых. Вместо того, чтобы продавать с аукционов существующие государственные предприятия, Буш и его команда сделали свое новое предприятие - войну с террором - частным с самого начала. Это удалось совершить в два этапа. Сначала Белый дом, воспользовавшись возникшим после 11 сентября чувством опасности, резко усилил полицейские меры наблюдения и задержания и полномочия исполнительной власти. Военный историк Эндрю Басевич (Andrew Bacevich) назвал этот акт захвата власти 'тихим переворотом'. Затем же заново созданные и усовершенствованные механизмы обеспечения безопасности, ведения войны, занятия территории и реконструкции были мгновенно переданы в частные руки для работы на коммерческой основе.

Заявленной целью всех этих мер была борьба с терроризмом, однако результатом стало создание комплекса 'капитализма катастроф', то есть абсолютно нового сектора экономики, связанного с национальной безопасностью, приватизированным ведением войны и восстановительными работами, как в США, так и за границей. Экономический стимул, порожденный новым явлением, оказался так силен, что новый сектор подхватил знамя, упущенное глобализацией и бумом онлайн-бизнеса. Как выразился Роджер Новак (Roger Novak) из фирмы Novak Biddle Venture Partners, занимающейся инвестициями в сектор безопасности, 'после того, как интернет-фирмы закрылись, кто получил деньги? Не кто иной, как правительство'. Теперь же, по его словам, 'все видят, какой жирный кусок лежит перед ними, и только и думают о том, как бы к нему пристроиться'.

Здесь начатая Фридманом контрреволюция достигла своего апогея. Десятилетиями рынок переваривал отброшенные государством конечности, но теперь он добрался до самого ядра.

Как ни странно, лидирующим по эффективности идеологическим инструментом в данном процессе стало заявление о том, что экономическая идеология отныне исключается из числа приоритетов во внешней и внутренней политике США. За мантрой 'после 11 сентября изменилось все' практически удалось скрыть тот факт, что для идеологии свободного рынка и корпораций, чьи интересы она обслуживает, изменилось практически лишь то, что теперь они могли с еще большей легкостью удовлетворять свои амбиции. Благодаря всеобщему патриотическому порыву и практически полученному от прессы карт-бланш правительство Буша смогло перейти от слов к делу. Как написали в феврале 2007 года New York Times, 'без каких-либо публичных обсуждений подрядчики фактически заняли положение четвертой ветви власти в стране'.

Итак, в ноябре 2001 года, всего через два месяца после терактов, министерство обороны созвало 'небольшую группу консультантов по совместному капиталу' с опытом работы в онлайн-секторе. Их задачей было найти 'вновь появляющиеся технологические решения, способные напрямую помочь государству в его борьбе с терроризмом'. К началу 2006 года эти неформальные контакты выросли в официальное подразделение Пентагона под названием DeVenCI (Defence Venture Catalyst Initiative, инициатива по ускорению оборонных предприятий), 'полностью функционирующее агентство', непрерывно поставляющее информацию по безопасности тем предпринимателям, у которых есть политические связи; те же, в свою очередь, отыскивают в частном секторе новые перспективные фирмы, способные производить новые инструменты для слежения и других подобных целей. 'Мы - поисковая машина' - заявляет директор DeVenCI Боб Поханка (Bob Pohanka). По идеологии Буша, роль правительства состоит только в том, чтобы собирать деньги, нужные для запуска нового военного рынка, закупать лучшие из появляющихся в этом творческом котле идей, тем самым стимулируя индустрию выдавать на-гора еще больше новых технологий. Другими словами, политики создают спрос, а частный сектор предлагает всевозможные виды решений.

Министерство национальной безопасности, созданный режимом Буша совершенно новый государственный орган, яснейшим образом иллюстрирует эту новую форму управления, построенную на аутсорсинге. По словам заместителя директора научно-исследовательского отдела министерства национальной безопасности Джейн Александр (Jane Alexander), 'мы ничего не создаем; если рынок не будет изобретать все за нас, у нас ничего не будет'.

Еще один пример - 'Полевая контрразведывательная работа' (Counterintelligence Field Activity, CIFA), новое разведывательное агентство, созданное Дональдом Рамсфелдом и функционирующее отдельное от ЦРУ. 70 процентов работы для данной шпионской организации выполняют частные фирмы; как и министерство национальной безопасности, от государства в нем только внешняя оболочка. Бывший директор Агентства национальной безопасности Кен Минихан (Ken Minihan) поясняет: 'Национальная безопасность слишком важна, чтобы доверить ее правительству'. Подобно сотням других чиновников из администрации Буша, Минихан уже покинул свой пост в правительстве и нашел работу в одной из буйно расцветающих фирм соответствующего профиля (в создании которой он, как один из высокопоставленных разведчиков, принимал активное участие).

Каждым аспектом регулирования войны с террором правительство Буша стремилось максимизировать прибыльности войны как предприятия и устойчивость ее как рынка, начиная с определения врага, продолжая правилами боя и заканчивая концепцией постоянно расширяющегося масштаба боевых действий. В документе, объявляющем о начале работы министерства национальной безопасности, говорится следующее: 'В условиях современности террористы могут нанести удар куда угодно, когда угодно, и практически каким угодно оружием' - что попросту означает, что службы безопасности должны защищать от всего, всегда и везде. И не нужно доказывать реальность угрозы, чтобы оправдать нанесение удара, - вспомним хотя бы Дика Чейни с его 'доктриной одного процента' - если есть вероятность хотя бы в один процент, что нечто представляет угрозу, реагировать надо так, как будто риск составляет сто процентов. Особенно такая логика хороша для производителей различных технических устройств для слежки. Например, достаточно было заподозрить вероятность атаки вирусом оспы, чтобы министерство национальной безопасности немедленно выделило полмиллиарда долларов на то, чтобы заказать у частных компаний оборудование для обнаружения источников заражения.

Череда переименований - война с террором, война с радикальным исламизмом, война с исламофашизмом, война с третьим миром, долгая война, война поколений - не повлияла на основную суть конфликта. Суть состоит в том, что конфликт не ограничен ни временем, ни пространством, ни выбором противника. С военной точки зрения столь аморфное определение задач делает войну заведомо безвыигрышной. С экономической же точки зрения все просто превосходно: перед нами не обычная война, которая в принципе может и окончиться, а война нового типа, перманентно существующий сектор мировой экономики.

Такой бизнес-план администрация Буша предложила американским корпорациям после событий 11 сентября. Ожидался едва ли не бесконечный поток денег налогоплательщиков, направлявшийся главным образом по следующим каналам: из Пентагона (в 2005 году частные подрядчики получили 270 миллиардов, что на 137 миллиардов больше, чем аналогичная цифра на момент начала правления Буша), служб разведки, а также из свежесозданного министерства национальной безопасности. В период с 11 сентября 2001 года по 2006 год это министерство выплатило частным фирмам 130 миллиардов долларов (ранее эта сумма, превышающая, например, государственный бюджет Чили и Чехии, вообще не находилась в частном секторе).

За примечательно короткое время вокруг Вашингтона, в его ближайших пригородах замкнулось кольцо серых зданий, в которых разместились 'пусковые' офисы и 'инкубаторы' наспех организованных частных агентств. Похожая картина наблюдалась в конце девяностых в Силиконовой долине, где деньги появлялись так быстро, что конторы буквально не успевали закупать мебель для офисов. Но если в девяностых все гонялись за 'суперприложением' - новой уникальной программой, которую можно было бы продать какому-нибудь гиганту индустрии программного обеспечения (Microsoft, например, или Oracle), то теперь перед всеми маячила иная цель - технология поиска и обнаружения террористов, а главными клиентами стали министерство национальной безопасности и Пентагон. Именно поэтому 'индустрия катастроф' вдобавок ко всевозможным 'инкубаторам' породила еще и целую армию лоббистских фирм, предлагающих вывести на надежные компании с нужными людьми на Капитолийском холме. В 2001 году в секторе безопасности функционировало всего две таких фирмы, а в середине 2006 года их насчитывалось пятьсот сорок три. По словам Майкла Стедда (Michael Stedd), работающего с частным акционерным капиталом с начала девяностых, подобного стабильного потока сделок не наблюдалось никогда.

'Пузырь катастроф' раздувается так же, как раздувался некогда 'пузырь онлайн-бизнеса'; все происходит непредсказуемо и неорганизованно. Например, одним из первых хитов стали камеры слежения. Всего в США их было установлено тридцать миллионов; каждый год снималось около четырех миллиардов часов материала. Встал вопрос: кто будет просматривать четыре миллиарда часов пленки ежегодно? Тогда появился новый хит: программы для анализа записей и сопоставления эфира с ранее записанным материалом. Но и тут возникла новая проблема, а именно: идентифицировать человека по изображению можно только в том случае, когда он стоит прямо перед камерой и смотрит в объектив, чего спешащие на работу люди обычно не делают. Вследствие этого возник рынок программ для автоматического редактирования цифрового изображения. Компания Salient Stills, разрабатывающая именно такие программы, сначала ориентировалась на клиентов из СМИ, но потом выяснилось, что их товар гораздо более востребован ФБР и прочими правоохранительными органами. Учитывая объем тотальной слежки (статистика телефонных переговоров, прямой перехват, финансовая отчетность, почтовые пересылки, камеры слежения, интернет-логи), правительство буквально тонет в данных - что порождает новую волну программ, предназначенных для управления данными и оптимизации процесса поиска, и даже таких, которые якобы умеют ориентироваться в океане цифр и символов и вылавливать в нем следы подозрительной деятельности.

В девяностых годах раздавались бесконечные дифирамбы в адрес прелестей мира без границ и всемогущества информационных технологий, а также беспомощности стен и авторитарных режимов перед всепроникающим напором гласности. Сегодня же, в рамках комплекса 'капитализма катастроф', орудия информационной революции используются в противоположных целях. Предоставив гражданам возможность пользоваться сотовой связью и Интернетом, авторитарные режимы фактически превратили оба эти инструмента (через посредство приватизированных телефонных компаний и интернет-поисковиков) в мощные средства централизованного наблюдения за населением. Так, китайское правительство с помощью услуг Yahoo! устанавливает местонахождение диссидентов, а Агентство национальной безопасности США при помощи AT&T (одна из крупнейших американских телекоммуникационных компаний - прим. пер.) подслушивает телефонные разговоры граждан (правительство Буша утверждает, что уже отказалось от подобной практики). Размывание государственных границ - символ радужных перспектив глобализации - сменилось ростом объема и сложности мер безопасности при пересечении тех же самых границ, включая такие новшества, как оптическое сканирование, паспорта с биометрическими данными и запланированное строительство высокотехнологичной стены вдоль всей границы США с Мексикой (за которое Boeing и консорциум из еще нескольких компаний получат два с половиной миллиарда долларов).

Сектор информационных технологий мечется из крайности в крайность, результатом чего становится странная смесь из культур безопасности и шоппинга. Многие технологии, применяемые в настоящее время в рамках войны с террором (биометрические данные, видеонаблюдение, слежка по Интернету, анализ данных), были разработаны в частном секторе еще до событий 11 сентября - чтобы выстраивать подробные досье на клиентов и совершенствовать технологии микромаркетинга. Когда многие из этих инициатив заглохли по причине общественной неприязни к слежке в стиле 'большого брата', маркетологи и владельцы розничных сетей встревожились, но после 11 сентября все барьеры были сняты, так как страх перед террором пересилил страх жить в обществе тотальной слежки. Таким образом, теперь информацию, собранную с кредитных карточек и карточек на скидки, можно продавать не только турагентствам (ценность с точки зрения маркетинга), но и в ФБР (ценность с точки зрения безопасности), из-за чего снижается спрос на такие 'подозрительные' услуги, как карточки предоплаты для мобильных телефонов и туры в страны Ближнего Востока.

В журнале Red Herring недавно была опубликована статья, в которой описывалась программа, способная 'выслеживать террористов благодаря знанию сотен различных способов написания одного и того же имени, например, Мухаммад (в английском языке это имя действительно пишется огромным количеством способов - прим. пер.), а также способности обрабатывать терабайты данных за секунду'. Вот только иногда ловят не того Мухаммада, потому что их везде очень много - от Ирака с Афганистаном до пригородов Торонто.

Многочисленные ошибки и недоразумения, уже ставшие отличительным знаком стиля Джорджа Буша-младшего, принимают здесь просто угрожающие масштабы. Одна ошибка в работе всех этих бесчисленных электронных анализаторов - и не интересующийся политикой примерный семьянин, немного похожий внешне на кого-то, чье имя звучит немного похоже на его собственное (особенно для тех, кто ничего не смыслит ни в арабском языке, ни в исламской культуре), может быть объявлен потенциальным террористом. Более того, за составление списков подозрительных лиц и организаций тоже отвечают частные компании - равно как и за проверки имен путешествующих граждан по базам данных. На июнь 2007 года в списке потенциальных террористов, составляемом в Национальном контртеррористическом центре, числилось полмиллиона человек. А в ноябре 2006 года была выпущена новая программа под названием ATS (автоматизированная система целеустановки). Ее создатели проанализировали списки десятков миллионов пассажиров, побывавших в США, и присвоили каждому 'рейтинг потенциального риска' - на основе таких параметров, как частота приобретения билетов в один конец, выбор сидений, подписка на 'бонусные' программы, количество багажа, способ оплаты и даже выбор еды в самолете. Рейтинги составлялись без уведомления самих пассажиров. При выставлении оценки учитывались также случаи подозрительного поведения.

Основываясь на сведениях из этих более чем сомнительных источников, можно: отказать кому угодно в продаже авиабилета; не выдать въездную визу в США; и даже арестовать человека с занесением в списки 'вражеских агентов'. Достаточно лишь проанализированного плохой программой плохого снимка, неправильно написанного имени, выдернутого из контекста и неправильно понятого куска разговора. А если в таких обстоятельствах окажется не-гражданин США, то он даже не сможет узнать, какие 'улики' обеспечили ему его печальную участь, ибо правительство Буша лишило не-граждан права видеть улики в суде, а также права на честный суд и активную защиту.

Подозреваемый вполне может оказаться в Гуантанамо в недавно построенной корпорацией Halliburton тюрьме на двести человек с ультрасовременной системой безопасности. Человек, павший жертвой процедур 'чрезвычайной экстрадиции' ЦРУ (похищение на улицах Милана или на пересадке в американском аэропорту), будет перевезен на эксклюзивном Боинге-737 в так называемую 'черную точку' - одну из многочисленных секретных тюрем ЦРУ. Согласно одной публикации в журнале The New Yorker, компания Boeing давно выполняет роль 'личного турагентства ЦРУ', организовав уже 1245 спецперелетов для экстрадиции, а также обеспечивая поддержку с земли и даже заказывая номера в гостиницах. Согласно отчетам испанской полиции, заказы выполняет компания Jeppesen, дочернее предприятие Boeing. В мае 2007 года Американский союз гражданских свобод подал на эту фирму в суд, но ее представители отказались подтвердить или опровергнуть обвинения.

По прибытии на место арестованные подвергаются допросам, причем допрашивающие часто работают не на ЦРУ и не на армию, а опять-таки на частных работодателей. По словам Билла Голдена (Bill Golden), работающего в интернет-компании intelligencecareers.com, 'более половины квалифицированных работников контрразведки работают на [частных] подрядчиков'. Естественно, что ради сохранения выгодных контрактов частники пойдут на многое, чтобы извлечь из подозреваемых 'уличающие данные', столь нужные заказчикам в Вашингтоне. Получается порочный круг злоупотреблений: под пыткой любой признается в чем угодно, лишь бы перестали пытать, а это, в свою очередь, дает основание применять для извлечения признаний любые средства, не гнушаясь ничем, в том числе и малой надежностью свидетельств, данных под давлением.

Играет свою роль и 'низкотехнологичные маркетинговые решения' в сфере безопасности, а именно - готовность выплачивать крупные суммы кому угодно за любую информацию о террористах. Во время активной фазы войны в Афганистане американские разведчики объявили о награде в сумме от трех до двадцати пяти тысяч долларов за каждого выданного боевика 'аль-Каиды' и 'Талибана'. На многочисленных американских листовках, распространявшихся в Афганистане, говорилось: 'Богатство и власть, о которых ты и не мечтал!'. Одна из таких листовок стала уликой в рассматривавшемся в 2002 году в суде федерального уровня деле о нескольких заключенных в Гуантанамо. 'Вы можете получить миллионы долларов за помощь силам, борющимся против 'Талибана' - . . . Этого будет достаточно, чтобы обеспечить вашу семью, вашу деревню, ваш род до конца вашей жизни' - говорилось в ней.

Вскоре после этого тюремные камеры в Баграме и Гуантанамо переполнились пастухами, таксистами, поварами и лавочниками, каждый из которых, по словам доносившего (и вознагражденного), представлял смертельную опасность.

По собственным данным Пентагона, 86 процентов заключенных в Гуантанамо были выданы самими боевиками в Афганистане и Пакистане после объявления о наградах. На декабрь 2006 года Пентагон освободил из Гуантанамо 360 заключенных (из 759 арестованных в период с 2001 по конец 2006 года). Агентству Associated Press удалось найти следы двухсот сорока пяти освобожденных; двести пять из них по возвращении на родину были полностью оправданы. Приведенные данные ясно свидетельствуют о качестве разведданных, основанном на 'рыночном подходе' к поиску террористов.

Всего за несколько лет 'индустрия национальной безопасности', до событий 11 сентября едва существовавшая, разрослась до размеров, превышающих размеры Голливуда и музыкальной индустрии. Но удивительнее всего то, как мало это индустрия освещена и как мало о ней говорится как о секторе экономики, а ведь она представляет собой беспрецедентное сочетание неограниченной полицейской власти с неограниченным же господством капиталистических отношений, этакий гибрид гипермаркета с секретной тюрьмой. Информация о том, представляет ли человек потенциальную угрозу национальной безопасности, свободно продается наравне с информацией о том, кто покупает книги о Гарри Потере, кто заказывает круизы по Карибскому морю, а кому больше понравится путешествие на Аляску. Такая ситуация не только создает благодатную почву для шпионажа, но и бесконечно усиливает то ощущение страха и угрозы, которое вызвано самим существованием 'индустрии катастроф'.

В прошлом возникновение новых секторов экономики (революция Форда, бум информационных технологий) всегда приводило к бурным обсуждениям и спорам о том, как появление новых способов генерации богатства повлияет на функционирование американского общества как культуры, на то, как мы путешествуем, даже на то, каким способом наш мозг обрабатывает информацию. 'Экономику катастроф' никто всерьез не обсуждает. Разумеется, кое-что сказано было - обсуждался вопрос о конституционности закона о патриотизме, вопрос о задержании на неопределенный срок, о пытках и чрезвычайных экстрадициях, однако никто не заикался о том, что все эти действия осуществляются как оплачиваемые услуги, на коммерческой основе. Те незначительные дебаты, которые велись на эту тему, свелись к обсуждению отдельных случаев отмывания денег на войне и скандалов с коррупцией, а также традиционному ломанию рук насчет того, что правительство неспособно как следует контролировать работу частных подрядчиков. Более широкие и глубокие аспекты обсуждаемого феномена затрагивались куда реже, а ведь ситуация складывается угрожающая - полностью приватизированная война, спланированная так, чтобы вестись бесконечно.

Часть проблемы в том, что 'экономика катастроф' была спланирована за кулисами. В восьмидесятых и девяностых годах новые секторы экономики заявляли о себе во весь голос. Особенно ярким было явление сектора информационных технологий с развернутой вокруг него беспрецедентной шумихой и бесконечными репортажами и интервью с молодыми и решительными главами фирм, фотографирующимися на фоне собственных самолетов, с пультами дистанционного управления от собственных яхт и на фоне собственных идиллических домиков в горах под Сиэтлом. Комплекс катастроф генерирует не меньше богатства, однако мы почти ничего не знаем об этом. Тем временем, за период с 2001 по 2005 годы доход директоров тридцати четырех частных предприятий в секторе безопасности вырос в среднем на 108 процентов, а в остальных секторах аналогичная цифра составила 6 процентов!

Вот что сказал о пузыре войны с террором Питер Свайр (Peter Swire), работавший советником по конфиденциальности в правительстве Клинтона. 'Правительство озабочено священной миссией сбора информации, а индустрия новых информационных технологий отчаянно ищет новые рынки'. Другими словами, налицо ситуация корпоратизма: мощные корпорации сотрудничают с сильным государством и беззастенчиво контролируют простых граждан.